Дело в том, что Эфрос решил ставить «Лето и дым» Теннеси Уильямса. И искал артиста на главную роль. Директор Театра на Бронной Коган раньше работал в ТЮЗе и, хорошо зная популярного тогда Качана, предложил Эфросу попробовать Володю.
И вот мы посмотрели «Трёх мушкетёров», в то время это был популярный спектакль. Зал битком. Качан хорошо пел и играл не хуже, так что через месяц был принят в Театр на Малой Бронной.
«Лето и дым» ставился на Яковлеву, но и Качану тоже приходилось как следует потрудиться. Играть у Эфроса он, конечно, стал лучше, чем в ТЮЗе, но всё же до Яковлевой не дотягивал. Качан начинал уже в первом акте так напрягаться, что дальше было некуда повышать градус. Зато Яковлева творила чудеса. Глубокая, трагическая актриса, как же она была хороша!
Качан, продержавшись какое-то время в новом театре, запил. Тогда с ним такое случалось. Из театра ему пришлось уйти. Кстати, теперь не пьющий Владимир Качан уже много лет служит в театре «Школа современной пьесы» и пишет высококлассные повести.
Он рано вставал по утрам, гулял с собакой, а потом, делать нечего, – стал писать, благо способности были.
У Ольги Михайловны день рождения 14 марта, и я несколько лет подряд ходил к ней в эти дни на набережную Шевченко. Там я и познакомился с её мужем, легендарным футболистом Игорем Александровичем Нетто. Он обычно сидел на дне рождения тихо, скромно, почти не говорил. Очень был вежливый, тактичный и приятный человек. Иногда он мне всё же он рассказывал о футболе, о том, как тренировал за границей.
Однажды он мне поведал, что тренирует команду шахматистов, и вдруг сказал:
– Гарик Каспаров такой глупый.
Я удивился.
– Как же так, – говорю, – чемпион мира по шахматам?
– Нет, так-то он умный, просто в футболе ничего не понимает.
Я говорю:
– Я в Баку видел, как он носится по площадке.
– Ну да, а поля не видит.
Многие Ольгу Михайловну в театре не любили, поскольку прима и капризная, но по отношению ко мне эти качества никогда не проявлялись. Наоборот, со мной Ольга всегда была очень хороша. Ну, иногда капризничала, но на то она и женщина.
Мы как-то с женой Леной отвозили её после театра домой. Лена у меня женщина ревнивая и вдруг сказала:
– Знаете, у Лёни постоянно какие-то увлечения актёрами. Вот сейчас он носится с вами.
Может быть, и не совсем так, но что-то в этом роде.
Если бы это была не моя жена, Яковлева ответила бы, как она умеет. Но в этой ситуации она промолчала. И потом, когда я извинился перед ней, сказала:
– Ну что ты, Лёня, она же по-своему права.
Вот кому она позволяла и шутить над собой, и говорить что угодно – это Неёловой. У Ольги Михайловны к ней была какая-то особая симпатия. Даже когда в Доме литераторов Неёлова очень смешно показывала Яковлеву, та хохотала громче всех.
Однажды летом мы с Ольгой поехали на дачу к Эфросу, на его день рождения. Сидели в саду за столом. Анатолий Васильевич с женой, Натальей Васильевной Крымовой, соседи – переводчик Донской с женой, ещё две женщины, мы с Ольгой Михайловной. Всё было как-то естественно и непринуждённо. Эфрос и Оля – люди смешливые, и я потому старался. Так шутил, что самому нравилось, все хохотали. Когда совсем стемнело, Ольга вдруг сказала:
– А теперь будем жарить шашлыки!
И они с Эфросом пошли разводить костёр.
Я сказал Крымовой, что уже поздно, пора ехать, пойду отговорю их от шашлыков.
– Бесполезно, – ответила Наталья Васильевна. – Они всё равно будут делать то, что захотят.
А потом Эфросу предложили пойти главным режиссёром в Театр на Таганке, вместо уехавшего из страны Любимова. И он согласился. Ольга Михайловна уговаривала его не ходить.
– Они бунтари, – говорила она мне, – вот пусть себе сами и бунтуют.
Но Анатолий Васильевич всё равно пошёл. Он до этого уже поставил на Таганке «Вишнёвый сад», и это был лучший «Вишнёвый сад», который я видел в жизни. Играли Высоцкий, Демидова, Дыховичный. Как они играли! А какие декорации были Димы Крымова! Сказка!
Любимов уезжал на какое-то время за границу и, чтобы занять труппу, попросил Эфроса в его отсутствие поставить Чехова. Эфрос и поставил.
И впоследствии этот прекрасный спектакль играли раз в месяц, и то на выездах.
Эфрос прекрасно понимал, в какой осиный рой он идёт, но надеялся: начнётся работа и все разногласия забудутся. Однако так не получилось. Труппа не хотела другого режиссёра. Эфросу хамили и даже как-то изгадили его дублёнку в гардеробе. Нервы у него были постоянно напряжены. И сердце не выдержало.
На похоронах Крымова попросила меня не отходить от Яковлевой, как бы чего не вышло. Ольга Михайловна была плоха и время от времени то ударялась в ступор, то немела. Казалось, жизнь закончилась. И действительно, что ей было делать в этом чужом театре без Эфроса? Через год она уехала в Париж. И мы с ней перестали общаться.
Через несколько лет Яковлева вернулась. Я был на её спектакле «Наполеон» в Театре имени Маяковского. Когда-то эта пьеса шла у Эфроса на Бронной. Наполеона играл Ульянов, Жозефину – Яковлева. Играла, как всегда, замечательно. А здесь Наполеона играл Михаил Филиппов, даже внешне похожий на Наполеона.
Вот уже столько лет нет Эфроса, а режиссёра его уровня так и не появилось. Ольга Михайловна была актрисой Эфроса. Она идеально воплощала его замыслы. Как никто соответствовала его таланту. Теперь она работает во МХАТе и даже получила театральную премию за роль в спектакле «Обрыв».
И даже в передаче про меня сказала очень хорошие слова.
Дай ей Бог здоровья.
Байки про женщин
– Батюшка, как вы понимаете концепцию протоиерея Феофана о социально-патриархальном единении души человека с Господом на основании религиозных воззрений, высказанных для русской православной епархии в Париже?
– Замуж, дура, срочно замуж!
Однажды я, на свою шею, разыграл жену. Дело было у метро «Парк культуры». Я ждал Лену. Зашёл в цветочный магазин, выбрал букет и говорю продавщице:
– Вот вам полторы тысячи за букет. Сейчас я приду сюда с женой, выберу этот букет, спрошу: «Сколько стоит?» А вы скажете: «Для вас – ничего не стоит. Мы вас так любим, что дарим бесплатно».
Она говорит:
– Хорошо.
Я встретил жену, привёл её в цветочный магазин, выбрал букет и говорю:
– Мы берём этот, сколько я вам должен?
Она говорит:
– Полторы тысячи рублей.
Я снова говорю:
– Так сколько стоит букет?
Она снова мне в ответ:
– Полторы тысячи.
Делать нечего, я вынимаю ещё полторы тысячи, даю ей, беру букет и, красный от злости, направляюсь с женой к выходу и слышу:
– Ой, да никак это Измайлов. Заберите ваши деньги, мы вам дарим букет за ваш талант.
Я забираю деньги, а она мне тихо так говорит:
– Я тоже люблю разыгрывать.
Г. Волчек, Н. Селезнёва, Т. Пельтцер и О. Аросева поехали отдыхать в Карловы Вары. Пельтцер вызвала туда немца, с которым у неё была любовь ещё до войны.
Немец приехал, и они ходили с Пельтцер за ручку.
Селезнёва сказала:
– Какой негодяй Гитлер, разрушил такую любовь.
Немец сказал:
– Это не Гитлер, я просто обнаружил у Тани любовную записку от моего лучшего друга.
Аросева:
– Тань, а ты, оказывается, б…, а не жертва фашизма.
Были мы с женой Леной в круизе по Средиземному морю.
Заехали в Египет. Идём по Александрии, и за нами увязался парнишка лет четырнадцати. Спортивный такой и по-русски разговаривает. Уговаривал нас поехать к его брату на какую-то фабрику чего-то там купить. И самое интересное: идёт рядом с нами и всё время трогает мою жену. То тут потрогает, то там.
Еле-еле мы от него отделались и зашли в какой-то странный зал. Торговый зал. Ларьки и народу – человек пятьсот. Один к одному, как селёдка в банке. И шум жуткий. Гул от разных криков и разговоров. И видим, как впереди нас идут в толпе Саша Айвазов и его мама, Галя Гордеева.
Саша тогда спел на всю страну песню Рубальской про лилии и был довольно известным благодаря маме певцом. Мама его, Галина Гордеева, была редактором на радио и вовсю крутила там песню сыночка. Саше тогда было лет двадцать.
И вот они вошли в это помещение, а гул был такой, что мальчик Саша просто ошалел. Он по-настоящему испугался этого гула, этой движущейся толпы.
И, перекрикивая весь этот гам, Саша Айвазов заорал:
– Мамаша, у…бываем отсюда!
Секунды на три установилась тишина. Русские все захохотали. Толпа зашумела дальше, а Саша, заткнув уши, кинулся к выходу. За ним поспешила его интеллигентная мама.
Алик Марьямов
С 1974 года по 1976-й я учился на Высших сценарных курсах. Занятия наши проходили в здании Театра-студии киноактера, на улице Воровского, теперь Поварской.
Театр работал сам по себе. Там в труппе театра числились актёры «Мосфильма». То есть киноартисты, когда не снимались в кино, играли на сцене этого театра. Мы с этими актёрами посещали один и тот же буфет. Кофе, бутерброды, ели и пили в перерывах.
Актрисы были красивые, и мы, студенты курсов, глазели на них. А курс наш состоял из двадцати трёх мужчин и одной девушки – Ани Родионовой.
Однажды мы с Александром Марьямовым сидели в этом буфете, пили кофе с бутербродами и мирно беседовали. Алик Марьямов – красивый парень, ростом под метр девяносто, хороший драматург. Впоследствии выпустил фильмы «Футбол моего детства» и «Кино моего детства» и, кажется, стал за них лауреатом Госпремии. И до недавнего времени во МХАТе шла его инсценировка по рассказам С. Довлатова «Новый американец».
Сидим мы, беседуем, а по диагонали от нас, у противоположной стены, сидят две актрисы и тоже пьют кофе. Одна из них была знакомой Алика. И вот она, эта знакомая, оставляет свою собеседницу одну, подходит к нашему столу и говорит Алику:
– Моя подруга хочет с тобой встретиться. Как ты?