– Можно не сегодня? В другой раз.
Вот и всё. Конечно, можно. Мы посидели за столом. Слегка выпили, что-то поклевали. Поехали. По дороге я ей купил цветы. Какую-то игрушку для ребёнка. И вдруг я вспомнил – у меня сегодня день рождения.
Она сказала:
– Извини, я тебе подарок купить не успела. Не было времени выбрать. А дарить лишь бы что не хотелось.
Я отвёз её домой.
На следующий день я смотрел фильм Рязанова. Он пригласил меня на премьеру в Дом кино. Пустячок, а приятно. Он очень приличный и отзывчивый человек. Умница. И при этом нет слишком серьёзного отношения к себе, с которого начинается, по словам Трифонова, деградация. Кино такое. Писатель влюбляется в кассиршу сберкассы. Она замужем за деловым. Писатель и кассирша полюбили друг друга. Деловой поджигает дверь квартиры писателя. А потом пытается убить и самого писателя. Писатель у нас с вами есть. Любимая женщина тоже, и крутой муж присутствует. Правда, ситуации разные. Но я, естественно, всё перекладываю на себя. Но там писателя любят, а здесь – не очень.
Была некоторое время назад история, когда крутой муж был в командировке, а я наговорил чего-то лишнего на автоответчик и сильно волновался, чтобы крутой муж не услышал. Потому что он, по рассказам Татьяны, ревнив, во всех грехах её подозревает, хотя и не очень обращает на неё внимание. Да как-то пронесло. То ли не записалось, то ли не прослушал.
Обиды мои копились, и я вдруг позвонил Татьяне и, нагрубив, швырнул трубку. Вроде бы и всё.
На другой день позвонил мне приятель и пригласил на какую-то тусовку «Бизнес плюс культура». Всё происходило на даче Горбачёва. Кого только не было. Как говорится, «крутая тусовка». Выступали наши певцы, поющие в театрах Европы. Фуршет. Артисты. Танцы. Какая-то симпатичная девица лет восемнадцати пригласила меня танцевать. Я ей был за это чрезвычайно благодарен. Сказал:
– Вы своим приглашением помогли мне в непростое для меня время. Если я ещё нравлюсь восемнадцатилетним, значит, не всё ещё потеряно.
К концу вечера я напился. И помню только, что дарил свою книгу главе администрации Филатову.
До 13 мая я держался. А 13-го у Тани был день рождения. Мы же оба Тельцы. Позвонил ей, извинился за грубость, поздравил. Более того, сказал, что приглашаю её отпраздновать день рождения. Она сказала, что будет праздновать с мужем.
Я позвонил снова на следующий день. Таня рассказала, что вчера муж устроил ей настоящий праздник и подарил именно то, о чём она мечтала. Я предложил встретиться, она сказала, что ей надо с ребёнком в поликлинику. Я услышал, просто почувствовал, что она лжёт. Больше того, я понял, где я её увижу, и поехал в «Останкино».
Уже через десять минут я увидел её в вестибюле.
– Ребёнка не жалко впутывать во враньё? – спросил я.
Она смешалась, стала что-то сочинять. Я громко что-то сказал. Она попросила говорить тише, а то люди оборачиваются. Я был взбешён. Мы отошли за раздевалку, и тут я произнёс зло и пафосно свой дурацкий монолог о том, что не позволю унижать себя, врать себе и т. д. Вдруг она совершенно изменилась. Лицо её стало злым, она посмотрела на меня враждебно и сказала что-то оскорбительное, чего я не могу вспомнить, в такой я был ярости. И тут я совсем сорвался с резьбы и со всей злостью, какая только была во мне, тихо сказал:
– Будь ты проклята!
Она пошла от меня, я догнал её и сказал:
– И больше не звони мне.
На что она ответила:
– И не дождёшься!
Разошлись.
Собственная пафосность и идиотизм последних моих фраз совсем подкосили мою нервную систему. Я поехал в церковь и повинился батюшке в том, что проклял женщину. Я просил прощения у Бога, а у неё просить уже было невозможно. Она бы просто не стала меня слушать. А я ей и не звонил. Всё, отзвонился.
Я потерпел сокрушительное поражение. Я был полностью разгромлен.
А как всё хорошо начиналось. Первый поцелуй у пруда. Её широко раскрытые глаза. Оружсейная палата, и мы в ней, взявшись за руки. В какой-то момент всё это изменилось. Я сам всё испортил. Испортил своей ревностью. Своим страхом потерять её. Своим желанием контролировать все её поступки. Несвобода давила на неё. Это я сейчас всё понимаю. А тогда… Я только хотел видеть её все время. А она, должно быть, не всё время хотела видеть меня. Наверное, вначале хотела видеть. Но моё давление, мой бурный темперамент, то непрерывное внимание. Как говорил один мой знакомый своей жене:
– Вера, тебя слишком много.
Вот уж действительно, «чем меньше женщину мы любим…». Вот и закончилась первая часть моего романа. Первая, но не последняя. Продолжение следует. Ждать этого продолжения пришлось целых восемь месяцев.
Когда мне стало совсем плохо, я побежал к своему другу-врачу. Врач он уникальный. Естественно, он окончил медицинский институт. Параллельно Гриша изучает нетрадиционную медицину. Чего он только не изучал. Курсы иридодиагностики, экстрасенсорики, рефлексотерапии, астрологии. Последнее, оказывается, тоже нужно при иглоукалывании. Мало знать точки и ставить иголки по этим точкам, надо, оказывается, ставить их в соответствии с временем года, суток и расположением светил и днём рождения пациента. Потом он изучал метод Долля, затем увлёкся гомеопатией, травами. И наконец, они вместе со своим другом-физиком изобрели какой-то прибор, который позволяет по точкам определять, годится пациенту именно это лекарство или нет. Раза четыре в году Гриша ходил на семинары, в основном гомеопатические. То приезжает гомеопат из Бельгии, то из Греции, то из Франции. Но особенно Гриша любит какого-то знаменитого на весь мир греческого гомеопата и раз в год ездит к нему на семинар, который проходит на одном из греческих островов. Лечит Гриша без догм, может и иголки поставить, и травами, и гомеопатией, и даже иногда антибиотики он тоже себе позволяет выписать. Но это уж совсем в исключительных случаях.
А самое главное, мой Гриша – он уникальный человек. Он ни с кем не ссорится. Он никому не делает и не желает плохого. Он лечит двенадцать часов в сутки, он строг как врач и может так сказать, что и не возразишь, и отчитать может тихо, спокойно и очень внушительно. И не дай бог кому-то Гришу обидеть, потому что Бог Гришу бережёт.
Вот к этому Грише я и поехал. Я рассказал ему всё о своих отношениях с Татьяной. О том, что она меня бросила. Я за последний месяц похудел килограммов на шесть, я плохо спал, у меня совершенно расстроились нервы, и ещё в области солнечного сплетения у меня сосало, будто от страха. Не могу даже точно объяснить, но ощущение препоганое.
Гриша всё это выслушал и спросил:
– А она такая вялая, вязкая, да? Как было-то?
Я говорю:
– Точно. Именно так. Она и говорит так вяло: «Всё плохо, все предают, что делать, не знаю». Когда ни спросишь – всё плохо. Но иногда она сидит в театральном буфете – тоскливая, вялая. Я подхожу к ней, начинаю говорить, возьму её руки в свои, говорю, говорю. И она оживает. Появляется румянец на щеках. Но я раньше, когда были хорошие отношения, не чувствовал, что она забирает у меня энергию.
Гриша сказал:
– Теперь всё переменилось. Худеешь ты вот от чего. Вот здесь, – он показал на солнечное сплетение, – находится, – не помню, как он назвал какую-то чакру, – и здесь же поджелудочная железа. Ты посылаешь ей энергию, а назад не получаешь. Она, Таня, для тебя закрыта энергетически. Нет ответа, потому что не хочет с тобой. И ты не получаешь энергию, а только тратишь её, причём сильно, поскольку у тебя сильное чувство. И тем самым нарушается работа твоей поджелудочной железы.
Дальше Гриша на своём аппаратике проверил по точкам свои теоретические предположения. Всё сошлось. Он дал мне какие-то зёрнышки. И мы разошлись. На прощание он мне сказал:
– Держись от неё подальше.
А я и держался. Не могу сказать, что, приняв курс зёрнышек, я сразу почувствовал себя хорошо, нет, я ещё долго приходил в себя. Но я знал, что нахожусь на верном пути.
Сначала я уехал в какой-то пансионат. Там была пьянка и гулянка. Я пытался сходиться с женщинами. Вообще-то это средство не для всех. Думаю, лучше перетерпеть, а потом уж в кого-нибудь влюбиться. А так начинаешь какие-то случайные романы, а от них одна тоска. Не увлекаюсь, думаю про Татьяну.
В общем, разврат как-то не получался и не помогал. Пьянка тоже. От пьянки хотелось плакать. А плакать пьяными слезами совсем противно.
У меня есть приятельница – Лина Вовк. Она, когда выпьет, начинает плакать. Я ей так иногда и говорю:
– Приезжай, выпьем, поплачем.
Но это так, к слову.
Вернулся я в Москву. Когда шёл в театр или на телевидение, сердце замирало. Прохожу по вестибюлю «Останкино», она стоит. Я даже не повернул голову в её сторону. Она смотрит на меня, я это вижу боковым зрением. Я даже не поздоровался с ней.
Но чего мне это стоило! Сердце колотилось ещё минут пятнадцать.
Передача её, не знаю даже почему, заглохла. То есть передача по-прежнему была, но уже без её рубрики, без интервью с красавцами. Что-то у них не сложилось. Но я её, Татьяну, на телевидении встречал по-прежнему. И каждый раз у меня начинало колотиться сердце. И я после встречи долго не мог успокоиться.
Однажды я её заметил в вестибюле, в бюро пропусков. Она была с каким-то мужчиной, потом появился их спонсор со всеми мыслимыми следами порока на красивом лице. Чего только я не увидел на его лице от собственной неприязни. Дай ему Бог здоровья. Это сейчас я так думаю, а тогда… Он мне был настолько отвратителен, что я этого чувства не могу забыть до сих пор.
Мы шли с моим давним приятелем – толстяком Лёней.
– Вот она, – показал я ему Татьяну.
– Красивая, – сказал он.
Мы вышли на улицу. Теперь я наблюдал за ней из-за окна. Она встретила одного мужчину, потом спонсора. Толстяк посмотрел на её перемещения, потом на меня и сказал:
– Не дай бог так попасть.
Это точно. И всё время у меня вертелась в голове строчка Пушкина «Не дай мне Бог сойти с ума».