ые банки обязаны оказывать, и Центральный банк ничего по этому поводу не предпринимал. Капиталистическая практика в России (говорить о настоящих капиталистических институтах было еще слишком рано) все еще страдала от неразберихи, коррупции и преступности.
Между тем изменения находили отражение не только в вульгарном поведении нуворишей, но и в самом облике столицы. Москва становилась процветающим городом. Благодаря энергичному мэру Юрию Лужкову, который обладал необычайной способностью находить финансы, город преобразился. Памятники, которые раньше приходили в упадок, восстанавливались правительством Москвы во всей их былой красе. Многие из них в свое время были сознательно разрушены Сталиным и Хрущевым. Теперь они были отстроены заново: массивный храм Христа Спасителя, воздвигнутый в честь победы над Наполеоном, взорванный в 1931 году большевиками; маленький Казанский собор на Красной площади, построенный в 1625 гаду в честь освобождения России от поляков, и многие другие. Над Москвой вновь высились главы куполов и сияющие кресты на них, о которых писал в свое время Пушкин. Колдобины на московских дорогах были заделаны, кольцевая дорога расширена, и начато строительство новой. По всей Москве строились все новые гостиницы и учреждения, так что столица стала походить на вечную стройку. В городе, где некогда было трудно найти приличную еду, возникали японские, французские, итальянские, индийские рестораны, многие из которых финансировались бандитами, искавшими, куда бы вложить свои деньги. В магазинах было полно потребительских товаров, которые москвичи до сих пор видели лишь в западных кинофильмах. За городом стали во множестве появляться похожие на грибы-поганки кирпичные виллы. Хозяева называли их дачами или коттеджами (в американском, а не в английском смысле слова), однако они ничем не напоминали изящные строения прошлого. Недвижимость тоже стала удобным объектом вложения денег для ловких на руку бизнесменов и продажных чиновников. Москва наконец-то начала соперничать с самыми современными столицами Европы.
Люди рассказывали, что вне Москвы наблюдается совсем другая картина. Однако и в провинции положение менялось. Летом 2000 года мы с Джилл вернулись в партийную гостиницу в Вологде, где останавливались накануне путча. Теперь гостиница называлась уже не «Октябрьская» а «Спасская». В помещениях был сделан евроремонт. Обслуживание и кухня в ресторане намного улучшились. И сам город процветал. Впрочем, лозунг, типичный для советских времен — «Будь осторожен с газом!», — выведенный трехметровыми металлическими буквами, все еще украшал вход на центральный рынок. Но власти настойчиво старались восстановить церкви и местный Кремль. Монастырь, использовавшийся поочередно то как тюрьма, то как сиротский дом, а впоследствии как военная база, был возвращен монахам. Изящные деревянные городские дома в центре города были тщательно восстановлены бизнесменами. Шарикоподшипниковый завод экспортировал свою продукцию и получал прибыль. Такое же положение наблюдалось в возрожденной молочной промышленности, которая до Первой мировой войны экспортировала масло в Париж. На центральной улице Вологды, унылой в 1991 году, было полно симпатичных ресторанчиков и маленьких частных магазинов, продававших электронику, одежду и великое разнообразие продовольственных товаров. Значительная часть продуктов была российского производства — хлеб, масло, колбаса, мясо, овощи. Цены были умеренные, люди покупали, продавцы были опрятны, хорошо одеты и вежливы.
Эти признаки относительного процветания наблюдались не только в областном центре. На расстоянии нескольких часов езды от Вологды расположена жемчужина архитектуры — Ферапонтов монастырь. После Октябрьской революции большевики расстреляли мать-игуменью. Но здания монастыря уцелели: с их строгими прекрасными фресками, написанными в XV веке Дионисием и его двумя сыновьями (местные люди с гордостью говорят, что они сделали это за 35 дней — есть чему позавидовать Микеланджело!). В соседней деревне с пятьюстами жителями имелись теперь три маленьких магазина, один из них частный, один, управлявшийся компанией из Вологды, и один, видимо, местными властями. Во всех трех продавались бананы и другие экзотические фрукты, почти незнакомые советским людям. Для западного человека все это могло казаться несущественной мелочью, но для всякого, кто жил в Советском Союзе прежде, они знаменовали собой новую экономическую революцию.
По мере продвижения дальше — к северу, к городам, расположенным на реках, — Каргополю, Тотьме, Великому Устюгу, — на торговом пути из Московского царства в Западную Европу, дела обстояли не столь хорошо. Когда-то торговля здесь приносила благосостояние и способствовала расцвету религиозного искусства и архитектуры. Но после того как Петр I изменил направление торговых путей, которые стали проходить через его новую столицу, Санкт-Петербург, процветание мало-помалу исчезло. В XX веке положение стало значительно хуже. Сталинские ищейки загнали независимых крестьян в колхозы, навязав им фактически крепостное право, которого раньше они не знали. Большевики разрушили древние церкви и стали использовать монастыри как пересыльные лагеря для узников, направлявшихся в ГУЛАГ. Заключенные, голодные и плохо одетые, умирали десятками тысяч на лесоповалах от непосильного труда и истощения. Когда в 50-х годах лагеря были ликвидированы, Хрущев вновь приступил к разрушению церквей и перегнал крестьян из колхозов в совхозы, получавшие огромные дотации от государства. Многие бывшие заключенные и их охранники так и остались в северных лесах, к которым они с горечью притерпелись. Каргополь, центр одного из островов архипелага ГУЛАГ, до сих пор имеет население, в четыре раза превосходящее прежнее.
В последние десятилетия существования социализма торговля лесом, совхозы и щедрые субсидии обеспечили этим маленьким городкам скромный уровень жизни. К началу нового, XXI века их немногочисленные отрасли промышленности истощились. Лесное хозяйство осталось почти единственным, где можно найти выгодную работу. Мужчины вернулись к традиционным занятиям — охоте, рыбной ловле и строительству деревянных домов, теперь, часто, для богатых клиентов из Москвы. Женщины жаловались, что пьянства стало больше, чем раньше, что растет потребление наркотиков и что многие молодые люди уезжают в большие города и назад не возвращаются. Местные бюрократы умеренно коррумпированы, какими были всегда в России чиновники. Однако серьезных преступлений в Каргополе совершается немного, а для того, чтобы иметь собственную мафию, город слишком беден.
И в самом деле, теперь в Каргополе мало что происходит. Аэропорт закрыли, единственная гостиница — не более чем ночлежка для странствующих чиновников, а для молодежи есть только два захудалых заведения, так что долгие летние вечера молодые люди бродят по улицам, разглядывая друг друга, — этакая мрачная северная пародия на средиземноморское корсо. Изголодавшиеся по впечатлениям, многие до сих пор вспоминают, как в 1991 году в соседнем военном лагере появился снежный человек, а потом вдруг исчез неизвестно куда, после того как его показали по Центральному телевидению. Можно было понять, почему молодежь уезжает.
Однако даже Каргополь не был в тот период окончательно безнадежным. Там и сям торговали какие-то жалкие лавчонки. Внутри самой «гостиницы» приютились аптека, маленький продовольственный магазин и магазин радиотоваров. Ассортимент в них был, пожалуй, лучше, чем в советское время, хотя, конечно, они не могли конкурировать с Вологдой. В городке имелось маленькое, довольно успешное туристическое агентство; было здесь и небольшое сообщество местных художников и ремесленников. Звонарь главной здешней церкви занял первое место во Всероссийском соревновании звонарей. В 1999 году только два человека в городе пользовались Интернетом, а уже через год — 25. Местные жители придавали большое значение новой дороге, которая строилась в Северной Швеции и Финляндии и через Каргополь должна была протянуться до самого Урала. Люди надеялись, что эта дорога, наконец-то, свяжет их родные места с внешним миром.
За пределами небольших городов даже такой надежды не было. Когда Советский Союз распался, местные совхозы были «приватизированы» и теперь назывались акционерными обществами. На практике это мало что значило. Управлялись они в основном той же администрацией, что и раньше, и то преимущество, которым некоторые из них пользовались, зависело от энергии и деловых связей председателя, как это было в советские времена. Между тем крупное сельское хозяйство, как отрасль, умирало. Огромные поля еще не успели так зарасти, чтобы превратиться в лес, но численность скота сократилась за десятилетие на две трети. Огромные амбары и коровники, построенные в 60-70-х годах, покосились, а кое-где и обрушились. Частное фермерство также не получило распространения. Независимо мыслящие крестьяне пытались воспользоваться новыми законами, которые ввел Горбачев с целью поощрить частное земледелие. Никого из этих «фермеров» не осталось. Все они вынуждены были отказаться от своей затеи из-за отсутствия инфраструктуры и аграрного кредита, а также из-за враждебности властей бывших совхозов и собственных соседей.
С достойным восхищения, хотя и горьким оптимизмом люди выкраивали свои маленькие участки на окраинах каждого юрода или деревни, а иногда прямо в самом центре. За этими крохотными участками они любовно ухаживали. Землю вскапывали, просеивали, полностью очищали от сорняков. Каждое растение в отдельности прикрывали полиэтиленом. В Англии вы бы подумали, что это садовники готовятся к деревенской выставке цветов. Здесь, на Севере, вырастить и сохранить овощи до наступления зимы — было вопросом жизни или смерти. Люди выживали, как всегда. Но сельскохозяйственная экономика Севера возвращалась к своему доиндустриальному состоянию.
Люди, жившие вне деревень, имели больший простор для проявления традиционного русского искусства выживать с помощью «блата», осторожно обходя закон. Проводница спального вагона поезда, на котором мы возвращались из Каргополя, зарабатывала 1500 рублей в месяц, а ее муж — 3000. (Сравнения, основанные на расчете обменного курса, конечно, бессмысленны, но портативный магнитофон «Самсунг» стоил тогда в Вологде 1300 рублей, что дает некоторое представление об истинном значении этих сумм.) В отличие от многих других, у нашей проводницы не было земельного участка, с которого она могла бы кормиться. Но жить все-таки было можно. Она даже имела возможность помогать своей овдовевшей дочери, пенсия которой составляла всего 400 рублей в месяц. Через несколько дней я рассказал эту историю одному из своих друзей. Он громко расхохотался. Проводница спального вагона получает 1500 рублей в месяц? Да она берет деньги за доставку посылок на протяжении всей трассы, что гораздо важнее заработка, который дает ей основная работа, а также за другие мелкие услуги. Фактически, она и представляла собой ту невинную коррупцию, которая пронизывала всю систему железнодорожного транспорта. Верхушка этой системы, судя по той регулярности, с какой убивали в то время региональных железнодорожных управляющих, часто буквально балан