Изяслав был без сознания. На щеке его багровела широкая ссадина.
«Что же ты наделал, мальчик?» — хотел вымолвить великий князь, но губы его шевельнулись беззвучно.
Подошёл Кузьма Ратишич с лекарем. Лекарь опустился на колени и взял княжича за запястье.
— Сердце пока бьётся, — сказал он, ни на кого не глядя. — Кто-нибудь подсобите мне раздеть его.
Изяслава посадили и, срезав древко стрелы, стали снимать кольчугу. Юноша застонал.
— Пить, — не открывая глаз, попросил он.
— Пить тебе нельзя, — сказал лекарь. — Вот наконечник вытащу, тогда...
Лекарь обнажил рану и, встретившись взглядом со Всеволодом, тихо покачал головой.
Глава 30
В захваченном Изяславом оплоте укрепился пеший полк Романа Рязанского. Отводные глиняные трубы, подающие в город воду, были забиты деревянными пробками. Булгары совершили несколько ночных вылазок, пытаясь вернуть оплот, но каждый раз отходили с большим уроном для себя. Добытые «языки» показывали, что запасы воды в городе почти истощились — выдают её на душу по полкувшина в сутки, да и то тухлую. Поэтому сеид, глава мусульманского духовенства, разрешил верующим совершать омовение песком.
С каждым днём росло число перебежчиков. В городе, по их словам, назревал бунт. Купцы и ремесленный люд требовали у властей начать с русскими переговоры.
На десятый день прибыл гонец с грамотой, подписанной самим ханом. В послании хан предлагал великому князю заключить мир на вечные времена. «Любые разумные условия, — писал он, — будут приняты нами без оговорок».
Казалось бы, Всеволод добился своего, поставив Великий город на колени. Однако он не выказал по сему случаю никакой радости. Изяслав до сих пор лежал в бреду и лишь изредка приходил в сознание. Молодое крепкое тело княжича упорно цеплялось за жизнь, и, глядя на муки племянника, Всеволод извёлся сам и замучил других бесполезными попрёками. Главным виновником он, конечно, считал себя. Приближённые великого князя уже втайне начинали сожалеть, что Изяслав не был убит наповал. Ну, погоревали бы, поплакали, и делу конец. Война есть война.
Всеволод и сам понимал, что негоже опускать руки. Но ничего не мог с собой поделать: сердце остыло к войне, да и сама её причина казалась теперь незначительной.
«Устал я, наверно, — думал великий князь. — С шестнадцати лет не выпускаю саблю из рук. И впереди трудов непочатый край. Жизни на всё не хватит. А ведь ещё предстоит война с половцами. Покуда их не обуздаем, не быть на Руси тишине».
Вслед за ханским гонцом приехали послы Великого города. Всеволод принял их в своём шатре и сразу повёл разговор об условиях. Булгарские вельможи были покладисты, и договорные грамоты скорописцы составили тут же на двух языках. В грамотах говорилось, что все русские пленные, до последнего человека, немедля отпускаются на свободу, а те, которые уже развезены в дальние земли, будут сысканы и тоже возвращены на родину; за ущерб, причинённый набегом, булгары платят окуп в тридцать тысяч русских гривен — серебром или товарами; купцы, приходящие в Булгарию из русских княжеств, получают право торговать беспошлинно, не подвергаясь поборам, как законным, так и незаконным, со стороны ханских мытников[71]; и, наконец, Булгария впредь не станет самовольно карать русские сёла, укрывающие ушкуйников, но будет предавать их в руки великого князя, дабы он мог вершить суд над ними по справедливости.
Ханские вельможи согласились по всем разделам договора, но окуп нашли непомерно высоким.
— Вам жаль серебра, — резко сказал Всеволод, — так я напомню, что за него вы покупаете не пеньку, а жизнь. И я ещё подумаю — не мала ли цена? Не я ведь первым пришёл на вашу землю.
Угроза подействовала, и в тот же день в город была пущена вода, а из-за стен потянулись обозы, груженные дорогими тканями, сосудами, воинским снаряжением, бочками монет и съестными припасами. Великий князь тем временем через переводчика вёл беседу с купцами.
— Я наслышан, — говорил он, — что ваша страна богата белым камнем. Ежели вы станете возить его к нам во Владимир, то в накладе не останетесь. Каждую плиту, каждый брус оплачу втрое против здешней цены. Камень у нас и свой есть, да его пока мало добывают.
Купцы слушали внимательно.
— Много ли камня надо? — спросил один из них.
— Весь возьму, сколько привезёте.
— Это хорошо. Вот только дорога опасна.
— Я велю, чтобы от устья Камы гостей провожали струги с русской дружиной. Отныне никто не посмеет вас обидеть.
При последних словах великого князя купцы совсем повеселели и стали откланиваться, но Всеволод пожелал поехать вместе с ними — осмотреть город.
Он вступил в Биляр с небольшим отрядом. Услужливые купцы первым делом повели русского князя в баню. Очевидно, она была предметом гордости местных жителей, и не без оснований. Всеволод отметил про себя, что по своим удобствам она почти не уступает византийским заведениям такого рода.
Первая комната, куда они вошли, служила раздевальней и местом отдыха. Вдоль её стен, облицованных синими и розовыми изразцами, тянулись невысокие лежанки. Они были покрыты пушистыми коврами затейливых расцветок.
В середине комнаты находился водоём с фонтаном. Солнечные лучи, падая через восьмигранные отверстия в потолке-куполе, вспыхивали в водяных брызгах радужными огнями. По бокам комнаты тоже давали свет высокие стрельчатые окна. Пол, выстланный гладкими белыми плитами, был прорезан геометрически правильными стоками.
В служебной комнате помещалась мыльня с отдельными закутками. Сюда же выходили гончарные и железные трубы — с горячей и холодной водой. Пол в мыльне был чуть наклонным.
Купцы объяснили Всеволоду, что водоём лежит значительно выше пола. Один из водоёмов — большой медный котёл, вделанный основанием в особую печь.
Великий князь вымылся на славу, но про себя подумал, что баня без каменки — это всё же не баня. А Кузьма Ратишич выразил своё отношение вслух:
— Как в красивом корыте — выкупаться можно, а вкус не тот. Сюда бы веничек да мятного пару поядрёней. Эх!
После бани осматривали мечети и усыпальницу ханов. Стены усыпальницы были сложены из белокаменных брусьев и покрыты дивной резьбой. В этой резьбе оживали странные травы и деревья, среди которых таились диковинные звери с разинутой пастью и хвостами в виде цветка.
Пояса мечетей радовали глаз яркими красками, проступавшими из-под стеклянно-прозрачной поливы. Причудливая арабская вязь, сама похожая на ковровый узор, легко взбегала по стенам и сливалась с верхней резьбой.
Всеволод похвалил умельцев, создавших такую красоту, и спросил, не захочет ли кто-нибудь из них приехать для работы во Владимир. Купцы ответили, что потолкуют со своими мастерами и что те, скорее всего, примут приглашение русского князя. В Великом городе теперь строят мало, а всякому ремесленнику нужно кормить себя и семью.
Напоследок Всеволод и его спутники зашли помолиться в греческую церковь. Здешний священник сильно обрадовался гостям и долго не отпускал их. В беседе с великим князем он обмолвился, что недавно получил от друга вести из Грузии, которые могут оказаться весьма любопытны для русских.
— Мне пишут, будто грузинский двор собирается отправить посольство к князю Георгию. Его прочат в мужья царице Тамар. Тамошним азнаурам нужен храбрый полководец для войны с турками. А женщина не может быть военачальником...
— Я что-то плохо понимаю, — перебил священника Всеволод. — О каком князе Георгии идёт речь?
— О сыне Андрея, государь, вашем племяннике.
Всеволод онемел от удивления, а священник продолжал:
— Князь Георгий последнее время жил у какого-то хана, из южных кипчаков, не помню его имени. Вот к нему и поедет посольство. Некоторые вельможи настаивают, чтобы Тамар вышла замуж за Давида Сослани, князя Осетии, но он, кажется, состоит в кровном родстве с царицей. А как вы знаете, церковь не одобряет подобных браков. Кроме того, за Георгия горой стоит эмир Картли[72] Абуласан. Мне известно, что он пользуется при дворе огромным влиянием, и, стало быть, чаша весов склоняется в пользу вашего племянника.
Известие было ошеломляющим.
«Юрий — царь Грузии?! Воистину, неисповедимы твои пути, господи», — думал Всеволод, выходя из церкви и садясь на коня.
Между тем на острове, в устье Цивили, сторожевой белозерский полк ждал возвращения главных сил. Ратники маялись от безделья и завидовали товарищам, ушедшим к Великому городу.
— Сидим тут, ворон считаем, — ворчали они. — От скуки хоть в лапоть звони.
Но Фома Ласкович сурово пресекал ропот. Старый воин знал, как обманчива бывает тишина. По ночам он самолично проверял охранение, появляясь из темноты так неожиданно, что дозорные всякий раз пугались.
— Не спать, други, — говорил воевода, — иначе и свою голову потеряете, и остальных погубите. Опасенье — половина спасенья.
«Вот хрыч, — думали дозорные, борясь с дремотой, — от кого тут беречься? Сова, что ли, тебя утащит?»
Но «хрыч» оказался прав.
Однажды перед рассветом, когда особенно одолевает сонливость, сторожа услышала подозрительные всплески — словно на реке играл косяк осётров. Но для рыбы время было неподходящее, солнце ещё не взошло, и старшой отправился в шатёр воеводы.
Фома Ласкович вышел на берег в полной воинской справе и стал вглядываться в туман. Всплески повторялись равномерно, и к ним уже примешивался лёгкий скрип уключин.
— Тревогу не бить, — сказал воевода дозорным, — будите людей тихо. Пускай булгары думают, будто застали нас врасплох.
Стан поднимался, стараясь не звенеть оружием и щитами. Сотники шёпотом подгоняли людей.