одробности реформы: главное для него было — победить.
Таким образом, под натиском русских патриотов, радикальных экономистов и консервативных сторонников Союза, горбачевские усилия реформировать экономику свелись к разговорам и сошли на нет. Его план был опубликован в печати: достойные уважения, но расплывчатые предложения о создании федеральной банковской системы, введении рыночных цен, предоставлении большей свободы предприятиям, поддержке мелких фермеров, четко очерченной роли иностранного бизнеса. Он обещал серию президентских указов. Однако его идеи не понравились никому. Петраков и Шаталин раскритиковали их публично, несмотря на то, что они еще были его советниками. Он потерял терпение и передал свой план в один из парламентских комитетов. С этого момента его главной задачей было отражать нападки консерваторов. Время для реформ прошло, на протяжении следующих девяти месяцев экономика находилась в руках его министра финансов Павлова, который в скором времени стал премьер-министром. Практические последствия постоянных трений между склеротической и нежизнеспособной командной системой и настоящей рыночной экономикой начали давать о себе знать в повседневной жизни. Товары из магазинов исчезли. Местные власти в Москве и провинциях ввели рационирование продовольствия. Поскольку нормальное распределение прекратилось, заводы и государственные учреждения перешли на снабжение своих сотрудников наборами продуктов. В Министерстве финансов чиновникам выдавали продукты, в том числе и молочные, около уборной — одной из самых противных уборных, какие я видел в Москве.
Чувство отчаяния среди простого народа росло. И именно в этот момент Павлов провел в жизнь экономически безграмотный план стабилизации валюты путем изъятия банкнот крупного достоинства. Истеричные пенсионеры осадили сберкассы, пытаясь обменять свои сбережения на другие купюры до истечения невозможно короткого крайнего срока. Горничная Ольги Трифоновой была в слезах: пропало все, что она копила всю жизнь. Центральный почтамт был забит людьми, посылавшими денежные переводы самим себе и платившими за них 50-ти и 100-рублевыми купюрами. Когда бланки для переводов кончились, они отправились на вокзалы и накупили дорогостоящих железнодорожных билетов куда только можно. Результат этой меры был однозначным. Население решило, что правительство опять грабительски отбирает у народа его сбережения. Вера в Горбачева была еще больше подорвана.
Летом 1991 года Явлинский и Грэм Аллисон, ученый из Гарварда, разработали идею Большой сделки — еще одну версию плана Маршалла — и попытались добиться одобрения. Запад должен был, согласно этой идее, предоставлять крупные кредиты — гарвардский экономист Джеффри Сакс называл цифру 300 миллиардов долларов — в период осуществления советской программы радикальных экономических перемен. Сам я при этом соглашался с теми, кто считал, что нет смысла вкладывать большие кредиты в систему, которая не способна их использовать. Вместо этого, полагал я, нужно вовлечь Советы в крупные международные организации. Мы должны обучить их менеджменту и дать практическое экономическое образование. То есть познакомить с тем, что такое на деле банковская система, финансы, налогообложение, коммерческое законодательство, механизмы малого и среднего бизнеса, о которых русские, по понятным причинам, почти ничего не знали. В течение последующих нескольких лет британское правительство проводило именно такую политику.
Горбачеву трудно было понять, почему его друзья на Западе, для которых он столько сделал — ушел из Восточной Европы, согласился на воссоединение Германии, поддержал действия в районе Персидского залива, — не хотят предоставить хотя бы часть той помощи, которая после Второй мировой войны поставила Западную Европу на ноги, или часть тех громадных средств, которые они потратили на войну в Персидском заливе. Но он не мог поколебать мнения тех, кто доказывал, что западная финансовая помощь будет растрачена впустую, пока советская политическая и экономическая системы остаются, по сути, не реформированными. В результате стала созревать новая идея, менее конкретная, но с определенным политическим символизмом. Горбачев, на худой конец, должен присутствовать, по крайней мере, на некоторых заседаниях экономического саммита Большой семерки, который состоится в Лондоне в июле 1991 года. Мы — англичане, а также французы, немцы и итальянцы — были «за». Американцы сомневались, а японцы были «против» по причине своего спора с Советским Союзом из-за Курильских островов, которые Советский Союз аннексировал у Японии в конце войны. После довольно долгих бессмысленных препирательств приглашение в самый последний момент было послано.
Советское правительство продолжало изображать оптимизм, который теперь не подкреплялся никакими фактами. За месяц до саммита Лаптев признался мне, что экономика все еще находится в пике. Но теперь, утверждал он, правительство, по крайней мере, ухватилось за рычаг управления и «самолет» скоро выправится. Примаков, бывший в то время членом горбачевского Президентского совета, говорил, что Горбачев понимает, что на саммите он больших кредитов не получит. Но, несомненно, говоря от имени Горбачева, Примаков все-таки стремился к сделке: Запад в своих же собственных интересах должен предоставить Советскому Союзу большие субсидии в срочном порядке и без всяких условий. Я сказал Примакову, что мы намерены контролировать расходование денег и ни в коем случае не дадим их министерским княжествам, которые используют их лишь для укрепления старых структур. Председатель Европейской комиссии Делор посетил Горбачева через несколько дней после этого разговора. На встрече присутствовал и премьер-министр Павлов. Своим обычным циничным тоном он растолковал старомодную «антикризисную программу», ставшую теперь правительственной политикой, с которой Горбачев должен был отправиться в Лондон, в качестве свидетельства его решимости осуществить серьезные экономические перемены. Горбачев весьма высокопарно говорил о своих планах. Он приедет в Лондон, имея за поясом Союзный договор. Он предложит партнерство, которое вовлечет Советский Союз в мировую экономику. Когда Делор сказал ему, что нынешняя советская экономическая политика не внушает доверия за границей, он просто опешил.
Все это поставило лидеров Большой семерки перед неприятной дилеммой. Они могли провести с Горбачевым широкую политическую дискуссию. Это могло бы пойти на пользу его ближайшим целям, но в конечном итоге едва ли помогло бы ему или кому бы то ни было. Или же они могли бесцеремонно поставить его перед экономическими фактами реальной жизни. Это могло бы иметь своим результатом разумную программу экономической дискуссии, рекомендации, и со временем — оказание помощи. Но Горбачеву было бы трудно по возвращении на родину представить это как успех. Чтобы избежать фиаско, Джон Мэйджор послал сотрудника Казначейства Найджела Уикса, занимавшегося подготовкой Лондонского саммита, разъяснить Горбачеву суть дела и обсудить с ним кое-какие вопросы тактики. Мы посетили его 2 июля. С ним были Черняев и Примаков. Горбачев выглядел хорошо, слушал с большим вниманием и говорил необычайно взвешенно. Уикс объяснил, как проходит работа экономических встреч на высшем уровне: на них царят откровенность, доверительность, никаких длинных речей, никаких попыток навязать людям обязательства, о которых они могут впоследствии пожалеть. Отсюда продолжительные приготовления, осуществляемые «шерпами», высокопоставленными чиновниками стран-участниц. Горбачев прервал его с саркастической улыбкой: останется ли что-нибудь на долю руководителей государств, после того как «шерпы» закончат свои приготовления? Уикс его успокоил, а затем добавил, что никаких денег на столе в Лондоне не будет. Для этого Горбачеву придется убедить своих западных коллег, что его Союзный договор надежен и что у него имеется программа экономической реформы, которую он способен действительно претворить в жизнь. Горбачев объяснил, что ему необходим успех в Лондоне. И задал вопрос о том, что он может конкретно привезти с собой домой.
«Первые шаги по вовлечению Советского Союза в мировую экономику, продвижение по пути к партнерству (еще не членству!) с международными финансовыми учреждениями в Вашингтоне и начало серьезного диалога по экономическим вопросам», — ответил Уикс.
Щербаков был теперь заместителем премьер-министра, отвечающим за экономическую политику. Мы встретились с ним в старом здании Госплана напротив гостиницы «Москва» — плохая примета (правда, после 1993 года это здание стало местом работы Российского парламента — символ уже более благоприятный). Уикс без предисловий сказал ему, что антикризисная программа Павлова не внушает доверия. Это пробудило в Щербакове все чувства старомодного административно-командного экономиста. Откуда, возразил он, Уикс может знать, что план плох, если он его не видел. Масса второсортных личностей, потерявших посты в окружении президента (вероятно, имелся в виду Явлинский), разъезжают по всему миру и дискредитируют план по соображениям личных амбиций и уязвленного самолюбия. Это было чудовищным атавизмом, но Уиксу он на многое открыл глаза. Уикс немного успокоился, когда Абалкин, трезвый, реалистичный, как всегда мрачный, твердо заявил ему, что русским придется самим себе помочь, прежде чем остальной мир сможет помочь им.
Горбачев и его коллеги не обращали внимания на эти осторожные, но недвусмысленные предостережения. Примаков приехал в Лондон заранее, чтобы лоббировать интересы своего шефа. Выступая по британскому телевидению, он всячески педалировал ту мысль, что Советский Союз ввергнется в хаос, если Запад не предоставит ему немедленно материальную помощь, — жалкая и крайне неуместная попытка шантажировать лидеров Большой семерки в расчете возбудить против них общественное мнение. Уикс встретился с Примаковым и повторил, что Горбачев не может рассчитывать на получение денег и даже на официальное членство в Международном валютном фонде, а может претендовать лишь на новоиспеченный статус «ассоциированного члена» — положение, определяющее будущие отношения между Советским Союзом и странами Большой семерки. Примаков все более мрачнел и предупредил, что Горбачев будет крайне разочарован, коли ему предлагают так мало. Поразительно, что даже такая старая лиса, как Примаков, не понимал, что ни Горбачев, ни страны Большой семерки не могли себе позволить провала — им пришлось бы тогда выдать абсолютную пустышку за успех. Если вмешательство Примакова и дало какой-то результат, то оно лишь привлекло излишнее, а в советских условиях — вредное, внимание к громадному несоответствию между тем, что Горбачев ожидал, и чего на самом деле достиг.