Я поговорю с режиссёром, постараюсь убедить её и эту малюсенькую роль увеличу и разукрашу. Если роль получится, пьеса только выиграет. А уж о Татьяне и говорить нечего.
Мы шли по коридорам «Останкино». Многие с Татьяной здоровались. Смотрели явно не как коллеги. С нескрываемым мужским интересом. Ну что ж. В этом нет ничего удивительного. Я сам на неё так смотрю.
– Слушай, ты общительный человек.
Она в ответ:
– Вчера вот там у ларьков за мной минут десять ходил Юрий Антонов. Ходил, ходил, а подойти так и не решился.
– Тогда это был не Юрий Антонов.
Она смеется.
– А если бы подошёл?
– Поговорили бы и разошлись.
Мы подошли к моей машине.
– Вот так однажды, – сказала Таня, – я с одним парнем вышла. Парень – просто знакомый, не более того. Хотел меня подвезти. Подошли к его машине, как из соседней машины вышел мой муж. Оказывается, он приехал специально и следил за мной.
«Ничего себе перспектива», – подумал я.
– И что было дальше?
– Ничего. Он долго расспрашивал, кто да что. Но парень действительно просто мой знакомый. Ничего другого. Но скандалы длились неделю.
Не доезжая её дома, остановились у парка. Она рассказывала о своём ребёнке. О том, что возит его, Даню, на автобусе в бассейн и обратно. Тридцать минут на автобусе. У мужа машина, но он никогда не предложит подвезти. А ведь это наш общий ребёнок.
– Мне надо домой, – вдруг сказала она.
Я осторожно поцеловал её. Она снова сказала:
– Мне надо домой.
Я отвез её к дому.
Когда начинается любовь, ты этого момента не замечаешь. Ещё недавно она была для тебя чужим человеком. Затем ты с ней знакомишься, но ничего пока что не происходит, и ты спокойно можешь обходиться без неё. Потом ты с ней обедаешь. Или ужинаешь, гуляешь по улицам, идёшь в кино, в театр. Не важно куда. Проводишь с ней время. Она красивая, на неё все смотрят; кто-то пытается познакомиться с ней. Тебе это вначале приятно, льстит твоему самолюбию, но если ты её больше никогда не увидишь, ничего страшного не произойдёт. Будешь вспоминать, что была такая милая, симпатичная. Жаль, что ничего с ней не получилось.
Как я определяю, нравится мне девушка или нет. Мысленно целую её в губы. Если приятно, значит, нравится. И наоборот, если нравится, значит, приятно целовать её. Даже бывает, что воображаемый поцелуй куда приятнее реального.
Где же этот момент, когда она становится нужной тебе, необходимой? Когда хочется видеться, думать о ней и даже начинаешь по ней скучать.
Ты можешь даже целоваться с ней, а ничего не происходит. Переспать можешь и расстаться без сожаления. А можно только смотреть на неё, только разговаривать, и она в тебе. И ещё не боюсь живых снов, светлый образ отпечатывается где-то внутри тебя, на каком-то тонком-тонком энергетическом плане. Твоя душа теперь требует её и не хочет с ней расставаться.
Бывает, это происходит тогда, когда ощущаешь, что можешь потерять её. Но ведь если не нужна, потерять легко. Была без радости любовь – разлука будет без печали.
Значит, есть какая-то радость. Радость общения, наслаждения её красотой. И не важно, что другим она кажется некрасивой.
Я когда-то попал в замечательный город – Барселону. На одной из улиц я увидел квартал, состоящий из пяти домов.
Мне когда-то, до Испании, говорил мой товарищ, Аркадий Хайт, об архитекторе Антонио Гауди. Он говорил, если ты когда-нибудь попадёшь в Барселону, ты мимо этих домой не пройдёшь. Ты узнаешь Гауди. И я узнал. Пятый дом был домом Гауди. Четыре предыдущих были прекрасны, один другого лучше. А пятый… Пятый – это шедевр. Крыша в виде чешуи дракона и балкончики как карнавальные маски.
Я, признаюсь, ничего не понимаю в архитектуре, и для меня слова «аркатурно-колончатый фриз» не значит ничего. Но тут даже я понял, что этот дом прекрасен, а человек, создавший это чудо, – гений.
Чуть поодаль стоял ещё один дом Гауди. Дом без углов. Всё круглое и овальное. Балконы, увитые чугунным виноградным орнаментом. Оторваться от этого вида невозможно. Человек получает дар Божий, чтобы прославить Господа своего. И он, Гауди, прославил, построив в той же Барселоне храм Святое Семейство. К сожалению, не достроил, попал в 1928 году под трамвай. А мы все: Корбюзье да Корбюзье. Что там Корбюзье со своими квадратами и домами на курьих ножках.
Так вот, это создание рук человеческих завораживает тебя своей красотой. Что же говорить о человеке, Божьем создании? Она такая красивая. Красивых много, но влюбляешься ты в одну. Именно в эту. Почему? Потому что она обратила на тебя внимание. Ты ей тоже понравился. Только наивные мужики считают, что выбирают сами. Нас выбирают. Но и это объясняет не всё. Сколько их становилось твоими, а ничего не происходило.
Так много всего сходится, так много всего совпадает для того, чтобы она стала той единственной, так необходимой тебе. Чуть больше, чуть меньше, и уже – мимо. Искусство от неискусства отличается чуть-чуть. Любовь от нелюбви отделяет целая пропасть.
День весенний, солнышко сияет, природа просыпается, почки лопаются, в душе твоей что-то такое происходит, что она обязательно должна появиться. Она прекрасная, ты глупый. Они все на неё смотрят, ты целуешься с ней под деревом у пруда. Потом возвращаешься домой, пьёшь чай и пока даже не осознаёшь, что мысли твои неотвязно о ней. Ты эти мысли гонишь, оставляя на потом.
Но это «потом» наступает очень быстро. Раздеваешься, принимаешь душ, ложишься в свою родную тёплую постель, гасишь свет и вот теперь в темноте думаешь о ней, перебираешь каждое словечко разговоров с ней, снова проверяешь, а так ли сказал, так ли ответил. Рассматриваешь эти картинки со стороны, как обнял, как поцеловал, всё это по новой переигрываешь. Нет, что ни говорите, а есть в женщинах неизмеримая прелесть. Нет, что ни говорите, но не только любовь, но и предисловие к ней всегда прекрасно. Как всё это всегда замечательно начинается.
Так уж я устроен, что мне необходимо девушке, которая мне нравится, показать то, что я люблю. Поделиться хочу. Поэтому я пригласил Таню в Кремль.
У меня в России несколько сильно любимых мест.
Я когда-то был в Иерусалиме. Наверное, Иерусалим не более красив, чем Самарканд или Рим. Однако есть в Иерусалиме то, чего нет нигде в мире. Там, как нигде, ощущается присутствие Господа Бога. Вот здесь, в Гефсиманском саду, в маленьком гроте, возможно, Иисус Христос прятался с учениками от дождя. А по этой дороге Он на осле спускался к воротам Иерусалима.
Село Михайловское, на Псковщине, ничуть не красивее сотен русских сёл. Однако здесь, в этом Михайловском, только что был Александр Сергеевич. Когда я с площадки возле усадьбы глянул вдаль на реку Сороть, у меня просто дух захватило. Как здесь не писать стихи. Но красиво так ещё и потому, что Пушкин здесь написал замечательные стихи.
Очень я люблю теперь уже заграничный, но русский монастырь «Пустынька» в 60 километрах от Риги. Монастырь в лесу. От шоссе идёт малозаметная песчаная дорога в лес. Упирается в ворота. За воротами несколько церквей, кладбище. В одной из церквей не так давно мироточили иконы. Монастырь основан в конце XIX века. До перестроечного времени было здесь всего тридцать две монахини. Больше не прописывали. И вот эти тридцать две монахини сами себя кормили, совершая самую тяжёлую работу. И весь монастырь в таком порядке содержали. И так там тихо, красиво. Только песнопения из церкви доносятся над вечным покоем.
Под Москвой люблю Троице-Сергиеву лавру и вожу туда всех своих знакомых, когда они к нам в Россию приезжают.
А в Москве вот Кремль люблю. Да и как не любить эти огромные площади, белокаменные церкви, грозные башни. Такая мощь идёт от всего этого города – Кремля. Здесь автоматически замолкаешь. Величие давит, и ветер заглушает слова. Вот здесь, на этой площади, убили первого самозванца Димитрия. Однако законного русского царя… Столько здесь всякого народа поубито. Души этих убиенных по сей день здесь летают. Так здесь тревожно, когда сильный ветер.
А сегодня, в честь нас, солнышко и никакого ветра. А солнце в Кремле – это ослепительно-белые здания. И яркое золото куполов. Мы как экскурсанты смотрим на Царь-пушку и Царь-колокол, и я вспоминаю, как один иностранец сказал: «Россия – это страна неосуществлённых гигантов. Царь-пушка, которая не стреляет, Царь-колокол, который не звонит, и „Борис Годунов" – пьеса, которую никто не может поставить».
Говорят, каждый человек может написать как минимум одну книгу, пересказав в ней свою жизнь. Я ничего не выдумываю, я описываю то, что было. Если бы я всё это сочинял, возможно, было бы поинтереснее. Вымысел почти всегда интереснее реальности. Но я ничего не выдумываю. Поэтому вам, скорее всего, будет неинтересно читать ближайшие страницы. Там, в сущности, ничего особенного не происходит. Нет никакого конфликта, никакой драматургии.
Когда-то, в Доме литераторов, Катаев сказал Гладилину после семинара. Они спускались по лестнице, и Катаев сказал своему семинаристу:
– А вы напишите повесть про то, как он любит её.
Гладилин продолжил:
– А она его не любит.
– Нет, – сказал Катаев, – просто он любит её.
Вот и попробуй напиши, как он любит её. Без конфликта, без всяких подкорок. Кажется, и сам Катаев такого не написал.
И вот стоим мы в Кремле, в очереди в Оружейную палату, и я молочу что-то, развлекая Татьяну. Слушает меня не только Таня, но и ещё пол-очереди. Потом подошли две девчушки и взяли у моей спутницы автографы. Сказали, что очень любят смотреть её по телевизору. Интересно, с кем они её спутали.
Татьяна, конечно, хороша, но не настолько, чтобы у неё брали автографы. Хотя кто знает, эти девочки смотрят телевизор наверняка больше меня.
Мы ходили по залам палаты за ручки. Смотрели всякие драгоценности. Гуляли как молодые, а ведь ей уже двадцать шесть, а мне ещё тридцать пять. Все ещё, как говорится, впереди, но так хорошо с ней уже не будет никогда.
Не знаю, кто сможет описать, как он любит ее. И всё. Мне точно не удастся. Да я и не знаю, любит ли он её. Но было мне невыразимо хорошо. От того, что её рука касается моей. От того, что я смотрю в эти глаза, а в них отсветы всех этих бриллиантов, изумрудов и сапфиров. Такое тепло разливается по всему телу. И сердце замирает, и во рту пересыхает. И только думаю, чтобы это состояние не кончилось.