И вот 1979 год. Беллу Ахатовну, после её участия в журнале «Метрополь», отлучили от выступлений. А зарабатывать на жизнь надо было. Мы поехали выступать в Ташкент. Туда запрет на Ахмадулину пока не пришёл. Мы с администратором Риммой сидели в обществе «Знание» и ждали Ахмадулину. А её уже в аэропорту встретил секретарь горкома и увёз куда-то на обед.
Когда она приехала, мы поняли, что она сильно навеселе. Римма запаниковала. Нам через пару часов выступать, а Белла еле говорит.
Я сказал:
– Может, вам принять аспирин?
Белла с вызовом ответила:
– Что вы имеете в виду?
Я говорю:
– Аспирин.
Концерт был ужасный. В зале одна половина мест, левая, была полностью заполнена. А вторая половина – пустая. То есть половину зала продавали в университете, и все билеты были проданы, а вторую половину продавали на заводах, а там понятия не имели ни о какой Ахмадулиной.
Я выступал первым, отстоял свои сорок пять минут. Потом вышла Белла. Читала стихи на автомате, но между стихами, когда что-то говорила прозой, едва произносила слова, и всему залу было видно, что она не в себе.
После концерта мы с ней спускались по лестнице, и нам кричали:
– Позор!
Не дай бог когда-нибудь снова услышать такое.
Римма сказала, что будем отменять концерты. Белла поняла, что денег не будет, и на другой день была трезвая как стёклышко. Мы с ней дальше выступали хорошо, и публика была довольна, а мы с ней подружились.
В последний день мы сидели у неё в номере и ждали денег. А к Белле всё время приходили поэты со своими стихами. Нам хотелось остаться одним, пообщаться, но, кроме поэтов, каждые пятнадцать минут к нам в номер стучалась дежурная по этажу. Это секретарь горкома приказал ей следить за Беллой.
Наконец Белла не выдержала и сказала дежурной:
– Перестаньте за нами следить. То, о чём вы думаете, мы могли сделать и в Москве.
Дежурная отстала. Принесли деньги. Белла положила их под подушку. Я переложил деньги в карман её висящих на стуле брюк. Мало ли что. Люди ведь посторонние приходят.
Всё-таки мы успели поболтать. Помню, она рассказала мне, что плавала по Чёрному морю на каком-то круизном теплоходе. Там её обхаживал человек, который утверждал, что он капитан КГБ, и именно он обезвредил в метро армян, которые хотели взорвать там бомбу.
Белла только и сказала ему:
– Может, это была ваша бомба? – И кагэбэшник исчез.
Через пару недель мы с Беллой встретились в ЦДЛ. Она после Ташкента поехала выступать в Тбилиси, в филармонию. Зал на две с половиной тысячи человек. За кулисами сказали:
– Ваш выход.
Белла сказала:
– А где же «классный Днепр при клёвой погоде»?
Дело в том, что этими словами я заканчивал в Ташкенте своё выступление, после чего на сцену выходила Белла. В Тбилиси её, естественно, не поняли.
Я Белле больше никогда не звонил. Встретились через пару лет на праздновании Нового года в Доме кино. Обрадовались друг другу. Она сказала, увидев меня:
– Какие люди!
А дальше мы разошлись по своим компаниям.
Ольга Яковлева
В 1979 году мы с Хазановым пошли в Театр на Малой Бронной. Шёл премьерный спектакль Анатолия Эфроса «Месяц в деревне» по пьесе Тургенева. Ничего лучше до этого я в театре не видел. Впоследствии я ещё много раз ходил на этот спектакль, а иногда приезжал, только чтобы посмотреть последнюю сцену спектакля.
Героиня Яковлевой стояла в беседке с бумажным змеем, который запускал когда-то её возлюбленный. Звучала потрясающая музыка. Выходили рабочие сцены и разбирали беседку. Яковлева отходила к краю сцены. Рабочие разобрали беседку. Один из них подходит к Яковлевой и отбирает у неё бумажного змея. Половина зала при этом плачет.
Я потом спросил у Яковлевой, как Эфрос додумался до этой сцены. Ольга ответила, что это навеяно фильмами Феллини. Феллини был любимым режиссёром Эфроса.
В этом же спектакле в то время играли Броневой и Петренко Алексей Васильевич. В одном эпизоде у них было всего две фразы. Петренко говорил Броневому:
– Вы меня только им представьте, а дальше я уже сам.
Броневой отвечал:
– Да вы уж не беспокойтесь, непременно представлю.
И всё.
Два замечательных актёра играли эти две фразы минут десять. Эпизод превратился в клоунаду. Зал умирал со смеху. Мы с Хазановым просто плакали от смеха.
Потом, много позже, Яковлева говорила мне, что на репетициях этот эпизод длился минут двадцать, но Эфрос его сократил, а то уже получалась пьеса в пьесе.
Хуже всех в этот вечер играл Михаил Козаков. В антракте, чтобы Хазанову не светиться в фойе, мы пошли за кулисы.
Хазанов сказал:
– Лишь бы не встретить Козакова, а то придётся врать.
Первый, кого мы встретили на лестнице, был Козаков с вопросом:
– Ну как я?
Пришлось врать.
Я потом смотрел эту пьесу в течение трёх лет, и Козаков играл всё лучше и лучше. Впоследствии мне Гафт говорил, что у Миши всегда так: начинает неважно, а потом играет лучше других.
Когда мы уже уходили, на лестнице встретили Ольгу Яковлеву. Она шла совершенно отрешённая. Увидев её, я поднял большой палец. Она кивнула и пошла дальше.
Хазанов тут же стал мне выговаривать:
– Что это такое! Что ты показываешь ей палец! Дурной тон!
Однако, когда мы в 1979 году осенью встретились в сочинском санатории «Актёр», Ольга Михайловна сказала:
– А я вас помню, вы мне на лестнице показали большой палец.
Именно это Ольга и запомнила. Она человек смешливый, и я с удовольствием её смешил. Постепенно мы подружились. Как-то совсем незаметно Ольга стала мне близким человеком.
Валя Гафт, с которым она до этого была в ссоре, стал за ней ухаживать и однажды, у меня на глазах, поцеловал её так, что я обалдел. Но она меня успокоила:
– Я, Лёня, артистов не люблю. И как на мужчин на них не смотрю.
Мы с Гафтом всё время её веселили. Именно тогда, на пляже, он мне читал свои эпиграммы, а я их записывал. Потом, в Москве, напечатал их на машинке. И один экземпляр отдал Тате Земцовой, она очень просила, клялась, что никому не отдаст. Но тут же эпиграммы распространились по всей стране, и Гафт ещё долго делал вид, что обижен на меня.
Мы с Гафтом потом ездили выступать в Калугу, и для этого выступления, по моей просьбе, он написал новые эпиграммы, в том числе и на Доронину и Козакова, а начало эпиграммы на Козакова через много лет я даже напомнил Гафту, забывшему собственное творение:
Стихами лепит, как из пушки.
Несчастный Блок, пропащий Пушкин.
Гафт выслушал, ему понравилось, он сказал:
– Надо запомнить.
Но вернёмся в «Актёр».
Однажды мы сидели в пляжном кафе и затеяли такую игру – писать письмо Ольге Яковлевой, сидевшей тут же. Одну фразу Гафт, другую – я.
Он написал первую фразу: «Дорогая Ольга Михайловна» – и загнул страничку. Вторая фраза была моя: «Если бы напротив меня не сидел бы этот придурок Гафт…»
Все увидели мою фразу и начали хохотать. Гафт тоже успел мою прочитать и сказал, смеясь:
– Всё, я с тобой в эту игру не играю.
Зная, что Гафт с Яковлевой когда-то разругались на «Отелло», я спросил у каждого из них, как это произошло.
Яковлева рассказывала так:
– Знаешь, Лёня, Эфрос ведь всё расписывает, как в балете, кто куда идёт и откуда. А Валя пошёл не туда, куда надо было. Я ему тихо так и говорю: «Валя, ты же не туда идёшь». А он обиделся.
Валентин Иосифович рассказывал совсем иначе:
– Я, понимаешь, что-то там не так сделал, она рот открыла, и такой мат пошёл. Ну, я и ушёл из театра.
Вот два взгляда на один и тот же эпизод.
Гафт жил в номере напротив Яковлевой и однажды сказал мне:
– Я всю ночь не спал, следил через открытую дверь, хотел понять, когда ты к ней ночью приходишь.
– А я и не прихожу ночью.
Действительно, не приходил.
Когда мы вернулись в Москву, дружба наша продолжалась. Я стал ходить на репетиции Эфроса в Театре на Малой Бронной. Репетиции были замечательные. Ставили «Мёртвые души». Спектакль назывался «Дорога». Играли Яковлева, Волков, Каневский. Я считал, что инсценировка, сделанная Балясным, никуда не годится, но репетиции были прекрасны. То и дело Эфрос выскакивал на сцену и показывал актёрам, как надо играть. И показывал просто здорово.
Премьеру отмечали в кабинете главного режиссёра Дунаева. Помню, как Эфрос всё время Дунаева задирал. Этот симпатичный человек говорил:
– Искусство от неискусства отличается чуть-чуть. – Известная фраза.
– Кто вам эту глупость сказал? – налетал на него Эфрос.
И так он всё время нападал на бедного Дунаева. Это был, конечно, парадокс нашего времени. Гениальный Эфрос – просто режиссёр, а середнячок Дунаев – главный.
В театре время от времени давали заказы. Продукты самые простые – масло, сыр, курица, сервелат, но тогда и они были в дефиците. Ольга Михайловна брала заказы и для меня. А я всюду возил её на своей машине, что было удобно ей и интересно мне.
Она для меня была каким-то нереальным человеком. Из другого мира. Наверное, меня можно было назвать её поклонником. Я ходил на её спектакли, дарил цветы и вообще считал её лучшей актрисой в мире. Она действительно играла прекрасно. Яковлева на сцене точно была за четвёртой стеной. Не видела зала и зрителей. Находилась в той, другой жизни, которую придумали автор и режиссёр.
Как-то Ольга Михайловна сказала:
– У тебя, Лёня, есть приятель, Качан, он играет д’Артаньяна в ТЮЗе, пойдём посмотрим.
Интересно, что недели за две до этого разговора мы с Володей Качаном ехали с какого-то концерта, и Качан говорил мне:
– А что твоя Яковлева, да ей просто повезло, что она попала к Эфросу. Да если бы Черепахе (актриса Л. Черепанова, партнёрша Качана по эстрадным выступлениям. – Л. И.) так повезло, она была бы не хуже. А я если бы попал к Эфросу, ты бы посмотрел.
И вдруг Яковлева зовёт меня на спектакль с Качаном. Я взял билеты, и мы пошли ТЮЗ.