Лёша Зубов мечтал уехать из СССР. Путь был для него только один – жениться на иностранке. Он долго искал эту иностранку и, наконец, нашёл. Она преподавала в школе при американском посольстве. Лёша долго обхаживал её, водил по ресторанам, по театрам, модным кафе с джазом и…
В общем, очаровал. Они поженились. Теперь можно было и уезжать в Америку. Но молодая жена сказала, что ей так понравилось в Советском Союзе, здесь так весело и интересно, что она хочет попросить гражданство в СССР.
Лёшу чуть удар не хватил. То есть он в своём стремлении очаровать девушку перестарался. Тогда Лёша стал водить её в обычные столовки, привёл жить в коммуналку, отправил в обычную поликлинику, после чего американка образумилась и они оба быстро уехали в Америку, где Лёша и проживает по сей день. Не знаю, счастливо или нет.
Но музыкант он классный, должен был устроиться хорошо.
Вот и вся история с географией.
Женщина и красота
Женщины, конечно, чувствуют тоньше. Особенно чувствуют красоту. Ведь не случайно все женщины хотят быть красивыми. И не только для того, чтобы понравиться мужчинам. Им и женщинам надо показать, что они красивые.
Мне кажется, что даже на необитаемом острове женщина будет прихорашиваться. Да что там, кажется. Однажды меня в группе туристов отвезли на необитаемый остров, и мы там увидели аборигенку с накрашенными губами. А может, её предупредили, что мы приедем.
Короче, женщины очень любят всё красивое. Моя жена, Лена, в музее, когда стоит перед хорошей картиной, даже румяной становится, так волнует её художественное произведение. Я румяный становлюсь только от коньяка или когда давление подскакивает, а вот она – от картин.
Это всё предисловие.
А теперь к делу. Мы как-то, году в 1987-м, поехали в Германию отдыхать. Тогда в другую страну можно было поехать либо по путёвке, либо по частному приглашению. Мы поехали по приглашению, которое нам сосватала наша знакомая из Карловых Вар.
Ехали неизвестно куда, неизвестно к кому. Но приехали сначала в Берлин, где моя знакомая по МАИ Марина помогла нам сесть на поезд до Дрездена. А оттуда, уже на электричке, до городка Пирна.
Нашли мы нашу немку в обычном блочном доме, вручили подарки. Немка наша погрузила Ленин и мой чемоданы на коляску, и куда-то мы пошли. Пришли на берег озера, где находилась её дачка, в ней мы и остались жить. Дачка – это четыре сотки, огороженные густым кустарником. В домике одна комната и кухонька, но всё включено: и горячая вода, и туалет. Всё маленькое, но очень симпатичное.
Стали мы там жить-поживать. Денег нам хватало, как раз каждому из нас, и мне, и Лене, обменяли по триста рублей, чего раньше не было. Так что тратили, тратили, а всё оставалось.
Каждый день ходили на озеро купаться. В какой-то день приходим, а там сплошные нудисты. Пришлось ходить куда-то подальше.
Время от времени мы ездили в Дрезден. Открыли там музей драгоценных коллекций. В нём уникальные композиции из драгоценных камней. Представьте себе, какой-то восточный дворец: верблюды, люди, базар, – и всё это из драгоценных камней. Как это всё сохранилось при такой бомбежке Дрездена, когда было разрушено всё. Особенно американцы старались, сбросили на Дрезден рекордное количество бомб.
Ездили по Эльбе на пароходике в разные крепости, замки и природные заповедники.
Прожили мы там дней двадцать, а через две недели я заговорил с немцами по-немецки, всплыли разные еврейские слова. А ведь идиш – это такой упрощённый немецкий. Но не об этом речь.
Однажды пошли мы с Леной в лес. Мы и раньше ходили гулять, но недалеко. А тут вдруг потянуло меня в дальний поход. Идём мы, идём, и где-то минут через сорок жена моя начинает канючить:
– Пойдём домой, пойдём домой.
А мне не хочется домой, мне хочется посмотреть, что там дальше. Лена говорит, что устала, что прогулка бесцельная, лес – он и в Германии лес, и ничего здесь интересного нет. Но меня просто распирает, хочу идти дальше, и всё. Я её убеждаю, что куда-нибудь выйдем. Лес-то негустой, не дикий, а какой-то цивилизованный. Явно, что сучья и поваленные деревья убирают.
Лена говорит, что уже не может идти, а я чувствую, что по дорожкам уже какие-то люди появляются, всё больше и больше.
Я говорю:
– Потерпи, куда-нибудь выйдем.
Она мне:
– А как мы назад пойдём? Уже и так нет сил.
Выходим мы из леса, видим какой-то парк, идём туда, куда люди идут.
И вдруг… вот ради этого «вдруг» я и веду свой рассказ. Вдруг открывается нам шикарный старинный дворец. За дворцом видна речка, а перед дворцом на траве расположился большой симфонический оркестр. И начинает этот оркестр своё выступление.
Мы совершенно обалдели от этой картины. Перед оркестром, прямо на поляне, на траве сидят зрители, они же – слушатели, и слушают начавшуюся музыку.
Эта картина просто ошеломляет. Мы столько прошли, и вдруг такой подарок. Мы также сели на траву и стали слушать.
Народу на поляне – человек триста, а может, и больше. Всё залито вечерним солнцем. Теплынь, август месяц. Красота вокруг, клумбы с цветами, дорожки, посыпанные песком. Вдали речка блестит. Просто райское место.
Что играл оркестр, я не знаю, но что-то очень хорошее. Я не меломан, не отличу хорошего исполнения от посредственного. Но этот оркестр играл замечательно, я в этом уверен. Я ничего лучше в своей жизни не слышал. Может, потому, что всё вокруг было красиво. И оркестр был красивый, и каждый музыкант был хорош.
Так мы просидели весь концерт. У жены моей раскраснелись щёки, это означало хорошее волнение. Концерт закончился. Зрители разошлись. Мы пошли домой. И не было никакой усталости, хотя путь был такой же долгий. Но жена моя не жаловалась.
Мы много чего посмотрели, и на Эльбе, и в Дрездене. Но этот концерт перед дворцом – самое моё яркое впечатление.
Р. S. Я рассказал эту историю своему другу, композитору Алексею Чёрному, а он в ответ привел мне слова писателя Курта Воннегута: «Музыка – достаточное и необходимое доказательство существования Бога».
Лучше не скажешь.
Первая женщина
Моя первая женщина выбрала меня по жребию. Был мне двадцать один год. Что-то задержался я с первой женщиной.
То есть влюблялся я давно, с детского сада. Причём влюблен был сразу в двух девочек. Имена их помню до сих пор. Одна – Галя Касаткина, другая – Галя Матюхина. Конечно, вам, дорогой читатель, до лампочки, как их звали, но мне приятно вспомнить и приятно, что я их ещё помню. Хотя это тоже вам до лампочки.
Целоваться с девушками я тоже начал задолго до своего первого падения, или, скорее, возвышения до секса. Тогда и слова-то такого не знали. Короче, целовался я задолго, а вот перейти к делу ну никак не мог.
Однажды, уже в девятнадцать лет, лежал в одной постели с красивой, так мне тогда казалось, девушкой, но никак не мог решиться. То есть всё вроде уже могло быть, но в метре от нас на кровати лежала её подруга и мама подруги, так что перейти к более решительным действиям не представлялось возможным.
И ещё была масса случаев, когда и целовались, и обнимались, но вот до секса ну никак не доходило. А ведь пацаны, окружающие меня, уже были опытные, и похвалялись своими подвигами, и даже учили меня, как быть. Но вот не случалось.
А тут, в двадцать один год, поехали мы с моим другом Юрой в дом отдыха «Болшево». Народу полно, девушек больше половины. Ну, вы помните, что приходилось на десять девчонок в то время. И то, это поэт прибавил, чтобы в строчку уместилось. Попробуй спеть – пять или шесть, да и семь тоже, не получается.
Девочки на меня обращали внимание, но не очень. То есть, когда на танцплощадке объявляли дамский танец, я обычно рассматривал пол или потолок, в общем, было мне чем заняться, пока другие танцевали.
Там, в Болшеве, на танцах особенно выделялся один, ну просто красавец, – фигура гимнаста, лицо киноартиста. А я, ну что вам сказать о себе, ну, не красавец. Невысок, не плечист, правда, и не кривоног. Из положительных примет разве что шевелюра хороша была, признаю, но ничем больше похвалиться не мог. Так, чтобы понравиться, надо было войти в близкий контакт и молотить языком без передыху, и обязательно рассмешить и заинтересовать словотворчеством. А что оставалось, при моей, ко всему прочему, ещё и конопатости? Да, личико было как чибисиное яйцо, говорят, они тоже конопатые.
Но и на меня находились охотницы. Одна девушка даже прислала день на пятый стихи, посвященные мне. Но я тогда любил Есенина и Маяковского, и её рифмы и размеры мне не очень подошли.
Размерами она была побогаче меня и сильно смахивала на гренадера, но была трогательна в своём стремлении понравиться мне. Правда, одна мысль оказаться в её объятиях повергала меня в тошнотворное состояние.
Но где-то день на третий пребывания в источнике социалистического отдыха узрели мы с Юрой девушку с хорошей фигуркой, светлыми, выгоревшими волосами, личико было простенькое, зато один зуб слегка отколот, но пикантности эта щербатость лицу не придавала. Смотрела она на нас призывно, поэтому не до пикантности, лишь бы понравиться. И мы с Юркой из кожи лезли, чтобы завоевать её. Возникло соперничество. Он, в будущем актёр, читал ей стихи, я – напропалую шутил, и оба мы наперебой танцевали с ней на танцплощадке.
День на третий этих ухаживаний настала пора определяться. И мы ей сказали:
– Выбирай, – и, как поётся в песне, «Третий должен уйти».
Она сказала, что мы ей нравимся обои, да, именно так – «обои», она не все слова произносила правильно. Звали её Клава. Натуральная блондинка, натуральнее даже самого Баскова, который тогда ещё не родился. Короче, она сказала:
– Давайте так: вот я беру листочек с куста, а вы выбирайте, кому листочек достанется, тому и я достанусь. – От её слова «достанусь» у нас пересохло во рту, и мы последовали её задумке.
Она вытянула вперед две руки. Юрка хлопнул по одной. Она повернула руку и раскрыла ладонь – листочка не было. То есть досталась она мне, а Юрка пошёл спать.