роев пушкинского «Евгения Онегина»: Татьяны и ее семьи.
Всегда энергичный, величественно красивый, несмотря на свои 80 с лишним лет, Гейченко был одним из настоящих героев России — мужчин, которые перебивались тяжелейшим трудом, подчас за самое мизерное вознаграждение, лишь бы сохранить физические следы своей культуры. Я выразил свое восхищение этим человеком, сказав об этом его жене, Людмиле Джалаловне, с которой он познакомился в военном госпитале в Дагестане. «Не думайте, что он сделал все это один», — ответила она не без некоторой горечи.
Какие бы перспективы либеральных перемен ни открывались перед русским государством в начале XX века, все они были уничтожены войной и революцией. Победившие большевики освоили и использовали для своих целей институты автократического государства. Система, созданная ими, была жестокой сатирой на то, что было раньше. Однако ничего смешного в этом не было. На этот раз новая полицейская организация — Чека[17] была преисполнена решимости. Ее действия, активно поощряемые Лениным, с самого начала основывались на открытом применении террора. Сталин довел большевистскую логику до абсурда. Его режим был почти уникально чудовищен. Подобно Ивану Грозному, он взялся за раздробление общества с целью утверждения своей личной власти. Его политическая практика была такова, что делала жестокость выгодной — как способ выражения революционного пыла, как средство демонстрации рвения в надежде, что молния ударит не в тебя, а в других, и как единственный способ чего-либо добиться в условиях системы, где все нормальные мотивации были уничтожены. Он сознательно подавлял все естественные людские связи, как на уровне семьи, так и государства в целом. Советских детей призывали восхищаться примером Павлика Морозова, который донес на своего отца. В своем личном экземпляре «Государя» Макиавелли Сталин подчеркнул пассаж, где автор приходит к выводу: для правителя лучше, чтобы его боялись, чем любили. Сталину удалось добиться того, что большинство граждан любили его почти так же сильно, как боялись. Такова изнанка политического гения.
В результате сталинских репрессий и жестокой экономической политики почти каждый гражданин России потерял близкого родственника. Семья Горбачева была почти полностью уничтожена в 1933 году во время спровоцированного голода, который сопровождал сталинскую коллективизацию сельского хозяйства. Во время «чисток» оба его деда были арестованы. Деда его жены расстреляли, и он был «реабилитирован» лишь в 1988 году, через три года после того, как Горбачев пришел к власти.
Владимир Лукин, видный поборник реформ в последние годы горбачевской эры и впоследствии посол в Вашингтоне, родился в 1937 году, в самый разгар Большого террора. Вскоре после его рождения арестовали отца. Мать пошла к местному партийному начальству и в НКВД доказывать, что ее муж ни в чем не повинен. Один из местных офицеров НКВД с большим риском для собственной карьеры предупредил ее, что, если она будет продолжать шуметь, ее тоже арестуют. Она не послушалась его совета забрать ребенка и где-нибудь спрятаться и вскоре после этого была арестована. Соседка, жена другого офицера НКВД, кормящая мать, вскармливала маленького Лукина, пока из Москвы за ним не приехала его бабушка.
Писателю Льву Разгону было 80 лет, когда мы с ним познакомились в 1989 году. Он был еще очень активен, этот человек с красивыми чертами лица и тонким интеллектом. Его беззаботные и оживленные манеры и жесты не вязались с грустными еврейскими глазами и воспоминаниями, хранившимися в его памяти. Он помнил выборы в Учредительное собрание в 1917 году. Он присутствовал в качестве наблюдателя на XVII съезде коммунистической партии в 1934 году, более половины делегатов которого была впоследствии расстреляна. Как-то раз ночью в 1937 году пришли за родителями его жены. В 1938 году взяли и самого Разгона, а через неделю и его молодую жену. В 1947 году Разгона выпустили из лагеря и разрешили поселиться в ссылке близ Ставрополя в родном краю Горбачева. Там ему сообщили, что его тесть был расстрелян, а теща и жена умерли в лагерях. Его дочь, которой в момент ареста был всего один год, находилась в сиротском доме. В 1950 году он был вновь арестован и сослан в лагерь.
Окончательно освобожден Разгон был лишь в 1955-м. В 1988 году, когда благодаря Горбачеву это стало возможным, он опубликовал краткое описание того, что пережил в лагерях, сдержанное и гуманное, наподобие книги Примо Леви о его пребывании в Освенциме. И только в 1991 году ему разрешили ознакомиться со своим «делом», хранившимся в папках КГБ. Там не было почти ничего — ни доносов, ни протоколов допросов, только ордер на арест, краткий протокол следствия и приговор. Однако на основании этих скудных документов Разгону удалось установить ряд страшных фактов. Сам Ежов, глава НКВД, которого теща Разгона поддерживала, когда тот был еще молодым коммунистическим чиновником из провинции, нацарапал на ордере на арест мужа этой старой женщины: «Прихватите и жену». Она умерла не от сердечного приступа в лагере, как сообщили Разгону, когда теща была в 1950-х годах «реабилитирована», ее забили, как зверя, в одном из московских подвалов через несколько дней после ареста. Жена Разгона, больная диабетом, умерла в лагере от отсутствия инсулина.
Перед лицом таких открытий Разгон уже не мог сохранять свою философическую нейтральность. Статья, которую он написал для печати, была яростным осуждением КГБ, его прошлого и настоящего.
Иностранным наблюдателям весьма сильно не нравились внутренние порядки в России, но они не были бы особенно встревожены ими, если бы не видели в России угрозу своим собственным интересам. В начале современной истории русские, как известно, постоянно воевали со своими соседями. Они столь же часто были жертвами, как и агрессорами. И в этом отношении мало чем отличались от других европейских государств той эпохи. Время от времени на их территорию вторгались поляки, шведы, татары и турки. Время от времени русские отвечали обидчикам тем же.
Представление о России как об уникальной угрозе для окружающего мира — явление более позднего времени. Пожалуй, его можно датировать появлением Петра Великого, твердо решившего модернизировать свою страну и силой заставить государства Европы обратить на нее внимание. «Мы вышли из темноты на свет, — говорил он, — и люди, не знавшие нас, теперь встречают нас с почетом»[18]. В ужасе были не только непосредственные соседи России. Петр и его преемники вынудили великие державы Европы обращаться с Россией, как с равной. Русские войска сражались во всех европейских войнах на всем континенте — в Германии, Франции, Италии, Голландии, Швейцарии. Русские притязания в Азии, казалось, угрожали империям, которые англичане и другие европейцы создавали там. К началу XIX века западные стратеги-любители были сильно встревожены. Предвосхищая язык «холодной войны», генерал Митчелл писал в 1838 году: «Важнейший политический вопрос, который необходимо сейчас решить, — это политика, которую надобно проводить для поддержания безопасности Западной Европы от возросшей мощи России»[19]. К концу столетия викторианцы боялись, что русские в любой момент хлынут через Гималаи в Индию. Интересно, смотрели ли эти люди когда-нибудь на карту?
Эта английская русофобия была особенно странным явлением. Единственные серьезные вооруженные столкновения между обеими странами произошли на русской территории во время Крымской войны; много позже незначительные стычки, также происходившие на русской территории, возникли в связи с вмешательством англичан в Гражданскую войну после Октябрьской революции. Раздавались, правда, и умеренные голоса. Газета вигов, «Кроникл», предупреждала: «Не следует допускать, чтобы великая нация… сделала себя посмешищем, поддавшись безумной русофобии». Вероятно, тогда это слово и было впервые употреблено. Лорд Дарэм, английский посол в Санкт-Петербурге, писал в 1838 году: «Мощь России сильно преувеличена. В ней нет ни одного элемента силы, которому прямо не противостоял бы элемент слабости. Собственно говоря, мощь ее строго оборонительного свойства. Покрытая неприступными крепостями, дарованными ей природой, — ее климатом и бескрайними пустынями, — она непобедима, в чем убедился, дорого за то поплатившись, Наполеон».
В 1854 году «Эдинбург Ревью» писала, что русское правительство сознательно поместило «плотную завесу между Россией и остальной Европой, предоставив последней гадать относительно ее громадных, но неизвестных ресурсов, пока всех, в конце концов, не охватил панический страх, для которого нет решительно никаких оснований»[20]. Эти дебаты повторились сто лет спустя, когда политические аналитики принялись спорить по поводу масштабов и реальности советской угрозы.
Русские и в самом деле показали себя способными на беспощадную имперскую агрессию в Европе и за ее пределами. Но то же самое можно сказать об англичанах, французах, испанцах, голландцах, португальцах, бельгийцах и немцах. Русские действительно содержали самую большую в Европе постоянную армию вплоть до начала Первой мировой войны. Но русская всесокрушающая сила «парового катка» — этот кошмар, преследовавший викторианских военных аналитиков, — оказалась мнимой. Имперские армии хорошо справлялись с мелкими мусульманскими государствами Центральной Азии и с все уменьшавшейся мощью Турции. На, если не считать войн, в которых решался вопрос выживания нации, Россия терпела поражение всякий раз, когда сталкивалась с современными государствами — Англией и Францией в Крыму, Японией на Дальнем Востоке и Германией в Первой мировой войне. Даже во Второй мировой войне — самой отчаянной из всех российских войн за национальное выживание — Красная Армия на первых порах действовала неудачно, несмотря на свою большую численность, современное оснащение и агрессивную военную доктрину, опираясь на которую она встретила нападение немцев летом 1941 года.