где какая-нибудь американская компания разбила бы поселок для горняков, были построены громадные города, где нередко использовался принудительный труд для разработки минеральных богатств неприступного Севера и пустынных просторов Центральной Азии. Жить в суровой сибирской тайге по доброй воле отправлялись очень немногие. Когда же рабской рабочей силы не стало, правительству пришлось выплачивать огромные субсидии, чтобы отапливать эти новые города, перевозить их продукцию и убеждать население оставаться жить в этих местах. Когда же Советский Союз рухнул, субсидии начали иссякать, люди стали уезжать, и состояние экономики Сибири становилось все более бедственным.
Тысячу лет назад будущая Россия не слишком отличалась от других государств на периферии Европы. Так же, как большая часть Германии, значительная часть Балкан и вся Скандинавия, древняя Русь никогда не была частью западно-римской империи и не унаследовала ее лингвистические, религиозные и юридические традиции. Однако обращение ее в 988 году в византийское христианство решительно связало страну с совершенно иной европейской традицией. Трения между восточной и западной версиями христианства были не более кровопролитными, чем между католической и протестантской. Согласно взглядам ученых, особенно классической науки, Византия имела перевес над средневековым Римом, пока сама не стала жертвой победителя в 1453 году. Киевская Русь была в европейском мире равным партнером, государством, чьи князья неоднократно вступали в династические браки с дочерьми английского и французского монархов. Политологи, утверждающие, что разделение, существующее между православием и западным христианством, обречено оставаться водоразделом между двумя цивилизациями, стоят на зыбкой почве. В те давние времена Россия, конечно, не была демократической. Но ни одна другая европейская страна демократической также не являлась. Политические, культурные и религиозные институты первого русского государства, основанного в Киеве в девятом веке, не слишком отличались от институтов западноевропейских государств того времени.
Разрушение татарами Киева в 1242 году прервало многие из этих связей, отрезало Россию от идейного брожения, сопровождавшего европейский Ренессанс, и направило ее по несколько иному пути. Русские вынуждены были приспосабливаться к своим могущественным татарским соседям и переняли у них ряд не слишком привлекательных черт. Но, вопреки мнению, ставшему впоследствии распространенным как в России, так и на Западе, страна никогда не подпадала полностью под «татарское иго». В лесах Севера русские решительно оставались христианами. Республиканский город Новгород Великий вел процветающую торговлю с остальной Европой. Великое княжество Московское пошло, однако, иным путем, замкнувшись внутри себя и сосредоточившись на утверждении автократического правления. Это было менее привлекательно, нежели эксперимент Новгорода. Однако и этому в то время имелись параллели на Западе.
Столкновение между Новгородом и Москвой было неизбежным, и победителем из него вышла Москва. В XVI веке Московия начала более чувствительно давить на своих восточно-европейских соседей. С большой осторожностью и подозрительностью она открыла северные морские пути для торговли с Западной Европой. Западные гости, собственные страны которых отнюдь не были образцом либеральной демократии (самого такого понятия тогда еще не изобрели), были по-настоящему шокированы русской системой правления с ее произволом, не ограничиваемым каким-либо законом. Они критиковали русских, как мужчин, так и женщин, за их неухоженность, за их лень, жестокость, пьянство, лживость и распутство. Зигмунд фон Герберштейн, немецкий дипломат XVI века, вопрошал: сделала ли жестокость русских их князя тираном, или же народ сам стал жестоким и грубым из-за тирании князя?[6] Джордж Тербервил, тосковавший по родине молодой член первой английской миссии в Москве, писал в сомнительного качества стишках своему другу Паркеру в Лондон, что Россия «…дикая земля, не подчиненная законам;// казнить иль миловать — все в воле короля…». Впрочем, он одобрительно при этом отмечал, что любимая игра здесь шахматы.
Любой простак вам сделает и шах, и мат,
Поскольку в практике обрел это искусство[7].
Политическая система, которую русские создали, чтобы управлять своей обширной, уязвимой и нищей страной, была действительно весьма неприятной. Однако она не была ни иррациональной, ни случайной. Сохранять целостность громадной страны, выдерживать бремя ее обороны и поддерживать порядок среди невежественного и непокорного населения, было весьма трудной задачей. Екатерина Великая была не единственной властительницей России и не единственным специалистом в области общественных наук, утверждавшей, что «монарх должен быть самодержавным, ибо никакая другая форма правления, кроме этой, сосредоточивающей всю власть в его лице, не соответствует масштабам государства, столь громадного, как наше. Только быстрота решений по делам, происходящим в отдаленных краях, может компенсировать медлительность, сопряженную с большими расстояниями. Любая другая форма правления была бы не только вредной, но совершенно пагубной для России»[8]. Ибо другой стороной медали было то, чего правители России и даже ее обычные граждане всегда боялись. А именно того, что Пушкин назвал «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным»[9]. Русские люди не раз бунтовали против угнетения, даже тогда, когда не было надежды на успех: они жгли имущество своих хозяев и уничтожали их самих, пока бунт не подавлялся с такой же или еще большей жестокостью.
Таким образом, русские правители опирались на политические институты, отличавшиеся почти военной суровостью. Цари утверждали, что их власть дарована им Богом. Коммунисты претендовали на то, что их мандат им вручила История. Принцип, согласно которому власть закона выше власти суверена, разделивший на две враждующие стороны народ в английской гражданской войне, никогда не признавался ни царями, ни их преемниками. Граф Бенкендорф, начальник тайной полиции, бравый, но ограниченный офицер, в свое время утверждал, что «законы пишутся для подчиненных, а не для начальства!»[10], — мнение, широко распространенное в сегодняшней России. Старый большевик Каганович, отвечавший при Сталине за беспощадную коллективизацию сельского хозяйства и виновный в разрушении многих московских церквей, доказывал, что правовое государство, которому Горбачев впоследствии придавал так много значения, противоречит марксизму-ленинизму. Положение о том, что закон подчиняется требованиям партии, был организующим принципом сталинской «демократической» Конституции 1936 года и новой Конституции Брежнева 1977 года.
Пренебрежение к власти закона характеризовало не только начальство, с равным презрением к закону относились и интеллектуалы. Достоевский и Толстой считали, что жажда «справедливости», свойственная русским, выше, человечней и нравственно чище, чем формальное и равнодушное уважение к «Закону» на Западе. Они высмеивали попытки русских либералов ввести более гуманную юридическую систему. При этом они не объясняли, почему абстрактная русская жажда справедливости порождала в реальном мире так много вопиющей несправедливости.
Чтобы укрепить свою власть, цари намеренно и систематически прибегали к террору. Царь был над законом. И то же самое относилось к его политической полиции. Иван Грозный создал институт опричников, которые, подобно темным всадникам во «Властелине колец» Толкиена, верхом разъезжали по стране, одетые в черные плащи и держа в руках собачьи головы. Им дано было право мучить, грабить и убивать. Петр I лично участвовал в пытках и казнях своих подлинных или подозреваемых противников, включая собственного сына. В период его правления население России сократилось на четверть в результате войн, принудительного труда, голода и бунтов — пропорция бóльшая, чем при Сталине. Николай I создал Третье охранное отделение полиции, которое должно было следить за подозрительными элементами, наблюдать за иностранцами, держать под контролем места ссылки и заключения и представлять «информацию и доклады обо всех событиях без исключения». Даже в сравнительно либеральные 1860-е годы А. К. Толстой написал мрачно-комическую поэму о Попове, несчастном чиновнике, которому приснилось, что он застигнут своим министром при исполнении служебных обязанностей, будучи одетым неположенным образом. Его берут под арест, пытают и заставляют донести на своих соучастников. Образ политического заключенного, бредущего сотни, а то и тысячи верст к месту своего заключения или ссылки в Сибирь, проходит через все русское искусство, литературу и поэзию.
Теория, на которой основывалось применение террора, выглядела достаточно рационально, даже при Иване Грозном, чье здравомыслие, безусловно, сомнительно. Иван стремился раздробить общество и тем самым помешать возникновению организаций, способных бросить вызов его власти. Последующие русские правители также стремились, используя огромные размеры своей страны, изолировать народ от подрывных влияний. Русским не позволяли выезжать за границу и встречаться с немногими иностранцами, посещавшими их страну. Такова была сознательная политика. Богослов Крижанич говорил в XVII веке царю: «Помимо собственно самодержавия, другой ценнейшей нашей традицией является закрытие границ, то есть запрещение легкого проникновения в нашу страну иностранцев и запрет нашим людям выезжать за границы царства без важной причины»[11]. Контролю над физическим передвижением людей соответствовал контроль над движением идей — его осуществляла цензура. В Московском царстве жестоко искоренялась религиозная ересь. Екатерина Великая сажала в тюрьму вольнодумных писателей. Ее внук Николай I объявлял их сумасшедшими, а Пушкина и его сочинения поставил под личный надзор Бенкендорфа.