Георгий Арбатов, директор Института США и Канады, тоже был там. Он был одним из группы интеллектуалов, разрабатывавших принципы «нового мышления», ставшего основой внешней политики Горбачева. Сейчас он был настроен резко критически. Именно при Горбачеве москвичи привыкли видеть на улицах танки, сказал он. Именно при Горбачеве были созданы специальные милицейские и военные части — ОМОН и спецназ. Именно при Горбачеве произошли убийства в Литве. Именно Горбачев назначил главарей путча. Он не может уйти от прямой ответственности.
Зал заседания парламента был набит битком и пребывал в состоянии ожидания. Я с трудом протиснулся на свободное место. Лаптев проводил заседание терпеливо и умело, без трюков и манипуляций, свойственных Лукьянову. Заседание проходило спокойно и организованно, как если бы всем хотелось сделать вид, что жизнь продолжается как обычно. Горбачев говорил первым. Тон его был умеренным. Он признался, что вернулся в совсем другую страну, на которую смотрит теперь совсем другими глазами. Он признал свою вину за происшедшее — за выбор неподходящих людей, за излишние компромиссы, за то, что не оценил по достоинству либералов, за то, что не шел достаточно твердо по пути реформ. Он предложил поскорее подписать Союзный договор, провести сразу же после этого всеобщие и президентские выборы, а также переговоры с республиками, желающими выйти из Союза, о сохранении экономических связей, о мерах по укреплению гражданского контроля над армией и КГБ. Идеи его были цивилизованными и разумными, но — устаревшими. Даже его союзник, Назарбаев, твердо заявил, что идея федерации — группы государств, сплотившихся вокруг союзного центра, — теперь мертва. Казахстан присоединится только к конфедерации, центр которой будет наделен минимальными функциями.
Крайне правые высказывались во весь голос. В фойе полковник Алкснис, один из «черных полковников», требовавших ухода Шеварднадзе, давал интервью всем желающим. Рано или поздно, говорил он, танки придется снова вывести на улицы. Но — знаменательное пророчество — в следующий раз приказ на этот счет отдаст Ельцин. Рядом были выставлены на всеобщее обозрение письма пенсионеров и других рядовых представителей общественности. Во многих содержались злобные нападки на Горбачева за уничтожение партии и 70-ти славных лет господства коммунизма. Кажется, все телеграммы имели подпись отправителя — даже представители потерпевшей поражение стороны не боялись высказывать свои взгляды. Полковник Петрушенко, соратник Алксниса, находился в самом зале заседания. Он утверждал, что в стране необходимо было ввести чрезвычайное положение. Его следовало бы ввести конституционным путем, но Горбачев с этим не согласился. А потому руководители путча имели полное право действовать неконституционно. Его резкое выступление тоже было признаком того, что прежние страхи рассеиваются и что все полны решимости соблюдать юридические и демократические приличия. Никогда прежде тем, кто терпел поражение, не позволили бы остаться безнаказанными.
На следующий день я опять заглянул в парламент. Члены старого правительства защищались. Особенно впечатляющим было выступление Щербакова, бывшего заместителя премьер-министра по вопросам экономики. Он рассказал о том, как в первый день путча Павлов созвал министров и сообщил им, что раскрыт заговор, направленный на свержение правительства. В Москву тайком ввели вооруженные банды. У них на руках список лиц, подлежащих аресту. «Все вы числитесь в списке», — сказал Павлов. Затем он спросил министров, намерены ли они продолжать исполнять свои обязанности. Почти все сказали «да». Щербаков заявил, что удивляться тут нечему. Советские министры никогда не были настоящими министрами, а всего лишь техническими управляющими, всегда исполнявшими волю тех, кто был у власти. И все-таки считать, что все они одним «мирром мазаны», было бы несправедливо. Министр культуры Губенко предупредил Павлова, что от всего этого попахивает «чистками» 1937 года, и на следующий день вышел в отставку. Воронцов, отвечавший за вопросы экологии, тоже вел себя достойно. Геращенко был вынужден действовать таким образом, чтобы предотвратить крах банковской системы, а теперь, сказал он, его несправедливо поносят. Что же касается его лично, сказал Щербаков, то он с полным уважением относится к Горбачеву. Но он вошел в правительство не для того, чтобы служить человеку, а чтобы служить стране. В историю же с болезнью Горбачева трудно было поверить с самого начала. Она пахла интригами, сопутствовавшими свержению Хрущева. Щербаков сказал в заключение: «Я в последний раз выступаю с этой трибуны. Мы все не оценили того, что Горбачев пытался сохранить равновесие между конфликтующим силами в стране, подталкивая ее в то же самое время к реформам и переменам. Я предостерегаю вас, что худшее еще впереди». Его выслушали в полном молчании, и он с чувством достоинства сошел с трибуны.
Это заседание Советского парламента было последним, когда он сыграл важную политическую роль. Когда он вновь собрался 21 октября, на нем присутствовали делегации лишь от семи республик. Отсутствовала Украина. Лаптев объявил в этот день о своей отставке с поста спикера. Когда через два или три дня я посетил его, он сказал, что парламент всем надоел. Что вполне здравомыслящие люди, хорошо себя проявившие во время прошлых сессий, взбирались на трибуну и несли чушь. Самое большее, на что еще может пригодиться парламент, как и сам Союз, — это послужить мостом, по которому Украина и другие смогут найти дорогу назад, к каким-то организованным отношениям с Россией, после того как они убедятся, что независимость не столь привлекательна, как они надеялись. Реальное влияние Горбачева, сказал он, быстро падает. Его речь на сессии была, скорее, формальной. Он заявил, что примет «конституционные меры» в случае, если республики попытаются национализировать или «приватизировать» части Советских вооруженных сил на своей территории. Но никто не знает, что это может значить при его нынешнем ослабленном положении. У него теперь нет работы, которая занимала бы его целый день. Лаптев недавно зашел к нему по какому-то маловажному делу, и встреча продлилась более трех часов. Я заметил, что Горбачев всегда плохо распоряжался своим временем и всегда слишком много говорил. Лаптев широко улыбнулся. Ему кажется, он знает, чем это объясняется. Недавно ему позвонила Раиса Максимовна и положила трубку только через три четверти часа. Очевидно, Горбачеву дома никогда не удается вставить словечко, поэтому он изливает свое красноречие на тех, с кем соприкасается во внешнем мире.
Политическая инициатива теперь полностью перешла к Российскому парламенту. Именно там в конце октября Ельцин произнес свою долгожданную речь об экономической реформе. За несколько дней парламент одобрил принципиальные положения реформы, удовлетворил его просьбу об особых полномочиях для подавления сопротивления местного чиновничества и согласился рассмотреть вопрос об изменениях в Конституции. Основные демократические партии подписали декларацию о своей готовности поддержать реформу — образовался «единый политический блок», к созданию которого Ельцин призвал в своей вступительной речи. Через неделю Ельцин назначил свое новое правительство. Начальник его штаба Бурбулис стал первым заместителем премьер-министра, а Гайдар и Шохин — двумя вице-премьерами. Первый из них отвечал за экономическую реформу, второй — за социальную политику, включая проблемы безработицы. Таково было публичное начало радикальных экономических реформ, которые Ельцин и Гайдар предприняли в первые дни нового года.
Вслед за парламентом СССР, триумфальным демократическим завоеванием Горбачева всего лишь двухгодичной давности, утратившим теперь всякое значение, его судьбу разделили и другие институты Союза. Призрачные «министерства» в республиках, являвшиеся в прошлом символическими атрибутами фантомного «суверенитета», начали обретать реальное значение. В апреле 1991 года Андрей Козырев, министр иностранных дел «России», которая еще не стала реальностью, пришел к нам на ланч со своей женой. Он был сыном советского дипломата и сам служил прежде в советском Министерстве иностранных дел. Ему нравилось работать с Шеварднадзе, старавшимся изменить направление советской внешней политики, и он участвовал в составлении проекта исторического выступления Горбачева в ООН. Однако советское Министерство иностранных дел все еще подчинялось контролю партии, которая вмешивалась в политику на всех уровнях даже после того как лишилась своего привилегированного положения, вытекавшего из статьи 6 Конституции. Ему становилась все труднее это выносить. В октябре 1990 года он решил отказаться от успешной карьеры, примкнуть к Ельцину и посвятить себя пока еще неопределенной и призрачной «России». Я заметил, что для этого нужно было мужество. Он ответил, что не чувствует себя героем. Один из членов его маленького штаба, отвечающий за соблюдение прав человека, провел многие годы в лагерях. Козырев чувствует себя виноватым всякий раз, когда смотрит на него. Горбачева Козырев не особенно сильно критиковал, как и не выражал особого восторга по поводу Ельцина, непредсказуемого лидера. Деятельность этих людей все еще сковывало их партийное прошлое, и их способность воспринимать новые идеи была ограниченной. Козырев и его жена провели у нас три часа, из чего можно было заключить, как мало реального дела ожидало его в его Министерстве иностранных дел, находившемся в одном из не слишком фешенебельных районов Москвы. Он произвел на меня впечатление умного и порядочного человека. Как-то этот человек, на вид слегка подавленный и сонливый, думалось мне, совладает с неразберихой московской политики? Но хотя он стал крайне непопулярным в новой России, где националисты обвиняли его в том, что он продался Западу, он оказался достаточно стойким, чтобы продержаться пять лет, пока его не сменил Евгений Примаков.
После путча Козырев переместился в более просторное помещение в старом здании ЦК. В сентябре Джеффри Хау, бывший министр иностранных дел Великобритании, и я посетили его в большом кабинете, обставленном мебелью из карельской березы. Хау спросил, как развиваются отношения между советским и российским министерствами. Козырев ответил, что все зависит от исхода переговоров по поводу Союзного Договора. Если будут учреждены должность Союзного Президента и Государственный Совет Союза, непременно будет существовать и Союзный МИД. Он будет занимать прежнее место Советского Союза в Совете безопасности ООН и заниматься вопросами военной политики, некоторыми международными макроэкономическими проблемами, а также на первый взгляд мелким, но на самом деле важным вопросом назначения союзных послов.