— Вы бесповоротно не правы, миледи! — вновь ввернулся асимметричный Максимилиан, и угол его рта оседал, а другой взмывал и кренил усмешку к утоплению. — Благородный эфироносец раздает сущностям — свежие имена и нехоженые дороги, иногда непролазные, прикрепляет к ним новые действия и противодействия!
Зато несравненная в поддержавших, живейшая Прима, азартно впечатывала ладонь — в плечо асимметричного непрошедшего, в эту почти твердыню или насыпь при ораторской кафедре и трибуне, и восклицала:
— На том стоим! Не тащимся замуж за мелкашку рояль! — и вкрадчиво предлагала: — Кому же, как не вдове таковского реквизита, передушить молодых невежд — их собственным срамом! Их самой срамной струной. Не ленитесь, черкните в какой-нибудь комитет!
Ваш Прямодушный должен признаться, что, даже уловляя определенную непочтительность Прима-сочувствующей — к куда более второй, хоть и нагребшей на мину — вдвое гуще изолиний и бергштрихов, переложенных — нарезкой полыни, и бровастых тильд — в дубле, и прочих маркеров и клякс с кой-каких мираклей, он бы с приятностью примкнул к несравненной — и к этому ее слову, и к любому ее звену, но ни секундой не вверился — напыщенному сожительству конфузницы со снарядом «Первая скрипка» и спихивает двуединого, явленного разрушенной плотью и зарешеченной скворечней, в фантомы, похоже, привычные — второй поддержантке Клок, в надувательство, хотя кто препятствует — быть первой скрипкой в драпающих с поля боя, и той же — в кандидатах на растопку широкозевой пещи…
— Дикарь, перенявший третью вахту, с любой новости непременно свернет на усладу толпы — футбол, чтоб пилить его долго и сладострастно, — ровным голосом продолжила конфуженная Клок. — Прервут — лишь бисы президента, чеканящего свои изречения от вечера и от утра — каждый час наново. За ним подожмется премьер-министр и тоже строго перецитирует себя, а после — голубь мира, министр иностранщины, и его голубицы с актерским произношением заклеймят двойные стандарты Америки… Седьмой язык, силясь молвить, пройдется по всей гамме: э-ээ… м-мм… а-а… и-и… но соединения звуков не по подобию, а по смыслу от него уворачиваются. У десятого стабильно урчит живот, слышно, как в подстанции булькает, плюхается, всплывает, упихивается… напряженнейшая перистальтика, да облетит Господь сему праведнику — самоотдачу! Зато пятнадцатый пригласит на доверительные перезвоны со слушающими — надежных управленцев и крепких хозяйственников, трепетные сердца, кто оплачут дезориентированных — тунеядцев, монад, не желающих вкалывать без сна и отдыха, недотумкавших: тем выше счастье, чем выше — производственные показатели! Тут на проводе в самом деле откуда ни выползи — старый трутень… вряд ли — с проверенной записи, скорей — натуральный, ведь не трудится и не прядет, подрастил сладкой жизни — на рубль, а накидывает требования: дай ему — койко-место, чтоб засеять лебяжьим пухом, да не срежет его ветер щелей, и три, а то все четыре стола — как случатся утро и перелом дня, и будут полдник и вечер, и еще разделить столы — с женой, или врет, что — с сестрой, или с безымянной колотовкой, и неделю отпиливать кусочки — внучатому хулигану и накрыть эти киндер-сюрпризы селедочным маслом, перескакивать — из одежды в одежду и уплетать лекарства, которые за сто улиц — дешевле, а к дармовой панацее не хочет тянуться — ногой, но нестись на ракетах — автобусе и трамвае… хорошо, не смекнет, что можно — не только в аптеку, но и — в консерваторию, в оперу, на вернисаж… и вот-вот вывалит на пятнадцатого — полный список. Но ведущий сам не промах — на второй же выкладке бодро гаркает: — И так далее, и так далее, правильно я вас понял?.. И передает микрофон — встречающим Новый год, семейству нестандартной ориентации: вместо елки наряжают в стразы — домашних питомцев, бразильских тараканов — и сетуют, что за контингентом приходится погоняться.
Конфузную не летающую, но подскакивающую на клочке рукава тоже перебивали.
Возможно, в несравненную Приму вселялся дьявол — и вскипал, и, пробросив из недр ее свинское хрюканье, надсадно входил в регистр кошачьего воя. Несравненная извлекала из-под каких-то недозаверченных на ней крышечек и недодавленных пробочек — бородавчатого малютку, дьявола или телефон, обрывала оргию «Скотный двор» и, приставив к уху, кричала:
— Слушай, ты же звонил час назад. По-твоему, с тех пор моя жизнь глобально поменялась? Так полмиллиона мне в лиф не засыпали! Козлик, не накаляй меня! — и стонала сквозь зубы: — Как я ненавижу монологи длиннее первой попытки! — и сжимала раздувшееся горло ушлого малыша, дьявольского заморыша, и перекрывала играющие в нем вихри — особым рекламным голосом, густым и светским: — Лучшие подарки — от супермаркета «Полет орла»! Если у вас уже есть — все, только в магазине «Налет орлов» вы найдете — еще что-нибудь для себя, для друзей и врагов. Цвет — морозный жемчуг! Раскисший асфальт! Недужащее железо! Только наши орлы с удовольствием налетят на дорогого клиента и навялят ему — эксклюзивный хлам…
Рядом с Вашим Ополченцем оживлялись новые языки и показывали — острые реакции на насущное, воспаленное — и зудящее контральто газонокосителей:
— Никогда не берите колбасу в «Орлах», их колбасе сто лет, ни кусок не моложе!
Наставляемые распоясывались — в непокорных и отращивающих вновь свой брюзгливый шелест, и смахивали с себя подрезку:
— Да что за разница, век змее — или год, все равно пока не оприходуешь до хвоста, не переложишь по членикам — в утробу, уж не забудешься, а наутро несешься — за ее сестрой.
Несравненная Прима, понизив голос до прощальных взмахов батиста и драдедама, до уцененных поцелуев, бросала на север от себя — цепенящее, к югу — вгоняющее в жар, а последки — в телефон:
— Козлик, я же сказала: не накаляй меня до преступных намерений! — и, отняв заморыша от уха, отрясала с него температуру и играла зорю. — Этот козлиный язык тоже меня окружил! — объясняла Прима. — Кстати… — тут из-под каких-то сосредоточенных на ней клапанов, недозащелок и створок выходила стопа пестрых флаеров, завизированных горбатым клювом. — Супермаркет «Полет орла»! — громко объявляла Прима и раздавала пестрые. — Наши адреса по всему городу… Наши транспорты из медвежьих дыр мира… Наш банковский счет…
Конфузная Клок, обнаружив, что тирада ее не обрастает полоротыми слушателями, и на том не сломившись, несомненно, подхватила полдневную газету, оставленную читающей эспланадой, и, укатав проблемные статьи и актуальное фото — постановочное и репортажное — в скалку и в палицу и опробовав в воздухе на свист, отгоняла параллельные и перпендикулярные шумы и продолжала:
— Но чем ближе к мраку, тем обстоятельней вахта языков — и со вкусом разбираются, прав ли узник совести, в солидарность с другим ее колодником зафестиваливший голодовку, и выясняют: сухую — или совесть им подливает? Отирает уста уксусной губкой? И загораются провести опрос: как, по мнению слушающих, ловчее насесть на власть — насухо или с мокрым? Но опять звонит неучтенный, объявляет себя инвалидом по зрению и просит плачущим голосом: у меня совсем нет денег, не сможет ли кто-то мне помочь хотя бы вышедшим из моды пальто?.. Разлюбезный вы наш, непререкаемо лепят безглазому инвалиду, при чем здесь моды на пальто, у нас же другая тема передачи! Звоните в вашу тему.
Подняв руку с ферулой, и руку с бивнем мамонта, и руку с обломком реи, полукрылатая уже уверенно рубила наотмашь и накрест — гвалты и гомоны, идущие контрманевром через видимых и сквозь тушевку зноя, то ли наладившись потренироваться на человеках, чтоб позднее метко укокошивать мушек, то ли вспарывала воздух, чтоб впустить в прореху — вспоможения и субсидии, и признавалась:
— Если сроки мои на исходе, приходится говорить в режиме монолога… ни единого перла — втуне! — и уныло швыряла свой пест — в медную чашу скверны, избрав доверительницей — не дурнушку, но королевствующую урну в гофрированном воротнике «мельничный жернов» — кто-то вставил в жерло пластиковый пакет с остатками пира: с рослой бутылью в серебряной пекторали, в пене — и в городьбе тщательно зачищенных ребрышек из зазевавшейся особи, и в подмятом картонном сервизе.
— Уж от этих-то языков, миледи, можно избавиться незначительным мановением пальца! — заверил ее учтивейший в лицах, содвинутых набекрень или к максималистскому. — И от врывающегося к вам каждый час — президента, и от увивающегося за вами почасовика — премьера!
Конфуженная поддержантка Клок вдруг смутилась и выгорала бесчестьем челки-полынь, и надрывного рукава с редюита-платья и прочим несоблюденным параграфом, а доклад ее садился до фургона милосердия, развозящего безадресным и бесстольным привет — тенькающую кашу перловых гаек.
— Прикажете окружить себя — будильником, клацающим монотонными четками, или дребезгом стекол, доходящим до бормашины? Хрипами мебели, полковым ансамблем комаров и мышей и шепотом теней, бредущих с западной стены — на восточную? А внося из улиц истерзанные уши, сбитые с настройки на тонкое — впадением заводского грохота в железнодорожный, быть встреченной чуть не молчаньем гробового свода? — спросила она. — И помните, мановением пальца избавляются — от всего!
Признаться, Ваш Внедрившийся рискнул прогулять вопрос, почему конфузная вдруг выпустилась в народ — в аварийном наряде, в рукаве той летательной конструкции, которой не суждено порхать, справлена ли башня-балахон — как особая модель с клочковатой эмблемой гонений, караул-фасон для переживающих бреши в земных правдах столь деликатно, что ропот сих смутьянов — каботаж вдоль собственной губы. Но усилятся ли, чтоб подвинуть из стиля буль в баррикады — родные комоды, бюро, геридоны, снести в оплот шахматные столы и шандалы — и отбить искажение непорочных пропорций мира? Наконец, пустить огненное колесо — по чертовым кварталам? Хотя, возможно, вкопают собственный позвоночный столб — в указатели, отсылающие зло — подальше… к другим. В общем, не бунт и мятеж, но — волейбол сидя, перегруппировки в построении, а беспорядки — не на площади, но у себя в дому — или в чем они там живут… Ваш Корреспондент не счел достойным занятием — размышлять, оконфузили Клок сегодня утром — и не пожелала перенарядиться в гражданское? Или лет сто тому, но неплотная мысль, пропускающая — пучину дребедени, не способна удержать — все купоны, сведенные в проект «платье»: экспрессивный окрас — дротики его мазков, и бессчетные проймы, карнизы кокеток и подвалы карманов, фонарики, голубой щебень, петушки-флюгеры и эгретки, и помнить, что один пай — с подвохом? Если Клок приписалась к перечню образованных деликатных, то вряд ли перевлачилась — в важные.