– А вот тут врешь, собака! – возопил Михаил Афанасьевич, швырнул письмо на стол и ударил по нему со всей силы кулаком.
– Врет! – согласилась Елена Сергеевна, читавшая письмо Тихонова из-за спины мужа. – В Сорренто уже прочитали и прислали ответ.
– Ну конечно, – злобно засмеялся Булгаков. – Стала бы эта босявка присылать мне свои марксистские выкладки? А вдруг Горький прислал бы: «Очень хорошо, печатать в первую очередь!»
– Что будем делать? – робко спросила Булгакова.
– К черту! – ответил муж. – Я актер, я лицедей, я русский писатель, но советским литератором, освоившим марксистские методы, меня не сделаете, товарищи пролетарии и прочие земноводные. Шевалье де Бульгак не отдаст вам господина де Мольера на вивисекцию в соответствии с социально-классовыми принципами.
И он накатал ответное письмо, в десять раз короче: «Дело обстоит плохо… Вопрос идет о полном уничтожении той книги, которую я сочинил, и о написании взамен ее новой, в которой речь должна идти совершенно не о том, о чем я пишу в своей книге… Мой Мольер и есть единственно верный (с моей точки зрения) Мольер, и форму для донесения этого Мольера до зрителя я выбрал тоже не зря, а совершенно обдуманно… Вы сами понимаете, что, написав свою книгу налицо, я уж никак не мог переписать ее наизнанку. Помилуйте! Итак, я, к сожалению, не могу переделывать книгу и отказываюсь переделывать. Но что ж делать в таком случае? По-моему, у нас, Александр Николаевич, есть прекрасный выход. Книга непригодна для серии. Стало быть, и не нужно ее печатать. Похороним ее и забудем!»
Отправив, малость пожалел:
– Может, стоило добавить чуть-чуть чего-нибудь? Мол, как говорил Маркс, цитируя Гегеля. Слегка. Увидели бы, что я не очень брыкаюсь… Впрочем, нет, что я говорю, глупец… Так, и только так. Значит, не надо. Богородица не велит.
– Я с тобой во всех твоих решениях, – твердо произнесла Люся.
– А кошку точно не ты прикокошила? Признавайся, не то хуже будет!
Кошка Мука исчезла в начале марта и не появлялась больше месяца. Обычно ее мартовские командировки по гарнизонам продолжались не более недели, после чего она благополучно возвращалась одухотворенная и оплодотворенная. Теперь ее спаситель не на шутку взволновался. Под лампой с зеленым абажуром не хватало дымчатого консультанта.
– Клянусь здоровьем всего Моссовета! – обиженно ответила третья жена. – Было бы глупо с моей стороны прикокошить кошку после того, как я рассказала тебе тот сон. Сколько ей было лет? Десять?
– Я спас ее от смерти в декабре двадцать второго. Сколько ей было тогда, я не знаю, год, два, три.
– А может, десять? Кошки в среднем живут от десяти до двадцати лет. Возможно, бедная Мука ушла умирать. Или сослепу попала в лапы заведующего подотделом очистки.
– Может, еще вернется. Помнится, когда я ее спас, у меня потом постепенно стали дела налаживаться.
– Ага, стали печатать, от первой жены ушел ко второй… Что ты так смотришь? Клянусь, в исчезновении Муки нет моей вины!
– Зато в исчезновении многих моих мук ты – виновница!
На майских праздниках они встретились с Тихоновым у Бороды. Тот сразу подластился:
– Надеюсь, Мишаня, ты на меня не в обиде? К тому же и аванс мы обратно не требуем.
– Аванс, Прованс, наплеванс, – ухмыльнулся Булгаков.
– Вижу, что сердишься. Напрасно. Вот и Алексей Максимович прислал на днях свое суждение. Тоже пишет, что книжка талантливая, но стиль игривый, мало исторического материала, социальной значимости. Могу тебе копию его письма прислать.
– Пришлите.
– И ты полностью прав, это мы ошиблись, что предложили тебе. Для серии нужен более серьезный социально-исторический подход, научная взвешенность, основательность.
– Твердокаменность и твердожопость.
– Ты, чертяка, как всегда, остроумен. Твой «Мольер» хорош, но не для нашей серии.
– Да я вообще товар не серийный, а штучный.
– И это верно. Вот у тебя на протяжении всей книги прямая речь героев, даже мысли. Как будто ты знаешь, что в какой ситуации произнес Мольер, о чем подумал. Для серьезной книги это не годится. Я тут разговаривал с Анечкой Ахматовой, она вообще говорит, что в таких случаях прямая речь должна быть уголовно наказуема.
– Эк как! А то, что Кутузов и Наполеон в «Войне и мире» произносят слова, выдуманные Толстым? Это тоже уголовщина? А каких только слов в пьесах у Алексея Константиновича Толстого не произносит Иван Грозный!
– Но то в художественных произведениях, и твоя беда в том, что ты написал идеальное художественное произведение. А надо было постичь суть серии. Да что там, вот, почитай, и ты поймешь, что от тебя требовалось. – И Тихонов, достав из портфеля книжку в желтой обложке, вручил ее Булгакову.
Взяв ее, Булгаков похолодел. Мало того, что на обложке с портретом Гейне значилось: «Жизнь замечательных людей. Гейне. Александр Дейч. Журнально-газетное объединение», открыв обложку, он увидел заветную и отныне проклятую цифру 1. Это он хотел быть номером 1, а стал Сашка Дейч. Почему так?! Да еще тираж сорок тысяч экземпляров! Он листнул и прочитал наугад: «Дворянская идеология постепенно уступает место революционно-буржуазной. В пору необычайного цензурного гнета и полицейских репрессий немецких монархов Гейне быстро делается опасным и, во всяком случае, нежелательным писателем для привилегированного дворянского сословия». Дальше читать не имело смысла, и он с брезгливостью захлопнул монографию.
– Да, Александр Николаевич, вы и впрямь ошиблись с выбором автора в моем лице. Ибо я создаю художественную литературу. А здесь задача стояла полностью противоположная.
– Спасибо за понимание, – воскликнул Тихонов. – Позволь тебя угостить, родной мой!
– А что-то в своем разгромном письме вы меня родным не именовали, – усмехнулся Михаил Афанасьевич. – А насчет угостить, я и сам кого хочешь могу. «Дни Турбиных» по-прежнему идут с аншлагом.
– Оп-па! – вдруг раздался голос Дейча в тот самый миг, когда Булгаков протягивал его книгу обратно Тихонову. – Тебя-то мне и надо. К памятнику Пушкину сейчас пойдем или выпьем сначала за мою книженцию?
– Пожалуй, сначала выпьем, – угрюмо ответил рыцарь де Бульгак, желая идти к Александру Сергеевичу не больше, чем кот согласен купаться в крещенской проруби. И они стали пить за первый номер, доставшийся Дейчу. Булгаков чувствовал себя лисой в капкане. Либо пить за марксистски выверенную книжонку, либо идти на Страстную, пару лет назад ставшую Пушкинской, и прославлять эту желтую дрянь публично.
Тем временем уже и Якова Даниловича позвали, чтобы принес пакостный документ:
– Изволь, твоя подпись, – торжествуя, сказал Дейч.
– Ну что же, придется идти, – вдруг предательски весело вымолвила Люся. От нее он такого не ожидал.
– Мы скоро вернемся и будем дальше кутить, – бросил Сашка официанту. – Тут в двух шагах.
– Они вернутся, – кивнул Розенталь.
– А я рассчитаюсь, – возразил Булгаков, но жена вновь его дернула:
– Нет, вернемся. Это надо будет обмыть.
– Да в чем дело-то?! – гневно воззрился на нее супруг.
– Вернемся, вернемся, – засмеялась она, пуще прежнего гневя его. Но на выходе она шепнула ему в самое ухо: – Не бойся, я спасу тебя.
До памятника дошли за пару минут. Дейч радостно вручил проигравшему своего «Гейне», но Елена Сергеевна вдруг отстранила его и, достав из сумочки страницу, дала ее ничего не понимающему Булгакову. На странице было отпечатано: «Михаил Булгаков. Мольер. Москва, 1932». Титульный лист рукописи.
– Вот это. И произноси, что там положено по договору.
– Э! Э! В чем дело? – возмутился Дейч. Возроптали и прихваченные им с собой дружки. Тихонов лишь тихо похихикивал.
– А вот в чем, – сказала Мадлена и показала всем текст договора. – Читайте вслух!
Дейч стал читать:
– «Мы, нижеподписавшиеся, клянемся, что если книга о Мольере выйдет раньше книги о Гейне, то Александр Дейч поднесет книгу о Мольере Булгакова к памятнику Пушкину и громко скажет: “Вот первая книга нынешней литературы!” Ежели книга о Гейне выйдет раньше книги о Мольере, то Михаил Булгаков встанет перед памятником Пушкину и сделает то же самое». И что же?
– Вот он и сделает сейчас то же самое.
– Охренеть! – обалдел Дейч, понимая, как просчитался.
– Договора надо уметь составлять! – похлопала его по плечу хитроумная Мадлена.
– Хороша плутовка! – хохотал Тихонов.
– Подумать только, меня, еврея, облапошили! – все еще не мог прийти в себя Александр Иосифович.
– Просто нашлась еврейка похитрее, – засмеялась Елена Сергеевна.
А ее муж, радуясь такому спасению, в соответствии с договором «сделал то же самое» – встал перед памятником и громко произнес:
– Александр Сергеевич! Вот первая книга нынешней литературы!
Глава сороковаяЗлостный симулянт1939
Вскоре после визита Фадеева к Булгаковым пришел еще один из организаторов Союза писателей, два года назад переселившийся из Ленинграда в Москву. Последний его роман «Похищение Европы» громко вопил о бездарности автора, но в нем сочинитель показал загнивание буржуазного мира, ибо сам его видел – в начале тридцатых больше года лечился от туберкулеза легких в Швейцарии и Германии, а попутно достаточно поездил по другим странам. И похищенную Европу вознесли на пьедестал, а автор романа принялся соперничать с Фадеевым, желая занять высшее положение в писательском сообществе.
– То Фадеев, то Федин, – проворчал Михаил Афанасьевич, когда жена сообщила ему о том, кто звонит и чего хочет. – Ну, пусть тоже приходит.
И Федин явился. Но совсем не так, как Фадеев. Нетрудно было сразу же догадаться, что он пришел с проверкой, действительно ли антипролетарский писатель настолько болен, чтобы ему выделять пятитысячную ссуду и путевку в привилегированную «Барвиху». Поздоровавшись, он по-барски скинул на руки Елене Сергеевне роскошное коверкотовое пальто, настоящее английское, цвета крем-брюле, с непременным для такого вида верхней одежды черным воротником. Войдя, он первым делом уставился на хозяина дома и внимательно изучил его.