Потом она всё же позвонила. Весёлая, жизнерадостная.
– Тебе не кажется, что ты должна была позвонить мне из Сочи? – спросил я.
– Зачем? – удивилась она.
– Я всё-таки волновался, хотел знать, как у тебя дела.
– Тревога оказалась ложной.
– Но я ведь об этом не знал. Зато я узнал, что там проходил «Кинотавр», и твой красавец был там же.
– Да, был. Но ты бы его видел! Он почти всё время был пьяным. Я его видела два раза, не больше. Да он мне и не нужен вовсе. Я приезжала два раза в «Жемчужину» с ребёнком. Дружу теперь с большим режиссёром. И чтобы тебе было понятно, он ещё и в Госдуме. А того и не помню.
– А когда ты приехала, ты помнишь?
– Да, две недели назад.
– И у тебя не нашлось минуты позвонить мне?
– Я звонила.
– Если бы звонила, дозвонилась.
– Я была занята с мамой, с сыном.
– Ну да, – сказал я, – и ещё с большим режиссёром. Я больше не могу с тобой разговаривать. Я занят.
– Извини, – сказала она.
И я её больше не видел до сентября. Второй раунд закончился не в мою пользу.
В сентябре она сама позвонила и попросила о встрече. Она уже работала на телевидении, вернее, как следует подрабатывала. Снимала как корреспондент сюжеты о культуре.
Мы встретились, как всегда, в нижнем баре в «Останкино». Все дежурные вопросы. Как жил, где отдыхал. Но пора уже и к делу.
– Разведи меня с мужем. Жить стало уже невозможно.
– А что всё-таки было в Сочи на «Кинотавре»?
– Ничего не было. Вернее, было. Он лежал на пляже после жуткой пьянки, спал. Мне стало жалко его. У него мог случиться солнечный удар. Никто на него не обращал внимания, несмотря на всю его популярность. Я разбудила его. Он еле поднялся. Точнее, попытался подняться. Попросил найти его брюки. Они валялись где-то в стороне. Он оделся и попросил проводить его до номера. Сам он вряд ли бы добрался. Я его проводила, потом вернулась к сыну. Он оставался на пляже. Вот и всё.
Впоследствии, уже через много месяцев, она мне признается, что переспала тогда в этом номере. Но сейчас ей это говорить было ни к чему. Потому что:
– Разведи меня.
– Почему именно я? Я что, работаю в суде?
– У тебя всюду знакомые. Я знаю, если ты возьмёшься, то обязательно сделаешь.
Дело в том, что суды перегружены. И по нормальному, по очереди, развели бы месяца через три, не меньше. Муж её ни в какой суд не пойдёт, но какую-то бумагу о том, что он согласен на развод, он ей дал. Трудность в том, чтобы найти знакомого судью. Именно в её районе.
Через одного знакомого я вышел на его знакомую, у которой был знакомый судья именно в нужном районе. Судья оказался приветливым человеком. Мы с ним сразу разговорились. Я пригласил его на спектакль и его, и его секретаря. Татьяна подала заявление. Судья сказал, что через десять дней супруги будут разведены. Мы вышли из суда.
Я сказал:
– А теперь ты поедешь со мной.
– А нельзя в другой раз?
– Нельзя.
Она понимала, что отказаться в этой ситуации невозможно. Мы поехали в одно прекрасное место, туда, где вокруг берёзовая роща. В столовую должны были принести обед. Мы вышли в массажную. Свет был погашен. Только в щели штор пробивалось немного солнца. Мы сели на какую-то лавку. Я поцеловал её осторожно. В уголок губ. Она не сопротивлялась. Я стал раздевать её. Снял платье, снял трусики. Она не возражала. От этого тихого, молчаливого раздевания я жутко возбудился. Хотя перед ней у меня всегда сексуальный страх. Но преодолеваю этот страх. Касаюсь губами её щек и чувствую, что они влажные. Влага солёная. Она плачет.
– Ты плачешь?
– Я не буду. Я не плачу.
Я осторожно кладу её на диван. Ложусь на неё, обнимаю. Я глажу её, я её целую. Но она совершенно безучастна. Мои губы опять влажные.
– Послушай, я же так ничего не смогу, если ты меня не хочешь.
– Кто тебя не хочет? – вдруг говорит она совершенно идиотскую фразу. И обнимает меня за шею.
А я уже ничего не могу. Я сажусь и говорю:
– Зачем же так насиловать себя?
Она говорит:
– Я боюсь тебя потерять. Я просто не могу без тебя. Ты мне необходим. Когда тебя нет, мне тебя очень не хватает. Мне нужно говорить с тобой, обсуждать все мои дела. Мне с тобой хорошо и спокойно.
Добился, называется.
– Слушай, – говорю я, – у меня с тобой ничего не получается. Любовь у нас с тобой не получилась. Секс – тоже. Давай попробуем хотя бы дружить.
Мы ужинаем, и я отвожу её домой. Я вспоминаю, как прекрасно её тело. И парадокс, я ничего не смог с этим прекрасным телом сделать.
Через десять дней она разведена. Она зовёт меня на выставку. Вернисаж. Она там будет брать интервью у художников. Я наприглашал своих друзей, чтобы не чувствовать себя одиноким. Выставка многолюдная, раздают проспекты. Один художник, ухватив меня за пуговицу, долго читал свою поэму, другой приглашал к себе в мастерскую. Всех угощают шампанским. Какое-то всеобщее братание. Татьяна носится по залу, снимая то одного, то другого художника и именитых посетителей. За ней вприпрыжку оператор с «Бетакамом».
Ко мне подошёл знакомый кинорежиссёр. Он и режиссёр, и оператор, и фотограф. Что-то он когда-то снимал хорошее, а теперь занимается не поймёшь чем.
И вот он говорит мне:
– Тут одна женщина в коричневом, хороша необыкновенно.
– Пойдём, – говорю, – ты ей дашь интервью. Ты ведь тоже личность известная.
Я подвёл его к Татьяне, познакомил. Татьяна стала его снимать. Я подошёл к своим ребятам. Там такая толпа вокруг них, завихрения тусовки, пьют, хохочут, уже вокруг женщины интересные. Татьяна продолжает носиться по залам, снимать. Постепенно народ расходится. Мы с ребятами стоим. Я жду Татьяну.
Она появляется. За ней, как пиявка, этот режиссёр. Смотрит на неё тошнотворно-маслеными глазами. И я вижу, он вынимает записную книжку и записывает её номер телефона. Это на глазах у меня и всех моих друзей.
– Таня! – зову я.
– Одну минуточку, – говорит Таня и идёт прощаться со своим оператором.
Этот Рафик идёт ко мне и от смущения начинает меня обнимать. Я отстраняюсь. Он похлопывает меня по плечам. Не знаю, как я и мои друзья удержались, чтобы не заехать ему по физиономии.
Не прохожу я ни одного испытания. Срываюсь на ерунде. Вся ситуация направлена против моей гордыни, и я вместо того, чтобы спокойно перенести её, выхожу из себя.
Дальше Таня присоединяется к нам, и мы идём всей компанией вниз в раздевалку. И этот наглый Рафик с нами, то есть якобы со мной. Я с ним не разговариваю, а он всё равно идет.
В раздевалке я не выдерживаю и говорю ему:
– У тебя в этой компании есть друзья или знакомые?
Он говорит:
– Ты.
Я говорю:
– Нет, ты ошибаешься. Можешь спокойно идти, я тебя не задерживаю.
Опять дал волю своему раздражению. Нет, конечно, он наглец. Но с другой стороны, почему бы ему не покадрить женщину, которая ему нравится? Ну, сальный он. Ну и что? Может, ей он таким не кажется. Мы садимся в машину, и я начинаю:
– Зачем ты дала ему свой телефон?
– Не воспринимай это всерьёз. Он сказал, что начинает передачу на телевидении и ему нужен редактор.
Как они чувствуют, на что она клюёт?
– Послушай, ты же уже взрослый человек, что ж ты попадаешься на такие уловки?
– Речь только о работе.
– Я гарантирую, что он теперь будет преследовать тебя днём и ночью, и ты сама не будешь знать, куда от него деваться.
– Не волнуйся, я никуда с ним не пойду.
– Да ты же видела его глаза…
– Фиг с ним, он вообще не в моём вкусе.
Я отвожу её домой. И дальше будет так, как я сказал. Этот Рафик будет ей звонить по пять раз в день.
Однажды Татьяна попросила меня уговорить мою подругу дать ей интервью. Подруга у меня знаменитая – актриса Ирина Розанова. Дружим мы с ней очень давно. Она редко даёт интервью. Говорит, что не умеет этого делать. Всё она умеет. Просто стесняется. В театре она играет хорошо Настасью Филипповну и много чего ещё. А в кино играет просто замечательно. Такая естественная русская красавица. Я прошу её об одолжении. Она немного ломается:
– А что я ей скажу? А что она будет спрашивать?
– Давай, – говорю, – я буду присутствовать при вашем интервью.
– Вот. И будем вместе отвечать на вопросы, – соглашается она.
Актеры привыкли говорить по написанному.
В назначенный день мы едем к Ирине. Она жила тогда где-то в Сокольниках. Пьём чай, разговариваем. Всё это Татьяна снимает, и так всё душевно получается. Потом мы выходим в садик, и Татьяна снимает Ирину с собачкой. Как она, народная артистка, обращается с животными. В общем, какая она, Ирина, замечательная актриса и хороший человек.
Оператор уезжает. Мы поднимаемся к Ирине, выпиваем коньячку. Ира говорит:
– Мне надо отлучиться ровно на два часа. Но я прошу вас не уходить. Через два часа мы с мужем вернёмся и будем ужинать. Поужинаем, а? Я тебя так давно не видела. Мы с тобой так давно не выпивали и не пели. Тем более что у тебя теперь такая классная подруга.
Представляю, чего ей это стоило – произнести эти последние слова. Женщина – всегда женщина. И чтобы одна актриса хвалила другую… Видно, Ирина ко мне действительно хорошо относится. Мы с ней действительно давние друзья. И когда-то я ей как следует помогал.
Актриса уходит. Мы начинаем целоваться. Я постелил на диване плед.
– Неудобно, – говорит Татьяна. – Мы в чужом месте.
– А для нас все места чужие, нет у нас своего места, – говорю я.
– Я пойду в ванную.
Я раздеваюсь. Лежу в трусах на этом самом пледе.
И вот, наконец, в проёме двери появляется она. Я никогда ни до того, ни после такой красоты не видел. Ни в одном фильме, ни на одной картине.
Она стояла в проёме двери будто в раме. Она стояла и не решалась идти дальше. Волосы её были распущены и прикрывали, как писал Бёрнс, «два этих светлых бугорка». А дальше вниз тонкая талия и потрясающие ноги. Не могу употребить другого слова. Все другие слова – неправда. Ноги длинные, крепкие, нежные. Она могла бы дать сто очков любой Шиффер. Но где ей давать эти очки? Вот только здесь. В проёме двери, как на подиуме, а я единственный, совершенно обалдевший от этой красоты зритель.