ию знакомой песни о перестройке. Ему это давалось нелегко. Руководство Украинской партии, заявил он, обвиняют в чрезмерном консерватизме. Но Украина тоже испытывает бури перемен: забастовка шахтеров, Чернобыль, давление движения защитников окружающей среды, усиливающиеся националистические настроения. Украинцы погибали, сражаясь во имя справедливых и несправедливых целей. После Октябрьской революции украинская интеллигенция была почти полностью истреблена тремя волнами террора. Украинская коммунистическая партия ныне смирилась с существованием главного националистического движения — «Народный Рух». Но сепаратисты и прочие антипартийные, антисоветские элементы, стоящие за отделение от Союза, бередят старые раны, воздействуя в особенности на молодежь. Будущее Украины в максимальной политической и экономической автономии в рамках Союза. Положение на Украине в основе своей стабильно. Партия управляет всем. Она старается найти общую платформу с другими политическими элементами. Но она знает, где скрываются «негативные силы». Это последнее замечание прозвучало явно угрожающе. Но в целом для ортодоксального партийного чиновника это было поразительное заявление. Ельченко был, по-видимому, действительно взволнован. Быть может, подумал я, несмотря ни на что, он настоящий украинец.
В этот вечер в охотничьем домике на окраине Киева мы обедали с его политическими противниками, главой «Народного Руха» Иваном Драчом и его коллегами. Люди постарше вели себя осторожно. Более молодые бормотали что-то насчет независимости. Вечер закончился народными танцами и бесчисленными тостами. Уолдгрэйв неосторожно провозгласил тост за «Украинскую независимость». Тут же вмешался один английский чиновник, заявивший, что в своем тосте министр в действительности имел в виду «Украинскую культурную независимость». «Ничего подобного!» — твердо возразил Уолдгрэйв и вновь поднял свой бокал. В последующие годы я нередко напоминал лидерам Руха, что первым официально высказался в поддержку независимости Украины англичанин.
Принцесса Анна открыла выставку в Киеве в начале июня. Мы жили в правительственном доме для гостей в центре города; за углом от нас находился украинский парламент, красивое здание в неоклассическом стиле, построенное после Второй мировой войны. Парламент (по-украински Верховная Рада) переживал муки избрания нового председателя. Кандидатов было девять, включая Драча и Ивашко, преемника Щербицкого на посту Первого секретаря Украинской коммунистической партии. Здание пикетировали демонстранты, державшие в руках украинский национальный флаг и плакаты, поносившие Ивашко как партийного наемника. Немного подальше, на Октябрьской площади возле памятника Ленину, группки людей выкрикивали что-то насчет независимости. В самой Верховной Раде вспыхивали стычки между теми, кто говорил по-украински, и русскими депутатами. Националисты совершили классическую ошибку. Они стали настаивать на том, чтобы Ивашко отказался от поста секретаря партии, прежде чем баллотироваться в председатели парламента. Когда он отказался, они стремительно покинули зал. Таким образом, он получил около 270 голосов, а следующий за ним кандидат — около 40. Если бы националисты остались и приняли участие в голосовании, они образовали бы солидный блок против Ивашко, и если бы даже он был избран, ему пришлось бы с ними считаться.
Когда стали известны результаты, толпы народа выразили свой протест громкими криками. Они издевались над депутатами, пробиравшимися в свою гостиницу. Одна негодующая женщина убеждала милиционера: партийный аппарат фальсифицировал итоги; после демонстраций ее сына и невестку задержали одетые в штатское агенты. Милиционер, похоже, ей сочувствовал. К нам присоединился Константин Демахин. Я спросил его: «Это революция или еще один бунт?». Он сказал, что народ «репетирует».
Спустя неделю мы вновь полетели в Киев с г-жой Тэтчер. Ивашко уговорил ее выступить перед Радой. К своему удивлению, она нашла полукруглый зал полным. (Почему это ее удивило при ее-то репутации, я не знаю. Но позже она записала: «Я справилась неплохо, как всегда».) Она произнесла экспромтом суровую лекцию о власти закона и успешно уклонилась от вопросов бородатого представителя парламентской группы бывших политических заключенных, который хотел, чтобы она высказалась по поводу местных политических проблем. Меньший успех сопутствовал ей, когда ее попросили открыть в Киеве посольство. Она ответила, что так же не может открыть независимое посольство в Киеве, как не может этого сделать в Сан-Франциско. Националистические депутаты никогда ей этого не простили.
Вечером мы присутствовали на торжественном представлении Английской национальной оперы «Ксеркса» Генделя. Все мы едва держались на ногах от усталости. По окончании спектакля назойливые офицеры службы безопасности КГБ попытались помешать премьер-министру пройти за кулисы и встретиться с труппой, на том основании, что они еще не произвели «разведку маршрута». Мы отодвинули их в сторону. Молодой студент пригласил меня к себе домой на чашку чая и был разочарован, узнав, что я все-таки не Джек Мэтлок. После спектакля мы проехали 30 километров из Киева до официального дома для гостей, который Щербицкий построил для себя самого: в лесистом парке стояло огромное здание, заставленное громоздкой, безвкусной мебелью, в каждой комнате — громадные пошлые картины. Здание и лес охраняла, по меньшей мере, рота сотрудников КГБ в форме и в штатском, несмотря на отсутствие какой-либо мыслимой угрозы. На следующий день по дороге в аэропорт мы увидели столь же внушительные силы безопасности. Константин Демахин сказал, что украинцы более дисциплинированны и трудолюбивы, чем русские: «Из них выходят лучшие ефрейторы в армии. Они всегда в точности выполняют любой приказ, каким бы глупым он ни был».
После закрытия выставки украинцы перешли на украинское время — на один час больше московского, — еще один жест независимости от России.
Двумя месяцами позже, возвращаясь после отдыха летом 1990 года, мы заехали во Львов. До 1918 года он был австрийским городом, с 1918 до 1939-го польским, а в наше посещение — столицей советской Западной Украины. Нас не приняли в старомодном отеле в центре города, потому что у них кончились все запасы воды. Поэтому мы остановились в громадной советской гостинице на вершине холма. Над крышей ее возвышались две огромные радиоантенны, ранее использовавшиеся для глушения иностранных радиопередач. Львов был чистейшая Центральная Европа. Он ни в чем не походил на города Советского Союза, если не считать пустых магазинов. До войны треть населения города составляли евреи — теперь их осталось всего 14 тысяч. Польское население тоже в основном исчезло, хотя две польских церкви остались. Под Львовом, так же, как под Минском и Киевом, были массовые захоронения: здесь тоже НКВД был в той же мере виновен в расправах, как и немецкие эсэсовцы. Послевоенная индустриализация утроила население, численность которого теперь превышала миллион человек. В центре города находились руководящие органы Пушкинского общества и Общества Сахарова. Последнее, как сообщил нам наш украинский гид, было «прогрессивным», первое таковым определенно не являлось. Во Львове, как в Веймаре, русские националисты превратили Пушкина в символ имперской державы, и местным жителям это не нравилось.
Совсем рядом с нашей гостиницей на холме находился собор св. Георгия в стиле барокко. Русская православная церковь завладела им, когда Западная Украина была присоединена к Советскому Союзу. Теперь собор был возвращен греко-католикам. Мне показал его их митрополит Володимир, плотный 80-летний старец с седой бородой, в черной сутане. Он изучал теологию на Западе, после 1946 года был посажен советскими властями в тюрьму на пять лет, а после этого работал кладовщиком и сторожем. Своими церковными делами он занимался тайно и открыто признался, что получил сан священника лишь в 1988 году. Из собора св. Георгия он проводил меня в Преображенский собор в центре города. Униаты весной заполучили его обратно без всякого шума: в один прекрасный день православная конгрегация и все православные священники попросту объявили, что отныне будут считать себя греко-католиками. После этого Володимир привел меня к себе домой: это была одна единственная маленькая комната, в которой он жил уже тридцать лет. После того как он стал епископом, двор перед его домом замостили в его честь.
Представители Руха заверили нас, что в независимой Украине не будет этнических беспорядков, несмотря на то, что история страны знает немало проявлений антисемитизма и кровопролитных столкновений между поляками и украинцами. То же самое говорил председатель Львовского городского совета. После того, как мы посетили редакцию местной националистической газеты «За вильну Украину», мои сомнения не рассеялись. Газета была основана всего три месяца назад и отличалась экстремистской направленностью. Редактором был обходительный человек с лисьим лицом и манерами, не внушавшими доверия. Его заместителем был полоумный археолог. Он утверждал, что шотландцы и украинцы — потомки скифов. Русские, заявлял он, «генетически» ниже, и именно поэтому они нецивилизованны, жестоки и имеют врожденную склонность строить концентрационные лагери.
Бюст Ленина был уже вынесен из парадного входа в старое муниципальное здание. Руководители местной коммунистической партии занимали теперь только один этаж. От них осталась лишь тень того, чем они были раньше; они все время оправдывались и извинялись. Они признавали, что партия в прошлом совершала преступления, и соглашались с тем, что она не может больше рассчитывать на привилегированное положение в состязании с другими партиями. В прошлом это были большие люди, уверенные в себе, наделенные властью. Теперь они не играли никакой реальной роли в жизни города. Мне было их почти жалко.
Люди, узурпировавшие их позиции, занимали теперь остальную часть здания: председатель областного Совета Давымуха, импозантный молодой человек, в прошлом инженер-электронщик, и три его заместителя — Иван Хел (который провел 17 лет в лагерях), Михаил Косив, поэт, и Игорь Юхновский, физик, лидер оппозиции в Раде. По словам Давымухи, он стоит за постепенное и упорядоченное продвижение к рыночной системе и к полному суверенитету Украины. Украине нужно как можно скорее иметь свои собственные деньги, банк и таможню, хотя это и противоречит тенденции Западной Европы к большей интеграции. Украина не может иметь отношения, основанные на принципах кооперации и общего рынка, с другими республиками или с Советским Союзом, пока она не будет обладать достаточным реальным суверенитетом, чтобы вести переговоры на началах равенства. Во Львове это общая точка зрения. Даже коммунисты, те, что этажом выше, согласились с декларациями о суверенитете и экономической автономии, принятыми Верховной Радой 16 июля. Эти идеи еще не полностью разделялись в Киеве, где аппаратчики, вроде Ивашко, все еще старались сохранить целостность Союза. Однако через год они стали уже общим местом.