– Ишь ты! Ну-ну?
– Наш великий генсекр каждый раз удивляется и даже несколько путается. Он любопытен, как и все люди, и требует: «Менжинский! Кто такой этот Тарзан? Поезжайте немедленно в Сухуми и найдите мне его в обезьяньем питомнике!» Тот едет, возвращается с пустыми руками: «Тарзанов там не водится». Тут уж Иосиф Виссарионович рассердился: «Развели в органах тунеядцев, а одного человека словить не можете!» Наконец Шкловский донес Менжинскому, что он как-то тайком шарил по карманам у Булгакова и нашел там неотправленное письмо Сталину с подписью «Тарзан Всемогущий». Этот Шкловский, товарищи, всегда ненавидел Булгакова. И вот, сей Тарзан пойман и доставлен в Кремль. Мудрый генсекр выходит к нему, попыхивая трубочкой, внимательно разглядывает, и в глазах у него возникают доброжелательные искры. «Не хотите ли покурить? Или в обезьянах вас курить не учили?» – «Отчего же, – говорит Тарзан, – из ваших рук не только табачок, но и яд получить приятно». Угощает кубинской сигаркой. «Стало быть, это вы Сталину письма пишете?» Должен вам сказать, ребятушки, наш любимый вождь всегда о себе в третьем лице говорит. То есть никогда не якает, как некоторые вожди: «Я да я, я да я!»
– У нас и среди не вождей таких навалом.
– «Да, это я пишу», – отвечает Булгаков. Молчание. «А что не так, Иосиф Виссарионович?» – «Да все так, – говорит генсекр. – Интересно вы пишете». Опять молчание. Сталин, должен вам сказать, любит долгие паузы. Это вам и как актерам пригодится. Держите паузу столько, сколько можете, но только чтобы зритель не уснул. После хорошей выдержанной паузы хлесткая фраза звучит еще хлеще.
– Запомним. Дальше-то, дальше?
– Терпение, дети мои. «Так, значит, Тарзан и Булгаков это одно лицо?» – усмехается Сталин. «Да, – отвечаю, – это я, Иосиф Виссарионович». Тут он замечает, что я малость пообносился, пока нигде не работал и только писал свой новый бессмертный роман. «А почему брюки заштопанные, туфли рваные? Ай, нехорошо! Совсем нехорошо!» – «Не обращайте внимания, дорогой товарищ Сталин, – говорю я. – Заработки скудные». – «Кто у нас за снабжение отвечает? Микоян? Подать сюда Микояна!» И тут, братцы, Микоян будто из-под земли вырастает. Я даже не понимаю, как это в Кремле поставлено. Стоит генсекру вызвать кого-то, тот словно по пневматической почте прилетает. «Так, – говорит Сталин. – Микоян. Вот прикажу я тебя расстрелять, опять скажут: грузино-армянские склоки. Только поэтому ты жив еще. Что смотришь? Не можешь одеть человека? Все твои снабженцы – хари ненасытные, воровать умеют, а снабжать не научились. Великого писателя до сих пор не одели. Что дрожишь? Микоян-обезьян! Может, тебя в Сухумский питомник отправить? Немедленно одеть писателя! В габардин!» Рядом Буденный сидит в сияющих сапожищах. «А ты что тут расселся, усищи крутишь? Ишь, какие себе сапоги заслужил! Снимай их сейчас же, отдай человеку. Все вам сказать надо, сами ничего не соображаете!» Но я от яловых сапог легендарного командарма отказался, попросил выдать со склада замшевые. И Сталину понравилось, что я не стал Семена Михайловича заставлять корячиться, сапоги при всех стягивать. Так мы с ним и подружились. И все в Кремле ко мне теперь с уважением. Время от времени созваниваемся, я в гости к Иосифу Виссарионовичу на дачу езжу. Товарищу Сталину, дети мои, живется одиноко, как и мне. Иной раз ему взгрустнется: «Понимаешь, Миша, все кричат: гениальный, гениальный! А не с кем даже коньяку выпить!» Плесните мне теперь тоже коньячку.
Они дружно смеялись, а иные принимали за чистую монету. Славные оказались эти трамовцы, хоть и глуповатые.
Через несколько дней от жены пришла телеграмма: «Мака ты нарасхват зпт Звонил Вольф Ленинграда зпт Красный театр хочет тебя пьесу зпт Срочно к 25 революции 1905 тчк Вот адрес куда послать телеграмму…» Голова закружилась от нового успеха. Красный театр, конечно, такой же сухумский обезьянник, как ТРАМ, но чуть-чуть посерьезнее.
Он тотчас послал в Ленинград телеграмму: «Согласен писать пятом годе условии предоставления мне выбора темы зпт работа грандиозна зпт сдача пятнадцатого декабря зпт аванс одна тысяча рублей зпт переведенный немедленно Любови Евгеньевне Булгаковой зпт сочту началом работы зпт случае неприема или запрещения аванс безвозвратен тчк Булгаков».
Пятый год! Тема широченная. Конечно, не про броненосец «Потемкин», о котором снял свой аттракцион Эйзенштейн, и Сталин прав, что, как говорят, окрысился на режиссера-балаганщика за его изначальную приверженность к Троцкому. Хотя, тоже сказать – окрысился. Это Булгаков за счастье считает хоть какой-то заработок и поездку на море в Крым, а Эйзенштейн со своими миньонами Александровым и Тиссе, вона, уже год как по всему миру ездят с полными карманами деньжищ, только и читаешь в газетах: они в Цюрихе, они в Берлине, они в Гамбурге, они в Лондоне да Кембридже, в Амстердаме и в Антверпене, они в Брюсселе и, конечно же, в Париже, а теперь уже и в Америке. И все за то, что беззастенчиво и внаглую лижут и лижут большевистскую революцию и советскую жизнь, аж пена капает! Эх, Мака, тебе бы хоть капельку такой жизни!.. Но чтоб не лизать.
Но да черт с ними, прихлебателями, делай свое дело и не оглядывайся на успех босявок. Подавляющее большинство великих были при жизни неудачниками, зато потом успешных и популярных забывала мировая история, а непутевых и гонимых, униженных и оскорбленных возносила до небес.
Так что там пятый год-то? И он стал сладостно упиваться сюжетами. Кровавое воскресенье, молодой талантливый инженер-изобретатель, но его изобретения никому не нужны в царской России, он пытается лично встретиться с царем, пишет ему одно письмо за другим, доказывая, какую пользу он может принести Отечеству… Аж слюнки текут!.. Фамилия инженера Заквасов. Они с женой еле сводят концы с концами. Вдруг звонит телефон: «С вами будет говорить государь император Николай Александрович». Царь сообщает Заквасову, что читал его письма и хочет встретиться для личной беседы. Заквасов ликует. Но проходят дни, месяцы, год, другой, третий, он продолжает слать письма царю, но от того ни ответа ни привета. И вот, девятого января пятого года тяжелораненого Заквасова приносят домой. Умирая, он проклинает страну, в которой не нужны гении, и пророчествует о том, что скоро она станет иной и в новой России всем талантливым людям найдется место под солнцем. Так и назвать: «Место под солнцем». Хоть сейчас садись и пиши. Пусть только Любаня получит аванс, он быстро накатает гениальную пьесу, она у него уже с кончиков пальцев капает, пачкая повсюду мебель.
Сюжеты наползали один на другой. Молодой рабочий, погибший во время расстрела в Иваново-Вознесенске… Нет, чепуха. О! Лейтенант Шмидт! Потрясающий ход с его сыном. Пятнадцатилетний Евгений узнает, что его отец поднял восстание на «Очакове», и решает во что бы то ни стало пробраться на бунтующий крейсер. Далее сам Петр Петрович Шмидт на «Очакове». Он убежденный конституционный монархист, но принял командование взбунтовавшимся крейсером во избежание зверств со стороны матросов над офицерами. Вообще, масса интереснейших фактов его жизни. Родители: отец – Шмидт, мать – урожденная Вагнер. В двадцать лет Петруша женится на петербургской известной проститутке Домникии Павловой. Узнав об этом, его отец скоропостижно умирает. Сослуживцы постоянно издеваются над тогда еще мичманом Шмидтом, и у него начинают шалить нервы, а потом и вовсе развивается неврастения, совсем как у меня, и гоним всеми, как я. Приходит к командующему Черноморским флотом и орет ему в лицо всякие пакостные и несуразные обвинения. Помещают в московскую клинику для душевнобольных. Выпускают. Уходит в отставку, путешествует с женой по Европе. В Париже заражается воздухоплаванием, становится учеником самого Эжена Годара. Вернувшись в Россию, покупает себе воздушный шар и объявляет, что отныне он Леон Аэр. Но попытки подняться на шаре в Петербурге и Москве терпят крах, и Леон Аэр вновь становится Петром Шмидтом. Об этом бы книгу написать, сцена за сценой нарастают и лопаются, истекая соком. Обращается к государю, и тот разрешает вернуться на флот, вахтенным офицером на крейсер «Князь Пожарский». Офицеры отпускают скабрезные шутки по поводу того, на ком женат Шмидт. Типа: «Помню, помню эту пташечку, весьма недурно было с ней покувыркаться в кроватке». Драка! Избитый жестоким офицерьем мичман списан с «Князя Пожарского» и переведен с Черноморского флота на Балтийский. Другой удар судьбы: жена родила сына Евгения, но ей осточертела добропорядочная жизнь, и она, оказывается, вернулась к прежней, разгульной. Избив ее до полусмерти, бедняга Шмидт разводится с неискоренимой проституткой и на крейсере «Рюрик» уплывает в Тихий океан. Дальнейшая служба, повышение в звании, становится лейтенантом и чрезмерно заносчив со всеми, видит себя в ближайшем будущем адмиралом Ушаковым. На этой почве припадки бешенства. Врачи ставят диагноз: «шизофрения с манией величия». Проходит курс лечения в Нагасаки и возвращается на флот. Командующему эскадрой Тихоокеанского флота кричит: «Ничтожество! Я великий адмирал Шмидт! Ты должен лизать следы моих штиблетов! Вставай на карачки и лижи! Я тебя заставлю, паршивец ты эдакий! Как кота драного!» Ну, что-то типа того. Надо уточнить действительные детали скандала с командующим эскадрой. Вновь изгнание с военного флота и перевод на торговый. Являет себя незаслуженно пострадавшим гением, которого выкинули из жизни всякие ничтожества. На торговом флоте карьера идет в гору, назначен капитаном на пароход «Диана», но сажает его на камни в Датских проливах, восемнадцать дней на мели, и после снятия уволен и отдан под суд за халатное отношение к своим обязанностям. Однако началась Русско-японская война, в морских офицерах возникла надобность, и Петра Петровича определяют снова на военный флот. На транспортном корабле «Иртыш», груженном минами и снарядами под завязку, узнает о гибели всей Тихоокеанской эскадры в Порт-Артуре, тотчас у него приступ почек, в Порт-Саиде сходит с корабля и возвращается в Севастополь. А «Иртыш» плывет дальше к своей гибели под Цусимой. Летом 1905 года лейтенант Шмидт в Одессе похищает из кассы корабельного отряда две с половиной тысячи золотых рублей и с ними – в Киев, где дает себе разгуляться и заводит роман с Зинаидой Ризберг, правда, мимолетный и быстро перешедший в эпистолярный. Влюбленный Шмидт пишет своей возлюбленной нежные, полные поэзии письма. А потом – бунтующий Севастополь, митинги, на которых Шмидт так пламенно призывает к свержению царского правительства, что порой падает и бьется в истерике. Арест,