Мишель постукивал пальцами и кивал головою.
— Надолго вы в здешние края приехали? — продолжала хозяйка.
— Нет!.. я по небольшому делу к вам!!. — поспешил я прекратить попытки заговорить о «нашем» Петербурге. — Я слышал, что у вас скопилось много книг из разных помещичьих библиотек?
— Есть!.. — ответил Лбов.
— Ах, ничего в них интересного нет! — вмешались кудерьки. — Все лучшее я взяла себе — Эжен Сю, Конан-Дойля…
— Разрешите мне посмотреть? — обратился я к хозяину.
— А пожалуйста!
— Нет, нет, нет!.. — запротестовала хозяйка, — сперва выпьем чайку, поговорим о нашем милом Петербурге, а книги эти потом!..
Я встал.
— Нет, уж позвольте сперва заняться книгами: позже будет темно!
— Верно!.. — поддержал меня хозяин.
Кудерьки поджали губки и надулись.
— Ну, идите, идите!.. — недовольно произнесла она тоном обиженного ребенка. — Вы упрямый и злой…
— После визита к книгам я бываю добрее!.. — отшутился я.
— Смотрите, скорее возвращайтесь, — только с этим условием я вас и отпускаю! — произнесла она нам вслед, — наглотаетесь там пыли и перепачкаетесь — вот и все, чем вы будете вознаграждены за ваше непослушание!
Мы вышли на двор и стали пересекать его; хозяин вел меня к длинному кирпичному амбару, находившемуся против дома. Все обитатели последнего, начиная с хозяйки, высунулись; кто из двери, кто из окон и наблюдали за каждым нашим движением.
— Во многих имениях скупили вы библиотеки? — осведомился я.
— Библиотеки? — удивился хозяин. — Да я их не скупал совсем!
— Как же они у вас очутились?
— Имения я покупал, а не книжки… в старинных поместьях ведь они везде важивались!.. в придачу и шли. А потом к себе свозил сюда помаленьку.
— Самые имения, значит, перепродавали?
— Да что ж с ними больше делать? Хозяйство нонче хлеба не даст. Да и разоренные больше имения приходилось брать. Поустроишь его, приведешь в вид — и с рук долой! Хлопот с ними много!
— Какие же особенные хлопоты?
— А как же? Иной раз к строенью-то и подойти нельзя, не только что жить в нем: почешись об него — все завалится! Опять же парки разные в старые годы любили разводить; у иного помещика, глядишь, всего полтораста десятин осталось еще не проеденных, а под парком гуляет сорок. И это, значит, образумить надо: вырубить да выкорчевать!
— А почему же не оставить?
— Да кто же нынче с такой дебрей купит? — возразил Лбов. — Ни тебе лес, ни тебе поле — лешего только тешить! Чтоб под гулянки себе по сорок десятин отводить — на это бальшие капиталы надо иметь, не нонешние!
Мы остановились у спуска в подвал, и хозяин указал мне пальцем на низенькую, приоткрытую дверь.
— Тут… — проговорил он.
Вниз вели четыре каменные ступени. Я спустился по ним первый и очутился в низком, но довольно большом сводчатом каземате. Два маленьких квадратных окошка, заделанных железными решетками, пропускали слабый свет. От пола и приблизительно до высоты моих плеч весь подвал, как кирпичами, был наполнен плотно сложенными книгами всяких форматов, главным образом в старинных кожаных переплетах. У стен груды их достигали до потолка; между ними, посередине, имелся проход. Нас обдало банным воздухом; пол по крайней мере на палец был покрыт слякотью.
Против двери валялось десятка два томов с оторванными переплетами и со всклокоченными остатками страниц.
— Это что же такое? — спросил я.
Лбов равнодушно сплюнул в сторону.
— На цигарки рабочие берут!.. — ответил он, как о самом обычном деле.
— Я бы хотел пересмотреть их все… как это устроить?.. — проговорил я.
Лбов вопросительно глянул на меня.
— Да где ж тут в них рыться? Берите гуртом, все сразу. Мне, кстати, и подвал очистить требуется!
— Куда мне они все? Я ведь не торгую ими. А сколько бы вы хотели за все?
Лбов измерил глазами подвал.
— Тут их пятнадцать тысяч… по гривенничку на круг… за трех Петров желаете[38]? Дешевле грибов!
— Некуда мне с ними деваться! И пятнадцать тысяч томов здесь не будет — тысяч пять, не более!
— Пущай по-вашему — пять! Вы объясните вашу цену?
— Не могу! Наконец и провоз до Петербурга станет дорого!
— Что вы?! даром обойдется: книжки теперь ни по чем железная дорога возит, только посылайте! За тысячу бумажек угодно взять?
— Позвольте, да ведь это же не дрова! разве можно их не рассмотрев покупать? Может быть из них ни одна не нужна мне?
— Это из пяти-то тысяч? что вы, помилуйте! Да тут на всякого любителя товар сыщется: и с картинками, и длинные, и маленькие!.. Вот пожалуйте?..
Лбов взял первую приглянувшуюся ему книгу, поколотил ее об угол двери, чтобы выбить из нее пыль, и подал мне.
— Извольте, первый сорт: одной этой книжкой человека пришибить можно!
Кирпич оказался «Историей» князя Щербатова[39]. Я развернул несколько ближайших книг — попались «Ежемесячные Сочинения» 1758 г[40]. Лбов взял еще один том, опять шлепнул им об дверь, раскрыл и, шевеля губами, что-то прочел про себя.
— А вот вам и дамская!.. — он поднес книгу к носу и понюхал — с запахом! Говорю — берите все; самые замечательные найдете!
Он протянул мне свою находку: то был Дамский журнал, издававшийся почти сто лет тому назад князем Шаликовым[41].
— Не могу!.. — повторил я.
— Как вы питерский, — из-за дальности расстояния скидку вам сделаю: семьсот целковых! В убыток себе продаю, верьте совести!
— Да ведь вы говорили, что в придачу, даром их получили?
— Ну да как же даром, помилуйте? за имения-то я ведь чистые денежки на бочку выкладывал! Последнее мое слово — пятьсот!
Лбов сделал решительный жест рукой.
Искушение закрадывалось в мою душу все глубже и глубже. Разборка подвала требовала по крайней мере двух суток и помощи стольких же людей. Покупка огулом особого риска не представляла: то, что могло оказаться разрозненным, или ненужным — у меня немедленно расхватали бы букинисты…
— Ну, так и быть! — тоже твердо сказал я. — Сто целковых хотите?
— О, Господи!!! — Лбов даже отшатнулся от меня. — Да ведь тут одной бумаги пудов триста?!
— По двугривенному за пуд — шестьдесят рублей… — докончил я за него. — А я вам даю больше!
— Вот что: триста и по рукам будем бить! — Лбов размахнулся под самый свод правой рукой и, растопырив пальцы, держал ее в воздухе.
— Полтораста!
— Двести пятьдесят!
— Ни гроша больше!
— Сейчас умереть — не могу!
— Бог даст выживете! Полтораста!
— Да накиньте, Господи: жену-то как обрадуете! моды ведь тут есть всякие! Ни на журналы подписываться не будет: большую экономию сделаете!
— Вот что — распоследнее мое слов: двести!
— С четвертной!
— Полкопейки не накину!
— Э! пропадай нажитые! Владейте! — воскликнул Лбов и ладонь его треснулась об мою. Сделка была окончена.
— А теперь айда чай пить! — вдруг заторопился он. — Вспрыснуть сделочку нужно!
Я едва сдерживал радостное волнение. Купить за двести рублей тысяч пять томов, т. е. по четыре копейки за том — это удача редкая! У меня даже возникло опасение, как бы Лбов не раздумал, и я остановился у крыльца и передал ему деньги.
Лбов поставил ногу на ступеньку и пересчитал их.
— В аккурате! — заявил он, спрятав кредитки в большой, толстый бумажник и сунув его в карман. — Оченно вам благодарны! Он подал мне руку.
В оклеенной синими дешевыми обоями столовой уже кипел ведерный, давно не чищенный самовар. За столом кроме хозяйки сидели две гостьи, несомненно явившиеся поглазеть на невидаль — неизвестного проезжего. Обе были полные, обе круглолицые и походили друг на друга, как пара двухпудовых гирь.
Хозяйка с любезной улыбкой познакомила нас.
— Это мосье… — она запнулась.
— Минцлов!.. — подсказал я.
— Ну да, из Петербурга! А это соседки наши — Марья Мироновна и Арина Фоминишна.
Тумбы привстали, поклонились гладко причесанными головами, сунули мне словно одеревенелые руки и опять сели. Мы с хозяином расположились около них.
— А нам бы закусочки?.. — просительно обратился Лбов к жене. — Сделочку нам надо оформить!
— Покричи в окно, — отозвалась та.
Лбов подошел к окну и выглянул наружу.
— Софья?!. Агаша-а?! — разнеслось по всему двору.
— Чево вам? — отозвался снизу женский голос.
— Тащи селедочку, да колбасы московской! Да стой, полудурья, куды сорвалась. Балычка с икоркой захвати, грибков! Водочки-то, водочки графинчик!! — прокричал Лбов всем горлом и высунулся из окна до пояса.
— Эдакая анафема!.. — проговорил он, возвращаясь к столу, — никогда терпенья у ей нет, чтоб до конца дослушать!
— Ну, расскажите, расскажите о нашем Петербурге, — начала хозяйка. — Я так его обожаю! Вы Семена Петровича Бохрева знаете?
— Нет. А кто он такой?
— Мой крестный. Ну как же так? Очень видный человек.
В столовую, толкнув дверь большим подносом, вошла румяная девушка с веселыми карими глазами.
— Сюда, сюда ставь! — распорядился Лбов, указывая на свободное место среди стола.
Девушка подняла поднос выше и стала опускать его прямо через голову моей соседки. Как это приключилось, я не успел заметить, только поднос накренился и на стол, как салазки с ледяной горки, одна за другой начали съезжать и перекувыркиваться тарелки с закусками.
— Агашка!.. дура?!. — визгнула хозяйка, тряся в воздухе, словно обжегшись, всеми десятью пальцами.
Виновница катастрофы обомлела, побледнела и, раскрыв рот, еще более наклонила поднос. По столу заскакали тарелки, запрыгали грибы… хозяин успел подхватить на лету только графин с водкой.
— Свинья ты опосля всего этого, и ничего больше!!! — с негодованием заявил Лбов, вылавливая пальцами со своих брюк скользкие грибы и складывая их опять на тарелку.