– Опять с обыском?
– На этот раз, к сожалению, нет. Придется вам с нами прокатиться.
– В страховое общество «Россия»?
– Так точно.
– Самое смешное, что я как раз оттуда. Знал бы, так там бы вас дождался. Я в «Медицинском вестнике» гонорар получал. Возьми, Любашенька, денежки.
Быстро собрал самое необходимое в старый свой докторский саквояж. Расцеловался с женой, в глазах которой прочитал и тревогу, и одновременно восторг. Спустился в сопровождении товарищей из органов, его посадили на заднее сиденье автомобиля, сами сели справа и слева, водитель тронул.
Что же ждет его? Неужто обнаружились его кавказские антибольшевистские статьи? Или вообще решили ликвидировать как сопричастного к белогвардейскому движению? Да к тому же написавшего роман и пьесу «Белая гвардия». Прощальным взором смотрел он на улицы, по которым только что шел и ехал на трамвае.
Тогда, после того как Славкин забрал «Собачье сердце» и дневник, дней через десять Булгаков написал письмо в ОГПУ с дерзкой просьбой вернуть писательскую собственность. Ни ответа ни привета. Потом они переехали в Малый Левшинский. А в конце июня во МХАТе прошла предварительная премьера «Белой гвардии» в присутствии двух важных представителей Главреперткома, то есть главного органа театральной цензуры, Александра Орлинского и Владимира Блюма.
– Я до глубины души возмущен апологией белогвардейщины, – задыхаясь, воскликнул Орлинский, досмотрев спектакль.
– Эстетической, этической и эмоциональной апологией, – добавил Блюм. – Крайне враждебной по отношению к нам.
На вопрос, что надо изменить, дабы пьесу можно было показывать, Орлинский навтыкал целый список требований. Название не годится категорически. Ну и что, что есть роман? Назовите «Последние дни белогвардейской сволочи». В семье Турбиных нужно показать угнетаемого швейцара, который от всей души ненавидит своих хозяев. Среди петлюровцев должны мелькать дворяне, а не только сброд. Все должно быть не в порядке показа белогвардейской героики, а в порядке дискредитации всего белогвардейского движения. И так далее, и тому подобное.
Объяснительная М. А. Булгакова: «На крестьянские темы я писать не могу… Я – сатирик»
22 сентября 1926
[Музей М. А. Булгакова]
Мхатовцы пообещали надавить на автора, чтобы он все исправил, и главреперткомовцы удалились. А автор сказал, что ничего исправлять не будет, назвал Орлинского и Блюма босявками и вскоре уехал с женой, сестрой Еленой и ее мужем отдыхать. Опять в Крым, но на сей раз в Мисхор, санаторий «Морской прибой». Плавали в море, гуляли по знаменитому парку Чаир, напевая: «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль». Ездили в Алупку, где уже вовсю музействовал Воронцовский дворец. Вернулись отдохнувшие и окрепшие, булгаковский арлекин больше не проявлял себя. Михаил Афанасьевич сел за пьесу и по возможности кое-что переделал. Название изменил на «Дни Турбиных». Вставил разговор, в котором Мышлаевский говорит: «Народ не с нами, народ против нас», – и отказывается от дальнейшей борьбы с большевиками. И потом на реплику Студзинского «Была у нас Россия – великая держава!..» Мышлаевский теперь пылко пророчествовал: «И будет!.. Будет! Прежней не будет, новая будет. Новая! А ты вот что мне скажи. Когда вас расхлопают на Дону – а что вас расхлопают, я вам предсказываю – и когда ваш Деникин даст деру за границу – а я вам это тоже предсказываю, – тогда куда? Куда ни приедете, в харю наплюют, от Сингапура до Парижа. Я не поеду, буду здесь, в России. И будь с ней что будет!..» И в финале герои верят, что наступят новые и лучшие времена. С такими переделками он отправил пьесу во МХАТ, и вскоре «Наша газета» вышла с анонсом новой пьесы Булгакова «Дни Турбиных», премьеру которой МХАТ покажет в октябре. Вроде бы Бог миловал. Но пять дней назад – новый удар. Позвонил Судаков и сообщил, что Главрепертком окончательно пьесу зарезал!
А теперь, вдобавок ко всем несчастьям, его везут в качестве арестованного не куда-нибудь, а в тот самый Госстрах и Госужас, а из турне по ним не каждый путешественник возвращается. Когда вышли из автомобиля, Славкин быстро сказал арестованному, словно по секрету:
– Вас будет допрашивать Гендин, тот самый, который Савинкова распатронивал, старайтесь не вилять, он сразу чует ложь.
– Я вилять не обучен, – гордо ответил арестованный и с таким настроением последовал за конвоирами.
Спустя час он сидел в тускло освещенном кабинете на табуретке. Перед ним за столом размещался усталый человек лет двадцати пяти, щеки впалые, изъеденные бывшими пубертатными прыщами. Казалось, не он сейчас, а его станут допрашивать.
– Уполномоченный пятого отделения секретного отдела ОГПУ Гендин, – представился он. – Ваши фамилия, имя и отчество?
– Булгаков Михаил Афанасьевич.
– Год рождения и возраст?
– Одна тысяча восемьсот девяносто первый, тридцать пять лет.
– Происхождение? Откуда родом, кто родители?
– Сын статского советника, профессора Булгакова.
– Место жительства, последнее и постоянное?
– Малый Левшинский переулок, дом четыре, квартира один.
– Род занятий?
– Писатель, беллетрист и драматург.
– Семейное положение?
– Женат вторым браком.
– Фамилия, имя и отчество жены? Род занятий?
– Белозерская Любовь Евгеньевна. Домохозяйка.
– Имущественное положение до и после революции?
– Не имею.
– Образовательный ценз?
– Киевская гимназия в девятьсот девятом году, далее Киевский университет, медфак, окончил в шестнадцатом.
– Партийность и политические убеждения? Здесь прошу подробнее.
– Беспартийный. Связавшись слишком крепкими корнями со строящейся Советской Россией, не представляю себе, как бы я мог существовать в качестве писателя вне ее. Советский строй считаю исключительно прочным. Вижу массу недостатков в современном быту и благодаря складу моего ума отношусь к ним сатирически и так изображаю их в своих произведениях.
– Где жил, служил и чем занимался до революции и после?
– С шестнадцатого года врач. Село Никольское Смоленской губернии и город Вязьма той же губернии. В революции участия не принимал. До конца девятнадцатого года в Киеве, до двадцатого года во Владикавказе, с мая двадцатого по август в Батуме, работал в РОСТе. Из Батума – в Москву, где и проживаю по сие время.
– Сведения о судимости до Октябрьской революции и после нее?
– Ничего такого. Не судим. В начале мая сего года производился обыск.
Письмо М. А. Булгакова в Совет и дирекцию МХАТа, объясняющее невозможность снятия сцены из пьесы «Белая гвардия»
4 июня 1926
[Музей М. А. Булгакова]
– Показания по существу дела. Характер литературного труда, политическая писательская платформа?
– Литературным трудом начал заниматься с осени девятнадцатого года в городе Владикавказе, при белых. Писал мелкие рассказы и фельетоны в белой прессе. В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России.
– Однако вы не боитесь правды, – усмехнулся Гендин.
– Правду говорить легко и приятно, – ответил арестант, чувствуя и впрямь легкость от того, что он смело признался в своих газетных грехах перед советской властью.
– Связаны ли были с Освагом?
К счастью, с осведомительно-агентурным отделом Белой армии он не имел отношений!
– С Освагом связан не был, предложений о работе в Осваге не получал. На территории белых я находился с августа девятнадцатого по февраль двадцатого года.
– И были полностью за них?
– Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением. В момент прихода Красной армии я находился во Владикавказе, будучи болен возвратным тифом. По выздоровлении стал работать с соввластью, заведывая ЛИТО Наробраза. Ни одной крупной вещи до приезда в Москву нигде не напечатал. По приезде в Москву поступил в ЛИТО Главполитпросвета в качестве секретаря. Одновременно с этим начинал репортаж в московской прессе, в частности в «Правде». Первое крупное произведение было напечатано в альманахе «Недра» под заглавием «Дьяволиада». Печатал постоянно и регулярно фельетоны в газете «Гудок», печатал мелкие рассказы в разных журналах. Затем написал роман «Белая гвардия», затем «Роковые яйца», напечатанные в «Недрах» и в сборнике рассказов. В двадцать пятом году написал повесть «Собачье сердце», нигде не печатавшуюся. Ранее этого периода написал повесть «Записки на манжетах». Роман «Белая гвардия» напечатан только двумя частями. Третья часть недопечатана ввиду закрытия, то есть прекращения, толстого журнала «Россия».
– По каким соображениям не напечатана повесть «Собачье сердце»?
– По цензурным соображениям. Считаю, что повесть «Собачье сердце» вышла гораздо более злободневной, чем я предполагал, создавая ее, и причины запрещения печатания мне понятны. Очеловеченная собака Шарик получилась, с точки зрения профессора Преображенского, отрицательным типом, так как подпала под влияние фракции.
– Где и кому вы читали это произведение? Сколько было слушателей?
– Это произведение я читал на «Никитинских субботниках», редактору «Недр» – товарищу Ангарскому, в кружке поэтов у Зайцева Петра Никаноровича и в «Зеленой лампе». В «Никитинских субботниках» было человек сорок, в «Зеленой лампе» человек пятнадцать и в кружке поэтов человек двадцать. Должен отметить, что неоднократно получал приглашения читать это произведение в разных местах и от них отказывался, так как понимал, что в своей сатире пересолил в смысле злостности и повесть возбуждает слишком пристальное внимание.
– Укажите фамилии лиц, бывающих в кружке «Зеленая лампа».
– Отказываюсь по соображениям этического порядка.
– Хм… Даже так… Считаете ли вы, что в «Собачьем сердце» есть политическая подкладка?
– Да, политические моменты есть.
– В том числе и оппозиционные к существующему строю. Например, профессор Преображенский говорит, что ненавидит пролетариат.