— Он самый, государь, — снимая шапку, поклонился кузнец. — А ты, вижу, не забыл меня.
— У меня на добрых людей память цепкая. — Всеволод улыбнулся. — А подарка-то, что ты нагадал, я дождался. Дочка родилась. Чем нынче обрадуешь?
— Собрали мы войску твоему припасов всяких, с ними вот, — Братило ткнул шапкой в своих возчиков. — Ночами шли — все опасались, как бы к половцам не угодить. Привезли туши мясные, а больше — мороженой рыбы. Ну и овса с ячменём, чтоб коней подкормить. Всего же — тридцать санных кладей да один воз лыж.
— И за припасы, и за лыжи низко кланяюсь народу, — сказал князь. — А кроме того, слово даю проучить наших обидчиков.
— Желаем тебе удачи, государь...
Всеволод попрощался с возчиками и пошёл вдоль стана. По обоим берегам Колокши, насколько хватал глаз, горели костры.
В морозной тишине ночи было слышно, как за рекой воет половецкий колдун — сихирче́, стараясь выведать у своих духов, кто одолеет в завтрашней битве. Если на вой откликнется волчья стая, значит, победа будет за сынами степей. Так говорит их примета.
«Зря пуп-то надрываешь, — с усмешкой подумал Всеволод. — Тут за месяц всё зверьё распугали на сотню вёрст».
Навстречу князю попался Кузьма Ратишич.
— Ты мне надобен, — сказал ему Всеволод. — Нам лыжи привезли.
— Видел.
— Так вот: поставишь на них лучников, самых метких, и ещё затемно перейдёшь Колокшу справа, ниже по течению. Но чтобы на той стороне не пронюхала ни одна живая душа. Остановишься скрытно в тылу у половцев, где-нибудь на опушке. Вот здесь, на Прусовой горе, увидишь огневой маяк[41]. Уразумел?
— Уразумел, княже.
— Пока я не подам знака, с места ни шагу. Ежели всё сложится, как рассчитано, и половцы побегут на тебя, бей их нещадно. В полон никого не брать, разве что ханов. Авось когда для мены пригодятся.
— Всё сделаю, государь, — твёрдо сказал Кузьма Ратишич.
Всеволод обнял его и подтолкнул в крутое плечо:
— Ступай. Надеюсь на тебя.
Вернувшись к себе в шатёр, великий князь присел на складной ремённый столец и задумался. Он ещё раз перебирал в памяти все свои распоряжения: не упустил ли чего, какой-нибудь мелочи? Зачастую и мелочь оборачивается непоправимым промахом.
За пологом поскрипывали шаги сторожи и кто-то негромко пел песню:
Ах ты, старость моя, старость старая,
Ах, глубокая старость, горькая,
Ты застала меня посередь пути,
В чистом поле настигла чёрным вороном
Да и села на мою буйну голову...
— Эка завёл, будто отходную, — попрекнул недовольный голос.
— Плясать завтра будем... кто жив останется, — ответил певец.
Ах ты, молодость моя молодецкая, Отлетела ты, молодость милая, В поднебесье да ясным соколом...
Всеволод погасил свечу и, не раздеваясь, только сняв сапоги, прилёг на постель. Спать не хотелось, и он долго лежал в темноте с открытыми глазами. Думалось почему-то о вещах посторонних: о том, что в Переславле-Залесском совсем обветшали стены и надо бы срубить новые; что завтра исполняется ровно восемь месяцев, как умер Михаил.
Стан утихал, засыпали люди тревожным коротким сном, чтобы завтра с рассветом выйти на смертное поле.
Глава 18
Берега кровавые Немиги
Не зерном засеяны были —
Костями русских сынов.
Утро было ветреное и хмурое. По реке змеилась позёмка. Синие заструги сугробов мерцали, как бронная сталь. Со стороны Владимира вставало недужное солнце, кутаясь в снеговые облака.
Всеволод объезжал полки, которые строились по склону горы лицом к реке. Конные воины проминали ноздри лошадям, чтобы открыть широкое дыхание; пешие постукивали нога об ногу.
Изредка придерживая коня перед отрядами, великий князь говорил слова ободрения:
— Решается наша судьба, братья! Невесты и жёны ждут от нас победы над насильниками. А что ворогов много, не беда: густую траву легче косить. Бог не простит ни Глебу, ни Ростиславичам союза с погаными, не прощайте и вы! Суд без милости тому, кто сам не знает милосердия! Да захлебнутся злодеи собственной кровью!
Ветер срывал слова с губ князя и нёс по рядам воинов, раздувая в их сердцах уголья гнева и мести.
Последний раз проскакал князь вдоль полков. Взревели набаты, и левое крыло войска неторопливо двинулось к реке. С ним пошёл и обоз. Всеволод смотрел на противоположный берег, выжидая, что же предпримет Глеб. Сейчас рязанского князя гложут сомнения: много ли сил осталось у владимирцев на горе? Судя по стягам, совсем мало — два полка. («Не два, любезный княже, а целых четыре, но тебе про то не узнать — они стоят сзади, в мелколесье ложбины. Ты увидишь их, лишь подойдя вплотную»).
Конные сотни из Переславля-Южного первыми переправились через Колокшу. Они на рысях, полукольцом, вымахнули на левобережную равнину. Всеволод знал от «языков», что там воеводой Мстислав.
За конницей напористо хлынуло пешее владимиро-суздальское ополчение, вооружённое боевыми топорами и оскепами — тяжёлыми саженными копьями.
Рати схлестнулись. Обоз всё ещё взбирался по косогору, охраняемый небольшой сторожей.
«Неужели вытерпят? — подумал Всеволод. — Не должны бы, или я не знаю их повадок». И радостно крякнул, увидев, как к обозу устремилась лавина всадников. Это половцы, сломав боевые порядки, кинулись на лёгкую поживу.
— Клюнула щука на малька, — вслух сказал Всеволод и повернулся к ожидавшему приказа княжичу Владимиру. — Ну, Святославич, вот дрова и для твоих удальцов — нащепай-ка из них лучинки!
— Нащепаем, князь, — засмеялся Владимир и плашмя шлёпнул саблей по крупу своего жеребца. Черниговцы, пригнувшись к гривам, пошли наперехват половцам.
С вершины холма Всеволод видел всё поле боя. Переславцы и владимирцы уже крепко теснили рязанскую рать.
«Сюда пойдёт или на помощь Мстиславу?» — подумал о Глебе Всеволод. Он чувствовал, что владетель рязанский смотрит сейчас на одинокое знамя великого князя, и сердце у него зудит от желания — ударить на малочисленного врага и лишить головы владимирские полки.
Глеб тронулся с места, но только половинной силой. Возле обоза черниговцы уже сшиблись со степняками, и там шла жаркая рубка.
Ратники Глеба ступили на лёд сначала нерешительно, но, достигнув середины реки, пошли скорее. Они видели перед собой по-прежнему один-единственный полк, и это придало им храбрости. Началась перестрелка, закричали первые раненые, и девственно-белые снега, подтаяв, стали алеть от крови. Самый воздух содрогнулся от крика тысяч людей, дорвавшихся до рукопашной. Сходились грудью и бились жестоко: топор против меча, оскеп против палицы. Пускали в ход и зубы, и голые кулаки, а умирая, норовили пырнуть врага кривым ножом-засапожником.
Полк Всеволода отступал, медленно пятясь. До вершины горы оставалось всего полсотни шагов, когда великий князь увидел: из засеки[42] вышла другая половина Глебова войска и побежала к реке.
«Ещё немного подожду, пусть скатятся на лёд, — решил Всеволод, — а тогда можно пускать в дело и засаду».
Последний вал рязанского войска затопил Колокшу, и тогда великий князь выхватил из ножен меч. То был знак запасным полкам. Ровными рядами, сверкая щетиной изготовленных к бою копий, справа и слева на гребень горы вышли отборные сотни тяжёлой конницы. И разом умолк боевой клич наступавших, словно люди вдруг узрели, что на них неотвратимо падает небо.
Сзади, за спиной запасных полков, поднялся и загудел жёлтый столб пламени — это вспыхнул громадный костёр, сложенный из соломы и смоляных бочек.
Всеволод ещё успел увидеть, как черниговские конники, смяв половцев, гонят их к дальнему лесу, а переславцы берут в охват отряд Мстислава.
— С богом, братья! — крикнул Всеволод и, подняв над головой меч, бросил коня в намёт.
Свежие полки хлынули за великим князем неудержимо, словно лёд, вздыбленный яроводьем. Запруда из рязанских отрядов сломалась и рассыпалась. Глеб метался среди своих воинов, пытаясь остановить их. Но ни удары плети, ни угрозы воевод уже не могли удержать бегущих. Только десятка два всадников ещё отчаянно бились, прикрывая рязанского князя.
— Живым, живым его взять! — кричал Всеволод.
Окружённый со всех сторон, князь Глеб сумел было вырваться из гибельного кольца мечей и стал уходить, но его коня настигло копьё. Жеребец поднялся свечой и грохнулся оземь. Сын князя Роман поспешил на помощь отцу, и тут на них обоих дружно навалились латники Всеволода.
Тем временем полки княжича Владимира и лыжники Кузьмы Ратишича сомкнулись у леса, как крылья невода, когда улов уже тянут на берег.
Разрозненные толпы половцев то тут, то там очертя голову кидались на стенки «невода» и падали с седел, сбитые стрелами и сулицами. Истошно вопили их вьючные верблюды, задирая к стылому небу губастые морды; сталкивались и переворачивались возы с награбленным добром, и русские бабы-полонянки, полубезумные от страха, старались уберечь грудных детей в этом кромешном аду.
На левом крыле уже пал стяг Мстислава, и конники Владимира Святославича вязали пленных, а кто противился — рубили на месте.
Небольшому отряду половцев удалось выскользнуть из облавы, но уйти ему всё равно было некуда: в убродистых лесных снегах кони тонули по чрево, и лыжники легко догоняли беглецов. Ни один из половцев не увидел больше родных степей.
Битва понемногу утихала. Всеволод придержал разгорячённого коня и попробовал вытереть о гриву меч. Но кровь на лезвии уже смёрзлась. Оба берега реки и самое русло были завалены телами убитых. Синие, голубые и жёлтые пятна одежд пестрели вокруг, словно островки взошедших из-под снега небывало ранних цветов.
Всеволод помял пальцами задубевшее лицо и снял шлем. Сталь обожгла пальцы.