Кузьма Ратишич, набычившись, молчал. Он ещё хорошо помнил, как разгневался на него князь за владимирскую оплошность. Гонец, который был послан из Владимира князем Михаилом, словно в воду канул. Сам же Кузьма выехать в ту пору не мог: маленько прихворнул, после того как его поучили вежливости ремесленники с Гончарной улицы. Когда князь узнал про этот случай, он сказал обидные и злые слова:
— Борода с локоть, а ума с ноготь.
А Кузьма и бороды-то сроду не носил. Сейчас Всеволод понял его молчание по-своему:
— Может, ты боишься ехать?
Дублёное лицо мечника побурело.
— Да ты что, князь, али первый день знаешь меня?
— Ну ладно, не серчай. А прошлое я потому помянул, что мне не гонца — воина потерять жаль. Жди нас на Москве. С богом!
Отпустив Кузьму Ратишича, Всеволод кликнул Воибора.
— Пособи раздеться.
Воибор помог князю снять сапоги и кольчугу, расстегнул ремни наручней. Всеволод сладко потянулся всем телом и пошёл умываться. Когда он вернулся, Воибор всё ещё стоял в горнице.
— Чего тебе? — через плечо спросил Всеволод.
— С просьбой я, князь. Отпусти ты меня с мечником, посмотреть хочу, как в других местах люди живут.
— Подслушивал?
— Не подслушивал, господине, ты сам громко говорил.
Всеволод пристально посмотрел на отрока.
«Ишь ты какой любопытный», — подумал он. Вслух сказал:
— Отпущу, так ты небось и за дружка просить станешь?
— Стану, князь, — не колеблясь, подтвердил Воибор. — Ведь мы с Прокшей что нитка с иголкой.
— Знаю. Ладно, поезжайте. Русь за погляд денег не берёт, а уму-разуму учит. Только одёжку придётся сменить. Кузьма поедет купцом, вы — его холопами.
— Хоть собаками в шерсти, господине! — обрадованно воскликнул Воибор.
Князь засмеялся:
— Видно, тяжко вам ученье даётся: на собачью жизнь променять готовы. Ну, ступай. Да завтра в опочивальню не стучи, хочу выспаться.
Воибор вышел. Всеволод посмотрел ему вслед и вспомнил почему-то себя в такие же лета. Пришло на память и прощание со старшим братом, Васильком.
«Жив ли он, а может, давно уж убит и кости его истлели в чужой земле?» — подумал Всеволод и вздрогнул, услышав лёгкий скрип отворяемой двери. Вошла Мария, держа в руках поднос.
— Я ждала тебя к ужину, — сказала она, — но ты был у Михаила. Поешь хоть теперь.
Она поставила на стол блюдо с курицей, кувшин мёда и наполнила кубок.
— Забыл, княгиня, прости. — Всеволод поцеловал жену в завиток волос на виске. — Садись и ты со мной.
— Когда ты едешь? — спросила она.
— Скоро.
— Мне с тобою нельзя?
Всеволод покачал головой.
— Никак нельзя, моя ясонька, — сказал он по-русски.
— Что значит «ясонька»?
— Это звёздочка.
Мария пошевелила губами, про себя повторяя незнакомое слово.
— Князь, — вдруг сказала она тихо, — пока тебя не будет, я жить здесь не стану. Поеду в монастырь и буду молиться.
Всеволод взглянул на жену и ничего не ответил, но на душе у него посветлело.
Глава 12
Воибор проснулся от петушиного крика. Стараясь не разбудить Кузьму Ратишича и Прокшу, он оделся и вышел из избы.
Над Москвой-рекой ещё свивались туманы, но хлопотуньи бабы уже колотили на портомойне бельё, и стук вальков далеко разбегался по сонной воде. Где-то за лесом играл рожок пастуха; от реки пахло размокшей древесной корой, и доносились мужские голоса — верно, рядом, невидимые за туманом, проходили плоты.
Вставало солнце. Его лучи уже коснулись сторожевых башен детинца, и дубовые брёвна посвечивали, словно облитые смуглым золотом. Воибор засучил до колен штаны и по мокрой от росы траве спустился к воде. Сполоснув лицо, утёрся подолом длинной холщовой рубахи, напился из ладоней и пошёл назад.
У избы стоял Кузьма Ратишич и весело щурился.
— Эх, брат, — сказал он, — велика Русь, а везде солнышко светит. Славно! — Помолчав, он кивнул в сторону шатра, раскинутого неподалёку: — Что, князь ещё не вставал?
— Не видел, — ответил Воибор. — Вчера у него допоздна песни пели.
Князь Юрий Андреевич, с дружиной которого они седмицу назад пришли из Новгорода, предпочитал избе шатёр.
Рать Михаила и Всеволода ждали сегодня, получив с гонцом весть, что мостники уже наводят переправу через Пахру.
Кузьма Ратишич времени даром не потерял — вместе со своими «холопами» он успел съездить во Владимир и встретиться там с нужными людьми. Владимирцы ещё раз подтвердили, что откроют ворота города, как только войско Юрьевичей подступит к стенам. Той же ночью полтысячи самых нетерпеливых горожан без лишнего шума ушло из Владимира, и Кузьма Ратишич повёл их в Москву. На этот уход городовая стража посмотрела сквозь пальцы: князя Ярополка в ту пору не было, уехал к брату в Ростов со своей дружиной, а кто, кроме дружины, остановит такую толпу? Сомнут и растопчут в слякоть.
Из избы, потягиваясь, вышел Прокша.
— Царство небесное проспишь, — сказал ему Воибор.
— Я сон смотрел, — сообщил Прокша, прихлопнув на шее комара. — Будто тятька меня выпороть собирается. От страху и проснулся.
Кузьма Ратишич засмеялся:
— Тебя выпорешь. Эвон какой конь — хоть паши на нём.
За год Прокша ещё больше раздался вширь и силой теперь не уступал любому взрослому мужику. Кто-то из дружинников князя Юрия подарил ему тяжеленный боевой топор новгородской работы, и парень чувствовал себя настоящим воином.
Над Москвой поднимались витые столбики дымов — жители загодя топили бани к приходу южной рати.
Войско появилось только после полудня. Впереди выступал полк княжича Владимира с развёрнутым стягом. На стяге был начертан герб города Чернигова — орёл, распростёрший крылья. Рядом с княжичем, бок о бок, ехал Всеволод Юрьевич.
«А где же старший князь?» — подумал Воибор и хотел спросить об этом Кузьму Ратишича, но тут затрезвонили била. Навстречу войску вышли именитые москвичи и духовенство с хлебом-солью. Князь Всеволод поцеловал протянутый каравай и отдал его своему стремянному. Подъехал Юрий. Всеволод и Владимир троекратно облобызались с ним и под крики «Слава!» вступили в детинец. Юрий же зачем-то поехал вдоль войска. Вот он остановил коня, спешился, и тут Воибор увидел Михаила. Четыре воина, без кольчуг, в одних рубахах, несли князя на носилках. Юрий, идя рядом с носилками, держал дядю за руку и что-то говорил.
— Нескладно вышло, — покачал головой Кузьма Ратишич, — ну да, бог даст, поправится...
Вечером в доме московского протопопа собрались на совет князья и их воеводы. Михаил Юрьевич лежал на пристенной лавке и в спор не вступал, только слушал. Воевода москвичей говорил:
— Надо недругов наших ждать тут. На владимирцев надёжа плохая — то ли отворят они ворота, то ли не посмеют, никто не знает. А ежели не отворят? Останемся мы в чистом поле с малыми силами, а Мстислав-то в спину и ударит.
— Стало быть, сидеть как зайцам, приложа уши? — ехидно спросил Кузьма Ратишич. — Ты, боярин, Мстислава опасаешься, а про Глеба Рязанского забыл. Да ежели Ростиславичи с ним соединятся, тут нам, под Москвой, и конец.
Всеволод одобрительно кивнул мечнику, а князь Юрий сказал:
— Врагов бьют не числом, а умением.
— Сила под силу — осилишь, — проворчал воевода, — а не под силу — осядешь.
— Что скажешь ты, Святославич? — спросил Всеволод княжича Владимира.
Безусый и тонкий, как девушка, Владимир покраснел от удовольствия: до сих пор ещё никто не спрашивал его советов.
— Идти на Владимир! — громко ответил он, сжимая рукоять меча.
Все замолчали и глядели на Михаила.
— Завтра выступаем, — сказал он коротко.
Наутро, едва за лесными шеломами пробилась малиновая полоска зари, рать выступила из города. Шли с нею и москвичи. Вслед им голосили жёнки.
На редких лоскутках — пашнях, отвоёванных огнём у леса, смерды ещё заканчивали сев: матёрые снега здесь сходили позднее, а в грязь зерно не бросишь. По обеим сторонам дороги то тут, то там вылезали курные избушки, валялись брошенные суковатки — бороны из еловых стволов с обрубленными до половины острыми сучьями.
Войско шло с осторожной, готовое в любой час принять удар из засады. Конные дозоры выезжали далеко вперёд и то и дело слали гонцов, сообщая, что путь пока свободен.
Но через день прискакал гонец из замыкающего охранения с тревожной вестью: в тылу появились вражеские разъезды. Воинам Михаила удалось взять «языка». На допросе он показал, будто рать Ярополка шла на Москву, чтобы встретиться с полками Михаила. Однако в дремучих подмосковных лесах неприятели разминулись, и Ярополк не знал, что предпринять.
— Ничего он не предпримет, потому — трус, — сказал Михаил Всеволоду. — Разве что решится напасть на отставший обоз.
— А вдруг всё-таки ударит в спину?
— Не успеет. Между нами два дневных перехода.
Этот разговор слышал, очевидно, воевода москвичей.
На первом же стане он подъехал к Михаилу Юрьевичу и сказал, не глядя в глаза:
— Прости, князь, но мои люди идти дальше боятся. Сам разумеешь, детей и жён мы оставили без защиты, и ежели Ярополк набежит...
Воевода не договорил.
— Ты прав, — перебил его Михаил. — Ступайте домой.
— Князь, не держи обиды, — взмолился воевода. — Как воевать, коли сердце в Москве осталось? Мы же обещаем, что оружие против тебя никогда не поднимем.
— И на том спасибо, а теперь ступайте по домам, — повторил Михаил, насилу удерживая стон: раненую ногу жгло, будто калёным железом.
Московское ополчение повернуло назад. Уходивших никто не попрекал, только Кузьма Ратишич сказал Всеволоду:
— Стены их от Глеба не спасут, ну да бог им судья.
На третий день похода разгулялась гроза и хлынул ливень. Люди торопливо стаскивали с себя доспехи и складывали на возы, под рогожи. В неживом свете молний мокрые латы и кольчуги вспыхивали белыми искрами; под тысячами ног сопела и чавкала напоенная водой земля, заглушая пение ветра в древесных вершинах; на спусках скользили и вылезали из хомутов обозные кони, их широко расставленные копыта вспарывали глину лоснящимися бороздами.