ы тайной полиции живут на государственную пенсию в государственных квартирах, в то время как их жертвы все еще бедствуют. Время от времени раздавались призывы отдать виновных под суд.
Общество «Мемориал», основанное Сахаровым и возглавляемое академиком Лихачевым и другими видными либеральными интеллектуалами, делало что могло, чтобы установить факты и поставить монументы в память миллионов погибших. Однако, в конечном счете, так ничего и не было сделано. Были разоблачения в конце 80-х годов. Было несколько ярких речей Ельцина и его сторонников, сразу же после путча 1991 года. Однако позже лидеры России уже не выступали с официальными признаниями вины, лежащей на советском режиме.
Многие лица, особенно иностранцы, никогда не жившие в России или при каком-либо тоталитарном режиме, считали это роковым упущением. Если русские не предадут виновных суду, если они не признаются в своих коллективных грехах, не может быть никакой гарантии того, что грехи не повторятся. Однако говорить так — значило подходить к России со слишком суровой меркой. В отличие от немцев, чехов или даже южноафриканцев, русские на протяжении трех поколений жили под властью режима, при котором взаимное доносительство и «юридические» убийства были неотъемлемой частью повседневной жизни. Очень немногие люди, принадлежавшие к доперестроечному поколению, имели вполне чистую совесть. Люстрация по примеру чехов, несомненно, выявила бы главных преступников. Но она разоблачила бы и бесчисленное множество в остальном порядочных людей, которые под нажимом полицейского государства были вынуждены идти на компромисс, лгали, доносили на своих коллег или даже на своих друзей и родственников. Бремя, которое легло бы на общество, и без того трудно переносившее травмирующие перемены, могло бы стать совсем нестерпимым. Иллюзией было думать, что в этом случае можно было организовать какой-нибудь приемлемый судебный процесс. Для всех русских это просто был бы еще один процесс в зловещей серии показательных судов, веками калечивших русскую историю. Со временем болезненная проблема рассосется: помогут время, уход поколений, живших при социализме, и радикальные перемены, преобразующие характер русского общества. Хотя это едва ли удовлетворит тех, кто привык мыслить строго и логично, и тех, кто стремился к отмщению или жаждал полной справедливости. Но, вероятно, это было единственно возможное решение, и ему отдавали предпочтение как Горбачев, так и Ельцин.
Анатолий Собчак, в отличие от Афанасьева, предпочитал действовать в политических организациях, а не на улицах. Собчак тоже был профессором. Он родился в Сибири и впоследствии стал деканом юридического факультета Ленинграда. Он вступил в партию, по причинам, до сих пор кажущимися неубедительными, лишь в 1988 году. Мы впервые встретились с ним на триумфальном концерте Ашкенази, который только что вернулся на родину — в конце 1989 года. Это историческое событие закончилось фарсом. Вышла из строя звукозаписывающая аппаратура. Аудитория, естественно, решила, что она была советского производства, и испытала громадное облегчение, узнав, что виновником была Би-би-си. Собчак на концерте был с женой. Это была красивая и привлекательная пара. К тому времени он был уже известным политическим деятелем, горячим сторонником Горбачева и перестройки и неутомимым критиком партии. Он провел блестящую кампанию во время выборов в марте 1989 года, баллотируясь в качестве независимого кандидата в одном из избирательных округов Ленинграда против ставленника партии, и одержал сокрушительную победу во втором туре. Он был действенным парламентским реформатором и во многих отношениях искусным политическим деятелем. В мае 1990 года он был избран председателем Ленинградского горсовета, а в июне 1991-го — мэром города, который в скором времени был переименован в Санкт-Петербург. Одно время о нем поговаривали, как о будущем Президенте России.
Но у Собчака было несколько слабостей. Он оказался плохим администратором, и его практические действия на посту мэра не оправдали надежд избирателей. Как и Горбачев, он слишком много говорил как публично, так и в узком кругу, и его высокого тембра голос стал в конце концов действовать слушателям на нервы. Жители Санкт-Петербурга обвиняли его жену в том, что она слишком много себе позволяет, и сравнивали ее с Раисой Горбачевой. Радикалы в городском совете, неспособные, как и многие русские радикалы, к компромиссу ради общего дела, нападали на него еще более ожесточенно. Он держался до момента поражения на выборах мэра летом 1996-го: к тому времени от его популярности ничего не осталось. Политические соперники обвинили его в коррупции, и он попросил политического убежища во Франции. Вскоре после возвращения в Россию весной 1999 года, он умер. В качестве жеста верности (одна из наиболее привлекательных черт президента) Владимир Путин, работавший в свое время в должности заместителя Собчака в Санкт-Петербурге, присутствовал среди тех, кто пришел на его похороны.
Гавриил Попов и Галина Старовойтова были тесно связаны с Собчаком и Афанасьевым. Попов был коммунистом и профессором экономики Московского университета. Это был человек с неуклюжей фигурой, седыми щетинистыми волосами и седыми же усами. Я никогда не видел его в галстуке, кроме одного случая, когда он надел его ради г-жи Тэтчер. Совсем не похожий на смутьяна, он участвовал вместе с Афанасьевым в организации самых массовых демонстраций в Москве в 1990 и 1991 годах. Но он тоже попытался войти во власть. В апреле 1990 года его избрали мэром Москвы. На этом посту он придерживался разумных и умеренных взглядов. Гостям он говорил, что экономика будет функционировать нормально лишь при условии, если правительство, а главное — партия, перестанут в нее вмешиваться. Демократические свободы могут быть обеспечены лишь на основе частной собственности. Однако ему скоро стали завидовать, и он начал подвергаться критике. Критики заявляли, что его методы авторитарны, а меры по приватизации неэффективны. Его обвиняли в том, что он по собственному произволу раздает муниципальную собственность своим дружкам. Фалин, начальник международного отдела ЦК, довольно несправедливо сказал о нем: «Не государственный деятель, даже не профессор, а всего лишь мелкий чиновник, пятая спица в колесе». К концу 1991 года Попов заговорил об уходе в отставку и вскоре вернулся в мир науки.
Галина Старовойтова родилась на Урале в 1945 году. Это была крупная, общительная, энергичная и бескомпромиссная женщина. Она изучала в Ленинграде военно-инженерное дело, но затем переключилась на психологию и этнографию. Ее специальностью были проблемы этнических меньшинств, и хотя она была русская, ее избрали в марте 1989 года депутатом от избирательного округа в Армении — говорить в Верховном Совете о горестях армянского народа, что она и делала с большим жаром.
Старовойтова была одной из горстки женщин-политиков, обязанных своей карьерой только самим себе, женщин, которые выдвинулись на видные роли в последние годы существования советского режима. Несмотря на риторические декларации о социалистическом равенстве и сиропные сентиментальности, которыми сопровождались (даже по сей день) такие события как Международный женский день, всего три женщины за время существования СССР входили в состав политбюро, две из них в годы правления Горбачева. В ЦК партии женщины никогда не составляли более 4 процентов от общего числа членов. В «беззубом» Верховном Совете, не избиравшемся, а назначавшемся, пропорция была выше, отчасти потому, что здесь действовала система квот. Такое же положение наблюдалось в верхних эшелонах Академии наук, в университетах и в организациях, управлявших советской журналистикой, литературой и культурой. Женщин в массовом масштабе обучали различным профессиям, но незримый потолок беспощадно давил на них. Одна женщина, подходившая профессионально на должность в Министерстве иностранных дел, ушла с возмущением, потому что единственное, что ей предложили — работать секретаршей. Женщины больше мужчин страдали от скверного состояния здравоохранения. Отсутствие противозачаточных средств вело к очень большому числу абортов.
В новой России положение несколько улучшилось. Предприимчивые женщины получили возможность заняться бизнесом или своими собственными проектами, и на общественной сцене стали появляться женщины-политики. Но число их оставалось ничтожным. Руководителями новой политики и нового бизнеса по-прежнему оставались мужчины. С отменой квот пропорция женщин в русском парламенте, избранном в 1993 году, оказалась еще меньше, чем в предшествовавшем ему советском. Независимые женские организации, начавшие при Горбачеве борьбу за права женщин, при Ельцине утратили свое влияние. Некоторые учреждения, функционировавшие при старой системе, пришли в упадок. Детские сады и летние лагеря для детей закрылись из-за отсутствия денег. Женщинам пришлось нести на себе еще более тяжелое бремя ответственности за свои семьи, ибо мужья их потеряли работу и впали в депрессию. Россия остается обществом, в котором власть принадлежит мужчинам, и, судя по всему, положение это изменится еще не скоро.
Старовойтова впала в немилость сначала Горбачева, а потом Ельцина: оба они не соответствовали ее неистово пылким идеалам. О ней говорили как о возможном министре обороны (сколь бы невероятно это ни звучало в стране, где вооруженными силами никогда не руководило гражданское лицо, не говоря уже о женщине), и в 1996 году она выдвигала свою кандидатуру на пост президента. В 1995-м ее выдвинули кандидатом от одного из избирательных округов в Санкт-Петербурге. В ноябре 1998 года она была убита наемными убийцами по причинам, невыясненным до сих пор.
Андрей Сахаров был одним из главных наставников Старовойтовой. Я виделся с ним только однажды, так как стеснялся стать еще одним иностранцем, приходившим просто поглазеть на него. Однако в марте 1989 года я должен был передать ему письмо — в связи с подготовкой к предстоящему летом присвоению ему почетного докторского звания в Оксфорде. Он встретил меня очень вежливо, предложив место на диване в маленькой комнате его квартиры. Его тонкое лицо и утонченные манеры излучали атмосферу чистоты. Он был в это время в самой гуще ожесточенной и противной борьбы за избрание на Съезд народных депутатов. Но он считал своим долгом — и я ему верил — стойко выдержать все. Особое беспокойство в тот момент у него вызывала Абхазия. Абхазское меньшинство хотело отделиться от Грузии, и это было чревато большой бедой. Я не признался в том, что имею лишь самое смутное представление, где находится Абхазия, хотя позже вспомнил, что в 1964 году мы с Джилл случайно там побывали, когда местный автобус въехал на ее территорию с одного конца и выехал с другого. В то время это была территория, закрытая для иностранцев, и нам повезло, что нас не задержали и не отправили с позором назад в Москву.