— Зато те, кто парятся с большим носом, тоже — не с малым хоботком! — ободряюще говорила Прима, и возможность ликования выщелкивали привязавшиеся к несравненной браслеты или мониста, и отсылали на круг барабанов и тамбуринов, конго и бонго, и сносили на пояс спелых зерен, стучащих в нивах колосьев, и в иные толкающиеся гроздья, перебрасывали на танцующие в строке буквы и прогоняли по всем связям, и катились достучаться до последних пересечений и случайных подобий — до ординарного треска побоев… до рыб, где-нибудь отбивающих хвостами — большой час освобождения из хлябей.
Ваш Доброволец скорбит о неразумных, поначалу спаявшихся — под его проницательным рассуждением, о пристроившихся к его прозорливости и аналитичности, о нашедшихся — его находчивостью и заполнивших бал слушателей вместо званых, и прогорели, ибо все зачем-то переводили на ничтожные собственные передряги.
Ваш Тот, кто слышит многие языки, чтящие привилегией обратиться — к нему и только к нему, откуда ни изыдут, тужит — о непоследовательных, с легкостью удалившихся — от предъявленного Вашим Корреспондентом, схватившим за бока — саму экзистенцию, горюет о резвых выбывающих, о донельзя быстротекущих, дай скорости — поднявшим все паруса их газет — на плацу охлократии! Потешается над гундосым газоном разинь, кто готовы дойти аж до Гекаты и спустить ей кое-каких собак, но доплывут ли — хоть до сумерек? Истинные клочья полдня, прикрывшиеся от смертной боязни — сходством с полынью, упрятавшие скальпы — в сизый и цинковый окрас, во всплески рук, загородившие физиономии в почках дрожи — молниеотводом: уворачивающимся от попадания гнутым носом, и сдавшие все свои струны — каким-то ископаемым позициям и подержанным побегам, итого — смрадному вздору.
Дата сообщения: хищный клекот кружащих над эспланадой стрел: разросшейся — и горбуньи, посвист сорванных с бочки времени обручей — или снятых со спиц кругов легче пуха. Библиотечный ветер, листающий фолианты деревьев и глянцевые подшивки подроста, метущий со страниц — и букву, и целые образы, и ниспосланное бумажному шелесту — странное заявление Клок:
— Так они себя выдают! Заливаются импровизациями, каламбурами, остроумием… И вдруг слышишь, как, забывшись, под самым транслятором звонко переворачивают страницу.
На трибуне — коричневый голубь седой головы, канатоходец, балансировал на спинке трехногого кресла для невидных сидельцев, и спикировал на стол и пил — растекшуюся по столу лазурь.
Патруль бдительных отмыкал эспланаду — с востока и с восстановленных из тени вереска плетей, и с коптящих буйволов, возрожденных из баллонов в винторогих насосах, и в приближении распадался — на три четких человеко-типажа и наименьшего на шкале и вообще приблизительного — проворно выносящегося из фокуса и шустро выметающего свои подробности, закрепленного в силуэте — лишь традициями известной фамилии Доберман. Все были мазаны — одной серой милицейского кроя, первые три декорировались насыщенными мазками угля: передатчиком, дубинкой и выноской на бедро кобуры, зато столь же объятый кителем герр Доберман позволил себе явиться без, миль пардон, галифе, то есть — с вакантной задницей. Типажи топили три пары толстокорых, высоких башмаков и две пары собачьих, обутых в кошки, в шиповки когтей — в заливавших брусчатку кармине или багрянце и разбрызгивали в аркадах мгновений.
На острове, замешанном на пыли зеленых стеблей и опаловой липовой, двое юных, воссев в ту и эту пыль, в глухонемоту поцелуя, подкреплялись — его викториями, сладчайшей и приторной.
Милицейский человечий, прищемив кого-то из братии лета — за ворот, безошибочно изведя из шатии, спрашивал удостоверения, подтверждения, разрешения и билеты — на пленэр или казначейские. И пока прищемленный, чей затылок обкорнали в черный бархат, а весь комплект прогнали — через белый и скосили в красные туфли кроссов, спешно вылущивал утлые летние складки и все больше сливался со взмокшим гусаком и что-то шептал и шипел, или только мечтал ущипнуть законника, туголобый герр Доберман не тревожился о подернувших третью от хвоста его четверть сукне или канифасе, но, выплюнув слизанные было свои четвертные и шестнадцатые улики, раскладывал их на брусчатке, и опылялся и пятнал стильный прикид багрянцем и скачущими друг сквозь друга солнечными зайцами и солнечной зеленью.
Однако Сообщающийся с теми, кто выше на несколько мер, взятых то в маршах и бросках, то в матчах-реваншах, то — в фонтанах Иппокрены, почти уверен, что на эспланаде царит разброд, и, несмотря на незначительный отзвук в тех незначительных, что корреспондировали с Вашим Корреспондентом, Друг Взыскательности все более убежден, что все менее понят в сей котловине, и сморгнул бы кустящихся плешивых овечек, не заподозри, что пригодятся — каким-нибудь крепким работам.
Сошедший к полдневной прессе, поправляющей организм: возможно, расстричь на статьи и на изречения и приклеить к больному месту, Спустивший к лекарственному гербарию, загорающему на сучьях заголовков, аппетит своего второго лица, тогда как в первой державе он — Караулящий лучшие значения слов, а третье его лицо взрастило профиль Посредника между царствующими — и царствами, четвертое же не заостряет природу, но целиком — письмо, стиль, безошибочный чекан, буквицы, и которое победительнее, как говорится, определит фотофиниш… Ваш Меняющийся В Лицах, обращенных на все стороны и на их перехватчиков, сообщает, что взяты жители в заступивших черту лета и отведены — на реки событий, или на ощущение событий, на зыбь впечатлений и состояний, на отправление гимнов — и на мычание не зазубривших куплет, хотя наблюдаемый случай — более рой и жвачка, и если Документирующий позволил себе изъясняться высокопарно, так — по приподнятости тех, к кому обращен.
Попросту говоря, пасутся — на эспланаде между кострами солнц, на тарахтящей моторикой и большими числами, на раскатившейся гоном подошв, подков, колесных двоек и троек — далее по списку, на вселившей хлопотливых Зефира и Нота — в парасоли, шезлонги и Эвра — в жаккарды, шанжаны, в муары добродетелей и в кошельки, выпущены — на трубящей новости, трендящей — восторгами, признаниями, разоблачениями, на раскрошившей — мячи, рассекретившей треск кадыков и вырванных банковских чеков, на пиликающей стручками и чавкающей кульками и бурдюками, на шипящей крюшонами, пустыми карманами и гримасой очков, прикрывшихся от хозяина — дужками, на разболтавшейся телефонами и рупорами, раззудевшейся — зигзагами, отдающими честь или оплеухи, на переложенной наблюдениями фотографов или самодостаточных камер, зашпиливших вихры капителей, на лязгающей стыками перечисленного и царапающейся — непрорисовкой давно прошедших, а также грифелем, перечерчивающим планы… кстати, Ваш Внешкор тоже предпочитает — карандашные заметы, при полундре — снимающиеся с листа. Так плац, протянутый от костра до костра, сдувает с пламени — фиолетовые и желтые кроны, пены, панамы… И поскольку вряд ли пастве постижимы — все колеи мужей к девицам и змеи меж трав, и полет стрел, и набранных агатом и нонпарелью вампиров, и сосудов из-под молока и вина — или из-под пепла, ясность тем более проседает.
Выражаясь в реалистическом ключе, пастбище не то решено в форме солнца, не то регулярно починяет решение, и даже в поздневечерних версиях, не утомясь ни на луч, клонит крыши — в ромбы степных пожаров, и выносит из-под шиферных-черепичных — основы и причины, беззаветно веруя — конструкция устоит и так, выбивает из-под памятников — их постаменты, сманивает из-под шляп — несунов и топит в ползущем с низов сургуче. Итого — страница усекновения, мании и смущения…
Читая полдневную газету как между строк, так и между полос, Ваш Доброволец установил: на стратегическом объекте «Широкий прилив, ведущий ступени к помосту», собираются подбитые — не только ступенями, линиями и палитрами, но — позициями и мнениями на тот и на этот счет, пересчитавшие пути и прибежища, деяния и намерения — в бескомпромиссных мерах, в фазах и стадиях, возможно — вавилонских, перечувствовавшие эспланаду — в ускользающих вершинах и в ускользающих свободах, в тропах к водопою — или в тенях орлов и башен и в прочих ношах, черпающие плац — коробками парадов, переложившие — на пентаграммы и краснокирпичный стиль, преломившие — в кладущих шаг милицейских, в локтях, свечах, в гаках — и в пядях с кувырком и в переворотах… Наконец, разбередившие его — на секунды и на караты росы, срезав — до ничтожного! Кое-кто перефразировал эспланаду — в разливах и плоскодонках, или в атоллах и дельфинах, то есть не укоротил, но простер свою алчность — и в отрицательные ракурсы, похвально приблизившись к реальному — еще на две-три несуществующих мили!
Но ко всему прилагающие столь длинные счета должны по определению недосчитаться какой-нибудь номинации, а в названной — некоторой затянувшейся части, отъеденной или рассосавшейся, возможно, критической.
Одни недосчитались носа и котелка — на каменном госте, руки с веслом, и руки с гражданином маузером — и руки с указанием, или недобрали влетевших в пьедестал склянок краски, а другие недосчитались рук в поддержку новой, непривычной трактовки закона — или в поддержку Силоамской башни, а пятые — кого-то под ней… Ваш Внешкор, впрочем, надеется: потеряно — меньшинство рук. Очевидно, брошены на переборку и сортировку, а может, пущены на болванки для перчаточной мастерской… Десятые преуменьшили отвращение власти к серебру и злату — и площадь тюремных камер, но преувеличили наносы подати и сбились в поиске сбора. Злонамеренные удлиняли — час пик и крутой спуск в общественный нужник или в чистилище. Лишь бы не перепутали, кому отдавать — прекрасных дев, кому — земли с их славами, кому — целование обшлага или ногтя, и не оставили б по привычке самое ценное — в уме, но пришлепнули — и к виднеющемуся пред лицем их, и к изнывающему — без лица, чтобы не остались должны — ничем, кроме страха и трепета… Эти баловни строгих мер, кто забыли, что учтены и учитывающие, и отслежены следящие, и забыли — искушенность пространства в перспективе, своей и проглоченных, и что пространство само — оракул… или содержит такового — на запятках пейзажа, и не просчитали своего восхождения на помост.