т жажды, ее нельзя было брать в рот, потому что после нее нестерпимо хотелось пить. Они берегли каждую каплю воды, даже Нигмат теперь во время молитв умывался песком, а не водой. По-видимому, хотел убедить Аллаха, что он, как и прежде, исполняет все его заветы.
Завидев стены, они прибавили скорость, но жилье как бы постоянно удалялось, а солнце, поднимаясь выше, немилосердно жгло. Шли и шли, обливаясь потом, а с ним, казалось Алексе, таяли силы, да и желание двигаться дальше.
Возле дувалов — глиняных оград селения — огненная лавина скосила-таки их. Алекса упал, теряя сознание. Последним, что промелькнуло в голове, — мысль об овцах, которые, лежа возле глиняных хижин, испуганно блеяли, глядя на пришельцев, и надежда на то, что Нигмат, может, окажется сильнее и доползет до селения, которое дразнило вот уже полдня и теперь погружается во тьму…
Когда он открыл глаза и немного пришел в себя, увидел, что лежит на шкуре и в рот ему потихоньку льется что-то кислое и терпкое. Не знал, что дают ему пить, но жадно ловил распухшим ртом эту белую жидкость, пока смуглая рука, держащая чашу, не отняла ее. Тогда он увидел молодую женщину в круглой, черной, вышитой шелком шапочке, на которой кое-где были белые перышки. Ниже, на тонкой смуглой шее, бренчали монеты и ожерелье, но платье на ней было почти до прозрачности истерто временем и, видимо, не снималось уже много месяцев. В юрте кроме молодой женщины была еще старая женщина с морщинистым, будто потрескавшимся лицом, в таком же заскорузлом платье, но с головой, обвернутой огромным тюрбаном. Она бренчала посудой, и вкусный запах жареного мяса плыл снаружи.
Алекса оглянулся — Нигмата нигде не было. Он попробовал подняться, молодая женщина о чем-то строго заговорила, он понял одно слово — «там», сказала, видимо, она о Нигмате, показывая куда-то в сторону. Снова показала рукой — мол, ложись, но он ослушался, поднялся, вышел из хижины.
Нигмат налетел на него сразу. Он схватил Алексу за руку, закричал испуганно:
— Идем, идем отсюда!
Алекса оглянулся. Неподалеку от них горел небольшой костер. Мужчины сидели кучкой. Их было немного, но никто из них не пошевелился, только смотрели они на чужих, сидя с расставленными ногами на куске полосатой ткани в тени от растрескавшейся хижины. Чем же так встревожен Нигмат? Он повторил:
— Пойдем! Быстрее! — и прибавил непонятное: — Махау-хана!
Что такое «хана», Алекса уже знал, — это помещение, дом, хижина. «Мехмонхана» — место, где едят. Так говорили еще за морем. Но «махау»? Нигмат дернул его за руку:
— Смотри!
В ослепительном свете Алекса прищурился, пристальнее посмотрел туда, куда указывала рука Нигмата, и ужаснулся — мужчины были вроде бы объедены чем-то. Багровые, в сплошных ранах лица, тела в страшных буграх, у некоторых не было рук или ног.
— Махау! — повторил Нигмат, тянучи его прочь. Он с ужасом показал на себя, на Алексу, потом на мужчин возле хижины.
Алекса никогда раньше не видел прокаженных, но потом, уже в южных краях, встречал их немало на базарах и дорогах. И всегда они вызывали в нем такой же ужас, который охватил его в первый раз. Он побежал было за Нигматом, но вспомнил — мешок остался в хижине, а там нехитрые пожитки, без которых так трудно путнику. Он вернулся, подал знак Нигмату, забежал в хижину. Старая женщина повернулась к нему, и он увидел на ее лице следы той же страшной болезни. Схватив мешок, спиной, не сводя глаз с женщин, будто боясь, что кто-нибудь дотронется до него, выскочил из хижины. Огненное солнце стояло над их головами, но они шли вперед, пока не свалились в какую-то яму и не прилегли там, как всегда, тесно прижавшись друг к другу.
Еще через день, завидев вновь вдали жилье, они пошли к нему и набрели на небольшой караван-сарай. Лепешек в мешке уже не было, не было и воды. Оставалось или медленно умереть с голоду, или попробовать набрать хотя бы воды. Вода в караван-сарае тоже стоила денег, но что было делать? Будет день — будет хлеб…
Над высоким узким входом в караван-сарай, выложенным из желтоватого камня, высечены фигуры львов — Алекса уже не однажды видел этих зверей на монетах и фресках старых башен. Они вошли во двор, чистый, опрятный. Бородатый мужчина в косматой шапке и халате, подпоясанном красным платком, поспешно вылетел навстречу, но, разглядев их, замедлил шаг и недовольно нахмурился. Возможно, он ждал богатых гостей, а эти двое молодых оборванцев навели его на мысль, что пришли они просить воды и еды, а тут, в пустыне, и то и другое стоит немало. Но не подать нищему хотя бы кусок лепешки — будешь опозорен по всей караванной дороге и имя твое все начнут поминать не с добром.
Маленькая потертая монетка на ладони Нигмата несколько успокоила хозяина. Он взял ее, подбросил на ладони, что-то крикнул гортанным голосом, и сразу же в двери появился худенький мальчик.
— Он даст нам пить? — шепотом спросил Алекса.
Нигмат кивнул, и они следом за мальчиком направились в угол караван-сарая. Там, за забором-дувалом, стояли верблюды и было даже две лошади, вкусно хрустевшие овсом. Мальчик подвел их к большой, сделанной из обожженной глины яме, накрытой тяжелой глиняной плитой. В яму с другой стороны входил тонкий желоб из глины, идущий откуда-то сверху. Мальчик по ступенькам полез в яму, достал оттуда большую глиняную флягу воды, подал путникам. Потом взял у них кумган и сосуды, тоже наполнил все это водой. Нигмат и Алекса жадно выпили воды, потом Нигмат что-то сказал мальчику, тот оглянулся по сторонам, сначала отрицательно покачал головой, а потом снова полез в яму и наполнил их пустые уже фляги.
— Я сказал, что у нас больше нет денег. Но я предскажу его судьбу, если он даст нам немного воды, — объяснил Нигмат.
Почти в тот же момент появился хозяин, он подозрительно посмотрел на них и придирчиво начал наблюдать, как закрывает мальчик тяжелой крышкой драгоценную емкость. В руках хозяина было две лепешки. Свежие, белые, слегка покрытые маком, они показались Алексе спасением. Ему захотелось выхватить их из рук хозяина, впиться в теплую белую мякоть зубами и есть, есть… Но он сдержался, осторожно принял лепешки и вслед за мальчиком пошел в маленькую комнатку — худжар.
Они хорошо выспались на тонкой стеганой подстилке. Когда Алекса проснулся, Нигмата не было. Не было его и во дворе. Алекса подошел к желобку, который заинтересовал его раньше, и внимательно разглядел, откуда же течет вода. Желобок вел к большой ровной глиняной площадке, где, видимо, собиралась дождевая вода или роса, которая потом стекала в емкости внизу. «Просто и разумно», — подумал он. Интересно, что человеческий разум всегда приспособится к своим нуждам. Сверху, с лестницы, он увидел неожиданную картину: на деревянном возвышении — ступе, поджав ноги, сидел Нигмат, вокруг него стояли чашки, кумганы, блюда. Спустившись, он застал друга озабоченным: Нигмат осторожно держал чашу из тонкой белой глины с красной глазурью, рассматривая ее.
Оказалось, Нигмат успел склеить почти незаметно для постороннего глаза любимую чашу хозяина. Чаша стоила больших денег и принадлежала еще деду, а потому благодарный хозяин предложил Нигмату остаться тут, пока жара задерживает путников, чтобы заодно починить всю посуду, потому что посуда эта — дорогая, из нее пили только богатые гости. У чаши была оторвана ручка. Нигмат смотрел на нее.
— И ты это сделаешь? — удивленно спросил Алекса. — Но как?
— При помощи Аллаха и еще вот этого. — Нигмат показал на узелок. — Я всегда ношу его на груди как талисман-хранитель, ибо порошок этот — секрет нашей семьи. Может, им владеют мастера Чина, заоблачной страны, но в наших землях я нигде не встречал человека, который умел бы так обновить древнюю и очень дорогую посуду.
— А если бы кто-нибудь выкрал этот порошок?
— Не страшно, — весело рассмеялся Нигмат. — Нужно еще знать секрет, как им пользоваться. И скажу тебе еще как брату — надо достать горячее молоко верблюдицы, а если нет верблюдицы, просто горячее молоко. Когда-нибудь я покажу тебе секрет, но теперь будем зарабатывать деньги на дорогу. Я ведь твой должник!
— А я ничего не умею, кроме что владею мечом или ножом. Еще умею управляться с лошадьми, могу, если нужно, работать помощником кузнеца, но только помощником, потому что секретов его тоже не знаю… — вздохнул Алекса.
— Ничего, брат. Я вот не умею держать меч, потому что я всего только ремесленник. Если бы был купцом, то, наверное, научился бы драться, ибо купцы — люди рисковые, им нужно защищать свое добро. А что мне защищать? На мои инструменты никто не позарится, всем нужны мои руки и моя голова.
— А их что, не нужно защищать?
— А зачем тогда воины? Короток человеческий век, всего не познаешь. Учился бы я играть с мечом, не научился бы другому. А тебя возьму как подручного, будешь потихоньку носить мне воду да размешивать порошок или просто делать вид, что помогаешь. Наш хозяин, он за так ничего не дает. Ну, так за дело, брат! Нам еще нужно заработать немного денег до Бухары. А там у меня родичи — думаю, помогут. А потом, когда ты найдешь свою красавицу, я вернусь в Самарканд!
Закончился саратан, и у них в самом деле были деньги, чтобы купить место в караване и сесть на верблюдов. Все же ехать лучше, нежели тянуться пешком; минули недели — и они добрались до Бухары.
Брели по городу, наполненному криками торговцев и призывами водоносов. Алекса оглядывался по сторонам и потому часто спотыкался. Глаза его жадно впитывали окружающее, но зрение от множества впечатлений уставало. Мелькали глиняные заборы с резными дверями, высокие, на тонких деревянных колоннах торговые дворы, рынки, где краснели, синели, пестрели невиданные овощи и фрукты.
— Мавзолей Самани, — с гордостью показал Нигмат на четырехугольное здание, богато украшенное голубыми плитками и золотыми расписными узорами.
Мавзолей сиял в лучах утреннего солнца, как сказочное видение. Алекса невольно зажмурил глаза.
— Мавзолей — это что? — спросил он.