Но людей поддерживало чувство ностальгии. Вопреки фактам, если это действительно были факты, они упорно продолжали верить на всем протяжении 1990-х годов, что их жизненный уровень подорвали Горбачев, Ельцин и Гайдар. Сталин, твердили они, регулярно снижал цены на продукты. Брежнев поддерживал цены на стабильном и низком уровне. Люди забыли о том, что дешевые товары редко продавались простому народу: их выносили через задний ход магазина тем, у кого были связи и деньги, чтобы доплачивать за дефицитные товары. По сравнению с тем, что люди чувствовали, истина была в прошлые годы совсем иной, более горькой, более циничной, требовавшей большей покорности судьбе. Об этом можно судить по политическим анекдотам того времени[91]. Однако народное представление о советском прошлом было понятным — это был способ компенсации за унижение от краха. Коммунисты не могли его не использовать, и правительство не могло не принимать этого обстоятельства к сведению.
Огромная территория России продолжала порождать почти неразрешимые проблемы. По мере того как страна беднела, система мер, рассчитанных на то, чтобы поощрять людей селиться в отдаленных районах Сибири и Севера, начала рушиться. Транспортные расходы резко подскочили. Изношенные системы отопления пришли в негодность. В районах, где температура зимой понижается до сорока градусов мороза, целые города стали замерзать. Громадные предприятия остановились, так как на их продукцию не стало спроса. Разница в зарплате уже не привлекала. Те, кто мог, уезжали на более выгодную работу в новых отраслях экономики в Западной и Центральной России, присоединяясь к тем четырем пятым населения, которые уже жили в этих регионах.
Однако многие не могли уехать. Они оставались в. городах с населением до миллиона человек, часто находясь в зависимости от уже нежизнеспособного промышленного предприятия, или же в крошечных поселках, далеких от всех достижений современной цивилизации. Сколь бы ни был безнадежным с чисто экономической точки зрения существовавший порядок, ни одно российское правительство не могло позволить себе его игнорировать. Пенсии и зарплату надо было выплачивать, даже если ничего стоящего не производилось. Каждую осень надо было собрать за счет правительства определенное количество продовольствия и найти топливо, чтобы дать возможность людям пережить суровую зиму. Беззаботные западные советники уверяли русское правительство, что эти проблемы утрясутся сами собой, когда начнет давать себя знать рыночная дисциплина. Люди поедут искать работу в другом месте. Местные предприятия под нажимом «суровых бюджетных ограничений» перейдут на производство высококачественных товаров, которые действительно нужны потребителю. Все это, конечно, было совершенно нереалистично. Чтобы разобраться с тем бременем, которое легло на российскую экономику в силу природных особенностей и сталинско-брежневского неумелого хозяйствования, потребуется не одно десятилетие. А некоторые проблемы, видимо, так и останутся неразрешимыми.
Простой народ изобрел много различных способов выживания. Люди обрабатывали свои крошечные земельные участки, устраивались на вторую работу, создавали небольшие деловые предприятия и, как это всегда делали русские, помогали друг другу, используя семейные и дружеские связи. К весне 1992 года крестьяне в маленьких деревнях вокруг Москвы (очаровательные, но покосившиеся деревянные избы, водяные колонки или колодцы на улицах из-за отсутствия водопровода, кое-где ветхие церквушки) обрабатывали свои наделы тяпками и лопатами. Это было похоже на фотографии старой крестьянской жизни в XIX веке, разве что крестьяне теперь были не в народных костюмах, а в тренировочных брюках и майках. Некоторые применяли самодельные культиваторы — маленькие бензиновые моторчики, кое-как прикрепленные к хлипким рамам. Некоторые даже пахали на лошадях. Это были первые рабочие лошади, которых мы увидели в России. Куры, овцы и козы слонялись по деревенским улицам. В некоторых местах крестьяне взялись за возделывание земли, брошенной колхозом. Авторитарное государство было более не в состоянии удовлетворять их насущные потребности, так что им не оставалось ничего иного, как проявить инициативу, которая так жестоко подавлялась Сталиным.
Весьма знаменательным новым явлением было возникновение в большом количестве негосударственных организаций, которые начинали заботиться о благоденствии граждан. В советские времена считалось, что независимые организации угрожают политической монополии партии, и они были запрещены. В новой России стихийно возникали организации по оказанию помощи бедным, бездомным, матерям-одиночкам, сиротам, алкоголикам и инвалидам, о которых государство заботилось совершенно недостаточно, и которые теперь в основном были брошены на произвол судьбы. В маленьких и больших городах по всей стране люди объединялись, чтобы как-то облегчить тяготы общих лишений. Многие из них были коммунисты, некоторые даже еще состояли в партии. Они выполняли аналогичные функции в прошлом и были порядочными людьми, знавшими, как вести дело в местных условиях. Западные советники давали им покровительственные, часто невежественные и неуместные рекомендации. В начале русские реагировали на эти рекомендации с восторгом, потом стали выражать недовольство, а потом научились принимать дельные советы и вежливо игнорировать те, что не имели смысла. Некоторые из самых крупных благотворительных начинаний были дискредитированы теми, кто хотел использовать новые возможности для обогащения. Однако были и другие инициативы, удовлетворявшие реальные нужды и функционировавшие все более эффективно. Это были первые жизненно важные ростки того, чего не было в Советском Союзе, — настоящею гражданского общества.
Поразительно, но, несмотря на лишения, через несколько лет в жизни многих людей появились скромные признаки перемен к лучшему. Экономика начала быстро развиваться. В Советском Союзе малый бизнес был незаконным. Нелегко пришлось ему и в новой России: препятствовали экономическая нестабильность и грабеж со стороны коррумпированных чиновников. Но по мере того как прежние источники более или менее гарантированного дохода начинали иссякать («они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем»), значительное и все возрастающее число людей обратилось к мелкому производству и сфере обслуживания.
В середине 90-х годов мы с Джилл присутствовали на торжественном вечере по случаю учреждения «Поддержки малого бизнеса» в Нижнем Новгороде — организации, ставившей своей целью содействовать самым маленьким, только что становящимся на ноги компаниям, юридической консультацией, технической помощью и мелкими займами. Почти все начинающие предприниматели были женщинами. Я спросил одну из них, в чем причина этого. Она посмотрела на меня с каменным лицом и спросила: «А что вы знаете о русских мужчинах?». Когда советская промышленность рухнула, мужчины занялись рыбалкой или начали пить. На долю женщин, как это часто случалось в прошлом, выпала задача изыскивать новые способы добывания денег, чтобы содержать семью.
Говорили, что вклад теневой экономики составляет 10 процентов в год, и на ее долю приходится почти половина всей экономической активности в стране. В официальной статистике это не отражалось, потому что новые предприниматели предпочитали не сообщать о своих доходах сборщикам налогов и местным рэкетирам.
В августе 1998 года русская фондовая биржа обанкротилась, и рубль утратил свою стоимость. Краху способствовали азиатский грипп, резкое падение цен на нефть, а также коррупция, неумелое управление и кумовство, еще худшее, чем в Азии. Импорт прекратился. Правительство заморозило свой иностранный долг. Большинство «банков» предстало в своей неприглядной и мошеннической наготе. Западные правительства и западные банки были возмущены русским дефолтом и предсказывали, что Россия на многие годы станет изгоем на мировых рынках. Я, со своей стороны, весьма мало сочувствовал иностранным спекулянтам, которые еще несколько месяцев назад зарабатывали на русских казначейских обязательствах до 180 процентов прибыли.
В наиболее трудном положении после дефолта оказалась Москва. Шикарные рестораны, состязавшиеся друг с другом оригинальностью убранства, внезапно опустели, так как их клиенты — бизнесмены, бандиты и их элегантные шлюхи — обнаружили, что уже не могут платить за обслуживание дикие цены. Особенно сильно пострадали люди более респектабельные, новый средний класс профессиональных финансистов, журналистов и мелких предпринимателей. Они не имели возможности обворовывать те жизнеспособные компании, которые еще существовали в России, или пользоваться монопольными правами, которые предоставлял своим друзьям становившийся все более коррумпированным Кремль. Их сбережения пропали.
Однако, вопреки мрачным ожиданиям, крах не вызвал полного развала. Во всяком случае, то, что происходило в Москве, не оказало серьезного неблагоприятного влияния на миллионы людей, боровшихся за жизнь, в провинции. К восторгу теоретиков либеральной реформы, экономика начала довольно быстро откликаться на стимул низкого курса рубля. Промышленность смогла снова экспортировать свою продукцию по конкурентным ценам. Местные предприятия, особенно в сфере производства продовольствия, стали предлагать товары, отвечающие русскому вкусу, взамен потребительских товаров, которые больше не импортировались.
Согласно официальным цифрам, на протяжении большей части 2000 года экономический прирост составил 7 процентов — впервые за многие годы. В следующем году рост продолжался, хотя и более скромный. Расходы потребителей значительно увеличились. Выросли также, и весьма значительно, отечественные инвестиции. Правительство начало, наконец, собирать налоги, и федеральный бюджет впервые показал профицит. Высокие цены на нефть обеспечили текущим счетам здоровое сальдо.
Это новое процветание явно изобличало во лжи тех, кто говорил, что экономическая реформа в России обречена. Однако процветание было ненадежным. Оно слишком зависело от высоких цен на нефть. Никакой серьезной перестройкой промышленности оно не сопровождалось. Суды и бюрократия оставались некомпетентными и коррумпированными. В стране все еще было множество банков, неспособных оказывать услуги, которые нормальн