я, Рыжков утверждал, что одержана победа. Крючков заявил: народ теперь знает, кто хозяин. Протестовать против этих утверждений выпало на долю Бакатина, тогда все еще министра внутренних дел. Да, сказал он, народ был напуган. Иначе на улицах был бы миллион человек, а не каких-то триста тысяч. В следующий раз они сдерживаться не станут. Они двинутся прямо на Кремль, и партии придется обеспечить свою «победу» с помощью танков. Вместо того, чтобы болтать о «победе», власти должны начать переговоры со всеми, кто стоит за реформы. Горбачев напустился на него. Те, кто возглавлял демонстрации, — Попов и прочие, которых он назвал «политическими негодяями», — ничего и никого не представляют, и дискутировать с ними не о чем: «Настоящий рабочий класс еще не сказал своего слова». Бакатин был изолирован. Остальные члены политбюро сплотились вокруг Горбачева[75].
До сих пор демонстранты не критиковали Горбачева. Однако положение стало меняться. Горбачев сделал новый либеральный жест, оказавшийся крайне неудачным. Он позволил независимым политическим группировкам принять участие в майском параде на Красной площади. Это было пестрое сборище членов демократических профсоюзов, социалистов, кадетов и прочих — их названия напоминали о кратковременном флирте царского режима с демократией в начале века. Некоторые демонстранты несли лозунги, намеренно и грубо угрожавшие партийным бюрократам: «Встаньте с ваших кресел и марш в концентрационные лагеря!», «Вспомните Чаушеску!». Они улюлюкали Горбачеву. Тот в ярости сбежал с трибуны.
То же самое произошло во время парада по случаю годовщины революции в ноябре, в серый денек с падающим и тут же тающим снегом. Горбачев начал довольно хорошо, обратившись к собравшимся не со слова «товарищи», а — «соотечественники». Но потом, как это часто с ним случалось, он бубнил ни о чем целых двадцать минут, так что интерес у людей пропал. Военный парад был организован как всегда безупречно. Последовавшая за ним гражданская демонстрация вновь нарушила сложившийся ритуал. Горбачев, Лукьянов, Ельцин и Попов сошли с трибуны и пошли во главе демонстрантов по площади. Несмотря на тщательную организацию, попадались антигорбачевские лозунги («Помните, что вы все еще Генеральный секретарь», «Когда выезжаете за границу, не забывайте о собственной стране»), призывы к единству, против хаоса и гражданской войны, нападки на экономическую реформу и снижающийся жизненный уровень. Группы пожилых людей несли портреты Сталина и знамена со злобными антисемитскими лозунгами. Еще раз на прилегающих улицах прошли соревновавшиеся друг с другом демонстрации. На полпути с противоположной стороны Красной площади послышалась пара хлопков. Мы подумали, что лопнули воздушные шары. Однако позже мы узнали, что какой-то умалишенный из Ленинграда вытащил обрез и произвел два выстрела в воздух. Никто не пострадал.
На обычном приеме в Кремле в тот вечер Горбачев и Раиса подошли к нам поговорить. Он очень серьезно сказал, что процесс перестройки теперь глубоко укоренился в сознании народа: я, обратился он ко мне, не должен придавать слишком большого значения эксцессам сегодняшних демонстраций — это пена. Я со своей стороны понял это в том смысле, что он хочет, чтобы я передал г-же Тэтчер и другим руководителям в Лондоне оптимистическое сообщение, что он все еще является человеком, которого следует поддерживать. Это был последний прием и последний ноябрьский парад в истории Советского Союза.
Хотя Горбачев не мог найти в себе силы покинуть партию, к весне 1990 года он тоже понял, что в проведении реформ уже не может полагаться на нее. Поэтому он решил учредить новый пост исполнительного президента, на который его изберет советский парламент, выступающий в роли коллегии выборщиков.
Но это все равно не обеспечило ему легитимности на основе прямых всенародных выборов, которой обладал Ельцин после своей победы в марте 1989 года. Вадим Медведев намекнул мне, что дополнительная причина, по которой Горбачев выдвигал свою кандидатуру, состояла в том, что он боялся, что на этот пост в его отсутствие предложит себя Ельцин и одержит победу. Черняев впоследствии рассказал мне, что Горбачев, хотя и неохотно, пришел к идее исполнительного президента по двум причинам. Новые демократические институты, советский парламент и многопартийная система, сказал он, пустили корни поразительно быстро, и при этом — за счет исполнительной власти. Сильная президентская власть устранит отсутствие равновесия и справится с теми коллизиями, которые неизбежно возникнут в результате перемен. Однако сам парламент отнесся к идее без восторга. Станкевич, видный молодой лидер, любимый западным телевидением за то, что он отлично говорит по-английски, настаивал на достаточных гарантиях против злоупотребления властью со стороны нового исполнительного президента. Горбачев пытался заставить его замолчать, но его поддержал Собчак. В качестве альтернативных кандидатов были предложены Бакатин и Рыжков, но они дали самоотвод. Академик Лихачев напомнил депутатам, что он, вероятно, был единственным из всех присутствующих, кто помнил падение царя и последовавшие за этим ужасы. Всякая дальнейшая отсрочка будет означать гражданскую войну. Он обратился к Станкевичу и другим с призывом отказаться от своих возражений. После голосования оказалось, что за Горбачева отдали свои голоса максимум 60 процентов депутатов. Сергей Караганов, один из наиболее известных московских аналитиков и людей, разбиравшихся в политике, сказал мне в тот вечер, что Горбачева в случае дальнейшей отсрочки, вероятно, вообще бы не избрали.
В то самое время, когда Горбачев пытался укрепить свои собственные позиции, усиливая институты советского государства, Борис Ельцин использовал довольно слабые до того институты РСФСР для той же цели. Новый Российский парламент был избран в начале марта 1990 года и просуществовал до тех пор, пока не был разогнан ельцинскими танками в октябре 1993 года. Как и на выборах в советский парламент в предыдущем году, электорату вновь был предложен выбор из нескольких кандидатов. На этот раз коммунисты знали, чего ожидать. Они хорошо организовались и удачно выступили на выборах в провинциальных городах и в сельской местности. Однако в больших городах были избраны известные либералы: правозащитник Сергей Ковалев, диссидентствующий священник Глеб Якунин, вызывавший большие споры биограф Сталина Дмитрий Волкогонов и Владимир Старков, редактор популярного еженедельника «Аргументы и факты», издания, которое Горбачев особенно не любил за то, что оно проводило опросы общественного мнения, якобы документально свидетельствовавшие о падении его популярности[76].
Когда новый Российский парламент собрался, Ельцин предложил свою кандидатуру на пост председателя. Горбачев пытался убедить членов партии, что они должны голосовать против Ельцина в порядке партийной дисциплины. Однако его усилия не возымели действия. После нескольких голосований 29 мая Ельцин был наконец выбран председателем. Речь, которую он произнес в тот вечер, принимая новую должность, была, как я записал в своем дневнике, «как обычно, бессодержательна, тупа и приятного впечатления не произвела». Однако теперь у него была прочная база для захвата реальной власти и укрепления «России», ее государственных институтов, и ее законов — суверенный противовес горбачевскому Советскому Союзу.
В результате другой сенсационной перемены Гавриил Попов был избран в апреле председателем Московского городского совета — еще одна ключевая позиция в старой коммунистической структуре власти. Станкевич был его заместителем. В июне г-жа Тэтчер посетила Попова в его новом кабинете в московской «ратуше» на улице Горького. Это пышное здание было построено для первого генерал-губернатора Москвы еще при Екатерине Великой. В 1939 году здание было передвинуто на 14 метров, когда Сталин пожелал расширить улицу, и к нему было добавлено еще два этажа. В результате здание, которое могло бы быть, пожалуй, элегантным городским дворцом, превратилось в еще один монумент бюрократии. Внутри пахло новой краской — символ прихода нового начальства. Попов вошел в свой кабинет шаркающей походкой с надетым в честь г-жи Тэтчер галстуком. За ним шел новый председатель городского исполкома, коренастый популист Юрий Лужков, ставший впоследствии его преемником. Советский Союз, сказал Попов, похож на маленького мальчика, который вскарабкался на высокое дерево, а как с него спуститься, не знает. Демократия расширена, но она не имеет экономической базы. Нынешняя волна радикального популизма может отхлынуть и превратиться в правый популизм, который приведет страну обратно к бюрократическому социализму. Горбачев довольно успешно действует в сфере международной дипломатии. Но что касается дипломатии внутренней, дела у него обстоят не так хорошо. Он не может руководить в одиночку, пространство для маневра у него сокращается и руководство сейчас непопулярно на всех уровнях. Г-жа Тэтчер была в восторге: она узнала в Попове настоящего «тэтчериста, верного последователя Милтона Фридмана и Чикагской школы экономики».
Массовая пресса становилась все более нетерпеливой. «Комсомольская правда», печатный орган комсомола, ставшая видным рупором либеральной общественности, напечатала манифест Солженицына «Как нам обустроить Россию». К этому времени идеи Солженицына уже не были особенно оригинальными. Многие из них стали частью общего мировоззрения в Москве. К тому же он не высказывал никаких практических соображений относительно того, как его идеи могут быть претворены в жизнь. Однако в манифесте содержались некоторые великолепные выпады. «Часы коммунизма пробили в последний раз». Упоминание о «пяти годах шумной перестройки» было недоброй стрелой в адрес Горбачева. Сентябрьский номер журнала «Огонек» напечатал «Манифест Крестьянской партии России». Никаких свидетельств того, что такая партия существует в реальном мире, не было. Но язык «Манифеста» был поджигательским!