Солнце садилось. Внизу синела река; за ней изгибалась дорога; весь горизонт закрывали леса.
— Нашли для себя что-либо в библиотеке? — спросил Раев.
— Да, кое-что… Разрешите велеть принести сюда и показать вам?
Раев грузно повернулся, взял со стола колокольчик, и густой звон разлился по всему дому. Отворилась стеклянная дверь и показалось мертвое лицо Онуфрия.
— Книжки надо сверху сюда снести!!. — распорядился Николай Михайлович.
— Они на окне лежат… — дополнил я.
Онуфрий ушел и через несколько минут вернулся с книгами и положил их перед нами на стол. Николай Михайлович мельком переглядел их.
— Сколько я вам за них должен?
— Не знаю… оцените сами!
Я терпеть не могу таких оценок, так как в результате их всегда приходилось платить втридорога. Я сказал антикварную стоимость книг и упомянул, что за эту цену могу купить их на Литейном в Петербурге. Общая сумма выходила что-то рублей за двести.
— Значит их надо считать рублей в пятьдесят?.. — проговорил Раев. — Это не будет дорого?
Я поспешил его успокоить и расплатился. Раев сунул кредитки в боковой карман, я встал, поблагодарил его и начал прощаться. Раев не принял протянутой ему руки и замахал на меня.
— Что вы, что вы?! — заявил он. — Куда это на ночь глядя поедете? переночуйте, а там и с Богом!..
Торопиться и деваться мне было некуда, и приглашение Николая Михайловича я принял с удовольствием. Через некоторое время босоногая горничная в красном платке стала накрывать на стол; появились сморчки в сметане, жареные караси, а затем важно воссел на край стола пузан-самовар, весь окруженный облаками пара. Онуфрий стал поодаль, оперся плечом о столб веранды и ждал — не потребуются ли его услуги, и в то же время внимательно слушал нас.
Мы заговорили об археологии и о курганах, виденных мною кое-где по дороге.
— И на моей земле имеется тройка!.. — сказал Раев. — В народе их зовут тремя братьями.
— Где же они? — заинтересовался я.
— Да у самого сада, в бору в заповедном.
— А почему их зовут братьями?
— Рассказывают, будто бы три тут брата разбойника жили. В самом большом похоронен будто бы старший брат, в среднем — средний, а в самом маленьком — младший.
— Вы их не раскапывали?
— Нет. Жалко; лес на них чудесный стоит: сосны обхвата по три! Да и что там искать? кости да дрянь какую-нибудь ржавую?
— Находок не случалось около них?
— Бывали… монету мне однажды пастух принес треугольную, серебряную. Показывал я ее в музее — четвертак Алексея Михайловича оказался. Большой-то курган крут очень, осыпается после дождей, вот в осыпи и находят иногда разную чепуху.
— А легенды нет какой-нибудь об этих курганах?
— Ну как не быть?.. уверяют, будто там клад необыкновенный зарыт и его мертвые братья караулят. Видят их будто бы по ночам.
Мы замолчали. Николай Михайлович мешал ложечкой чай в стакане и задумавшись глядел в даль.
— Любопытная вещь, — заговорил он опять, — древние обладали каким-то даром прозрения истины! Мы это уже утратили, и нужны тысячелетия, чтобы мы опять открыли и поняли их знания.
Я попросил пояснения.
— Да вот мы заговорили с вами о курганах… — ответил он, — ведь древность сжигала своих мертвецов? Она утверждала, что мертвый быстро и легко переселяется таким путем в вечное царство света!
— В чем же тут ее прозрение?
— В том, что и наука пришла теперь к тому же выводу!
— В первый раз слышу!
— В первый раз слышите? — протянул Раев, — последнее достижение ее в том, что все в мире может быть превращено в лучистую энергию и что лучистая энергия тоже может быть превращена в любой предмет или существо. Говоря грубо — полено превращается в свет и свет может быть превращен в полено!
— Да, — возразил я, — но ведь в науке речь идет только о материи, вы же говорите о духовном?
— Завтра откроется и духовное!.. — пророческим тоном произнес Раев.
— Возможно!.. — согласился я. — Именно теперь наука вступает в область чудес.
— И как жаль, что она профанируется! — проронил Раев. — Она должна быть, как в древности, достоянием лишь немногих, самого верхнего кружка, самой замкнутой касты. Толпа ученой никогда не будет, и лишние сведения — вред и ничего более!
Мы пробеседовали долго. Раев, оказалось, тщательно следил за всеми новинками в области самых различных знаний, много читал и думал. И я чувствовал, что об оккультизме он не заговаривает потому, что смотрит на меня как на неверующего в их тайны и не желает снисходить до моего посвящения.
Мы наконец простились, и Раев ушел к себе. Я задержался на балконе, любуясь ночью. Онуфрий молча убирал со стола.
— Онуфрий Авдеевич? — обратился я к нему. — Не будете ли вы добры сводить меня к курганам?
Онуфрий повернул ко мне лицо.
— Сейчас?
— Да. Они ведь близко тут?
— Близко… извольте, коли угодно.
Мы сошли с ним в сад и стали спускаться вправо по дорожке в сторону леса. Через несколько минут мы пересекли аллею, перебрались через канаву с валом и очутились на небольшой полянке. На ней очерчивались озаренные луной три насыпных кургана; средний из них был самым высоким и казался гигантским шлемом, поставленным на землю; над ним, будто отблеск длинного языка огня, чуть краснел ствол громады-сосны. Густо-синяя шапка ее утопала в сизой мути неба. На двух других соседях сошлись целые семьи сосен-богатырей.
Мы обошли курганы кругом и остановились перед обрывистой серединой самого большого. Песок посвечивал, будто золото. Подувал ветер; сосны шумели и гул, словно отдаленный говор множества суровых голосов, расходился по черной глубине бора.
— Стан разбойников!.. — мелькнула во мне мысль.
— Следовало бы покопаться здесь!.. — промолвил я, кивнув на курганы.
Неподвижно стоявший Онуфрий встрепенулся. — Никак нельзя!!. — отозвался он.
— Почему?
— На заклятье они стоят: тринадцать душ человеческих загинуть должно, прежде чем клад в руки дастся!
— А тут, вы думаете, клад есть?
— А как же! Неполно вам давеча Николай Михайлович сказывали: пещера глыбокая под всеми тремя курганами имеется, а в ней бочки и сундуки с золотом и камнями самоцветными навалены и на цепях подвешены. А братья по чередку на сторожу выходят о полночь… видывали их люди. Синие, что утопленники; рубахи на них железные, колпаки тоже и копья в руке!
Не торопясь мы пошли обратно.
Месяц светил прямо на дом, темною массой залегший среди кустов; река внизу и два окна мезонина отливали одним и тем же тусклым, мертвенным светом. Дом спал. А кругом его сквозь сон цикотали кузнечики, кричали внизу коростели; ночная птица бесшумно провеяла совсем низко над нами.
Онуфрий провел меня в угловую комнату, где на широком диване белела приготовленная постель, пожелал мне доброго сна и удалился так же бесшумно, как совка над садом.
Я проснулся в шесть часов утра. Комната была полна свежести и аромата цветов: окна стояли распахнутыми всю ночь. Солнце еще не освещало мою сторону дома, но лучи его уже наполняли весь сад.
Я быстро оделся, умылся и вышел на балкон. Раев в парусиновой куртке сидел за столом и пил молоко. И на нем, и на столе, и на полу балкона было накинуто кружево из живых смеющихся пятен, теней и бликов солнца; лучи его проникали сквозь зелень дикого винограда, стеной отделявшего балкон от сада.
— А?.. воскресли!!. — приветствовал меня Раев. — А я думал заспитесь!
— Нет, я рано встаю!.. — ответил я, здороваясь.
— Кофе, или молочка? Есть и то и другое!
Я предпочел молоко и после основательного, чисто деревенского подкрепления, простился с хозяином.
Он вышел проводить меня на двор. Онуфрий укладывал с Никитой новоприобретенные мною книги.
— Попадете опять в наши края — заезжайте!.. — сказал Раев: — буду рад!
Онуфрий несколько смутил меня. Прощаясь, я хотел сунуть ему в руку бумажку, но он отступил назад и заложил руки за спину.
— Этого не нужно!.. — проговорил он.
Раев молча наблюдал за нами; брови его чуть сдвинулись.
Я спрятал деньги и протянул Онуфрию руку.
— Спасибо за то, что вы возились со мной!.. — сказал я.
Онуфрий поклонился и подержался за мою руку холодными пальцами.
— Не на чем-с, сударь!.. — с достоинством ответил он, помогая мне влезть в телегу. — Благополучного вам пути!..
Глаза Николая Михайловича опять сделались приветливыми. — С Богом! — крикнул он, и Никита дернул вожжами. Сейчас же нас обступил бор; сразу стало теплее, дышалось смолой, воздух не шелохнулся; казалось, далеко кругом нет человеческого жилья и одни сосны да ели обдумывают здесь в тиши важные думы.
VII
Мы держали путь к последнему намеченному мной месту — в имение Сталинских, купленное лет пять тому назад купцом Ватрушкиным.
Трое последних Сталинских чуть не три четверти века подряд были предводителями дворянства, и дом их считался одним из первых в губернии. Но праздники и хлебосольство сильно пошатнули дела их, и после смерти последнего Сталинского дочери-наследницы продали Ватрушкину гнездо предков и переселились в Питер.
Как я слышал, в руки купца вместе с домом перешла и большая библиотека; мебель была вывезена в Питер.
О Сталинских мне рассказывали чудеса. Дом их всегда был полон гостями, и для приезжих имелся даже особый флигель в саду.
Парк состоял из кленов и лип; вдоль главной аллеи, от самого дома по обеим сторонам тянулись уцелевшие еще от времен Александра I белые постаменты для живых картин и отдельных людей, расставлявшихся на них вместо статуй во дни шумных съездов гостей. Терраса дома, цветник, аллеи — все иллюминовалось тысячами разноцветных бумажных фонариков. Близ дома, начинаясь среди цветника, раскидывался большой искусственный пруд с островком посредине; на последнем находился грот, сделанный как бы из скал, с подобием сталактитовых колонн внутри него… С островка пускались фейерверки, на нем же гремел домашний оркестр, услаждавший публику отрывками из Калифа Багдадского и других модных опер. Вокруг этого уголка Версаля двигались живые гирлянды ра