— Вот она, боярская совесть и честь! — Всеволод ударил кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда. — А игумен-то Арсений, велеречивый святоша, с кутьёй съел свою клятву? Пел нам: «Я духовник князя, князь войны не хочет!..» Зови гонца!
У вошедшего воина был такой вид, словно он только что вырвался из сечи: шлем помят, изрубленная кольчуга висит лохмотьями и глаза дикие.
— Великий князь! — воскликнул он. — По велению воеводы повестую тебе: «Москва и все слободы обращены рязанцами в пепел, люди побиты. Богом заклинаю, покарай злодеев».
— Где сам воевода?
— Умер на моих руках. Половецкой стрелой его убило. Вынес я его из огня, да поздно.
— Стало быть, Глеб привёл половцев?
— Привёл, государь. Правда, немного — видно, главные толпы ещё не подоспели.
— Ступай, — сказал Всеволод. — Да выпей хорошенько, иначе не уснёшь. По себе знаю.
Гонец ушёл. Князь сидел, сцепив в замок побелевшие пальцы рук. Внутри у него всё дрожало от ярости.
— Ну и ну, — заговорил наконец Всеволод, будто удивляясь вслух. — Вот уж и в Залесскую Русь ворота поганым открыты. Такого ещё не бывало. Дорого же обойдутся Глебушке и предательство, и разбой, ох, дорого. Москва-то чем перед ним провинилась?
— Бешеный волк кусает не глядя, кто подвернётся, — сказал Кузьма Ратишич. — Что делать станем, государь?
— Пойдём в логово к волку да рёбра переломаем. Другого выхода нет. Завтра посылай человека в Киев, к князю Святославу. Сия помощь не зазорна — не врагов в союзники зовём.
Всеволод умолк. Мысль его споткнулась на том же, на чём оборвался разговор с княгиней. Он подумал о Юрии.
Глава 17
Первое зазимье стукнуло поздно, лишь в ноябре. По рекам с севера на полдень потянулись мосты изо льда-яснеца, но они были ещё не прочны, и владимирская рать шла на Коломну летней дорогой. Обозные телеги громыхали на мёрзлых колдобинах, для саней же снегу пока не насыпало.
В этот поход Всеволод собрал ополчения от всех городов, не взял только ростовцев, опасаясь с их стороны измены. Новгородское посольство тоже обещало подмогу, но великий князь так её и не дождался, только напрасно простоял во Владимире чуть не седмицу.
Перейдя рубеж Рязанского княжества, Всеволод разослал впереди войска конные отряды лазутчиков с наказом: выведать, не идёт ли к Коломне и Глеб. Но добытые «языки» ничего о том не знали.
Коломна оказалась пуста — страшась мести Всеволода, горожане разбежались по лесам. Остались только древние старики и старухи, которых смерть давно перестала пугать.
Здесь, в покинутом городе, и встретил великий князь дружину Владимира Святославича. Вместе с княжичем пришёл ещё один полк из Переславля-Южного.
На военном совете было решено идти прямо к Рязани. Однако этот замысел рухнул. Утром, когда войско строилось в походные порядки, прискакал гонец из Владимира. Оказалось, что Глеб другой дорогой подошёл к стольному городу, но взять его не смог и теперь грабит и пустошит окольные сёла.
— Половцев с Глебом видимо-невидимо, — волнуясь, говорил гонец. — Воеводы его под стенами похвалялись, будто два десятка ханов рязанцам помогают, а главный над ними Кончакович Юрий. Верно то или нет, сказать трудно. Но, судя по вежам[38], поганых тысяч пятнадцать наберётся, а то и поболе.
— Спасать надо Владимир, — в раздумье сказал Всеволод, — иначе и его сожгут, как Москву. Рязань же от нас не уйдёт. Да и велика ли честь зорить беззащитный город, даже в отместку?
И полки повернули назад.
Зима нынешняя выдалась с причудами: то сеяла лёгкий снежок, который тут же таял, то мочила дороги запоздалыми, не пролитыми осенью дождями. Старые воины, как и во все времена, ворчали, что, мол, такой паскудной гнилой зимы не упомнят.
На переправах за ночь вспучивались наледи, а утром кони резали себе ноги острыми осколками. Люди купались в месиве из воды и снега.
Чем ближе к Владимиру подходила рать, тем чаще стали попадаться ей следы Глебова набега — выморочные и сожжённые сёла, ограбленные церкви и повсюду трупы людей. Тех, кто с оружием в руках пытался заслонить свою семью и добро.
В двух переходах от Владимира войско разбило стан возле небольшого сельца Полянки. В сельце уцелела только каменная церковь, да и то вид её вызывал жалость: стены, некогда белые, почернели от сажи, двери висят на одной петле, и в выбитых слюдяных оконцах разбойно свистит ветер.
— Половцы погуляли, — сказал Всеволоду Кузьма Ратишич. — Вишь, даже купол ободран. Поди, думали — серебро.
Вокруг церкви и впрямь валялись куски оловянной кровли. Всеволод спешился и вошёл в храм. На полу были раскиданы иконы без окладов и темнело пятно от кострища.
«Да, половцы, — решил и Всеволод. — Свои бы, русские, оклады снимать не стали, а забрали вместе с образами. Свои, русские, — подумал он с болью. — Господи! Доколе же мы будем истреблять друг друга на радость ворогам? Неужто надо вброд перейти реки братской крови, чтобы собрать Русь в единый кулак? Есть ли иной путь? Укажи его, господи! А может, и нету другой платы?..»
Но молчали поруганные иконы и безъязыко взирали со стен скорбные святые в померкших от копоти одеждах.
Всеволод вышел из церкви и велел Кузьме Ратишичу проверить охранение. Подъехал Владимир Святославич.
— Дозор вернулся, что я посылал, — заговорил он. — Вести безрадостные. Глеб учинил великое разорение в Боголюбово, церковь Андрееву сжёг и пограбил. Сказывают, будто идёт он теперь домой...
— Половцы с ним?
— С ним покуда. Но едва двигаются, полону нахватали сверх меры.
— Вот и подавятся, — надевая шлем, сказал Всеволод. — Уж кого-кого, а их живыми я не выпущу. Чтоб в другой раз в наши дела мешаться было неповадно... Пойдём ко мне в шатёр, князь, закусим чем бог послал да о делах потолкуем.
В просторном шатре Всеволода, устланном от сырости волчьими шкурами, вскоре сделалось тесно и шумно. Князья с воеводами пили вино и закусывали варёной говядиной: мяса пока хватало, благо с обозом гнали целое стадо скота, захваченного в Рязанской земле. А с хлебом было туго — даже каменной крепости ржаные сухари от постоянных дождей раскисли и отдавали несвежим солодом.
Вошёл Кузьма Ратишич, зябко подёргивая плечами.
— Ты бы распорядился воинам по чарке выдать, — сказал ему Всеволод.
— Уже приказал, княже. Но людей нынче и медовуха не радует. Злобой кипят на Глеба и половцев. Да и то сказать: у кого сердце не почернеет глядеть на их дела? — Воевода снял меховую шапку, которую в походе носил вместо шлема, и тоже потянулся к еде.
Когда все насытились, Всеволод заговорил:
— Неприятели наши сейчас стоят близ Боголюбова. Оттуда они вроде бы намерены повернуть домой. Ну, а ежели решатся пойти на Ростов? Тогда дорога им — через Суздаль и Юрьев. И эту дорогу мы должны запереть. Потому велю: завтра выступать на Суздаль. Конница на грунах[39] пойдёт впереди, не дожидаясь пешцев. Связь между полками держать непрерывно, а для того пусть каждый воевода наладит вестовой гон. Всё ли поняли?
Военачальники молчали: приказ был предельно ясен.
— И ещё, — выждав, сказал Всеволод, — головные дозоры умножить втрое. Ты, Святославич, отвечаешь за них. А теперь ступайте к своим отрядам да не поленитесь проверить, у всех ли в порядке оружие, особливо смазаны ли салом мечи.
Оставшись один, Всеволод кликнул Воибора и велел прибрать в шатре. Воибор унёс кубки, вытряхнул скатерть с объедками и собрался уходить.
— Погоди, — сказал князь. — Ты чего мрачный? А-а, догадываюсь: надоело при мне сидеть? Ну, так и быть, даю тебе под начало копьё[40]. Доволен?
Воибор покачал головой.
— Ишь ты, может, с полком сладишь? — Всеволод засмеялся.
— Не о том речь, государь. Я учиться хочу.
— Знаю, мне отец Иван сказывал и хвалил тебя. Что ж, я перечить не стану. Вот управимся с недругами — берись за книги, языки учи. Умных людей на Руси немало, и читать-писать многие могут, да ведь это ещё не велика грамота. — Всеволод помолчал, потом сказал задумчиво: — Нам бы только рать закончить — завёл бы я тогда училища по греческому образцу. Да рано пока говорить о том. Тяжкая чара война — хоть тошно, а пей до дна. И выпьем — деваться, брат, некуда.
К Колокше-реке войско подошло в середине января, но переправиться через неё не было никакой возможности: лёд не держал ни конного, ни пешего. А до врага рукой подать. Вон он стоит на противном берегу: впереди рязанцы, а за ними половецкие толпы. Воеводы рязанские с утра ездят вдоль реки, изрыгают хулу и всякую брань. Владимирцы, само собой, в долгу не остаются.
— Эй, кособрюхие, — кричат, — почём Христа поганым продали?
— А вы реку-то перейдите, узнаете!
— Перейдём ужо, тогда запоёте свиным голосом, иуды!
— Как бы не так: гроза-то не из тучи, а из навозной кучи! Да мы вас сёдлами закидаем!
Ругань кончалась, начиналась перестрелка. Иногда с той или с другой стороны находились охотники — ночью на досках, обмотанных тряпьём, переползали реку за «языком», бесшумно убирали дозорных. Но всё это были пустые забавы.
Так простояли почти месяц, до самой масленицы. И тут наконец-то установилась морозная погода. Одна за другой затянулись полыньи, легли снега. Воины швыряли с берега камни, пробуя крепость льда. Стычки прекратились: обе рати готовились к настоящему бою.
Перед самым великим постом во владимирский стан неожиданно приехали гости. Всеволод ужинал, когда вошёл Воибор.
— Государь, — сказал он. — Тут обоз прибыл, и возчики хотят тебя видеть.
— Что за обоз? Откуда?
— Из Владимира, со всякой снедью.
Набросив на плечи шубу, Всеволод выглянул из шатра и увидел с десяток мужиков. Лицо одного из них показалось знакомым.
— Постой-постой. Ты не кузнец ли Братило? — спросил князь.