сировала между жизнью и смертью.
В последующие годы иностранцы и русские с жаром спорили по поводу гайдаровской «шоковой терапии». Был ли он прав, навязав такой темп экономической реформы? Мог ли более основательный подход, за который ратовали Горбачев, Богомолов и многие другие, смягчить страдания, которые экономические перемены принесли русскому народу? Радикалы среди гайдаровских коллег и их иностранные советники доказывали, что реформы застопорились из-за того, что они не были достаточно далеко идущими. Бóльшая политическая воля и более последовательная поддержка президента, считали эти «рыночные большевики», могли бы протолкнуть реформы такого масштаба, что силы реакции не оправились бы и многих страданий можно было бы избежать.
Утверждения эти не слишком убедительны: Ельцин действительно не оказывал последовательной поддержки своим молодым реформаторам и не защищал их от критиков. Но и сами реформаторы были политически неопытными и не понимали, насколько важно разъяснять свою политику, чтобы простой народ понял, чего они хотят, и оказал бы им поддержку. У них не было действенной стратегии для преодоления препятствий, возникших в связи с отсутствием рыночных институтов и власти закона. Ни сами реформаторы, ни их западные советники не могут поэтому уйти от ответственности за провал их политики обеспечения тех быстрых результатов, которые они предсказывали.
Но дело не только в этом. Реформа была неизбежной, и лишения, которые она принесла, были неминуемым следствием крушения еле державшегося на глиняных ногах советского колосса. Никакая группа простых смертных, сколь бы умными, компетентными или дальновидными они ни были, сколь бы добрыми побуждениями ни руководствовались, не могла справиться одновременно со всеми экономическими, институциональными и социальными задачами, которые стояли перед Россией. Гайдар решил пойти по пути самой быстрой реформы, которую можно было протолкнуть через существующую политическую систему. Более медленный темп, как он утверждал, мог лишь продолжить страдания. А более быстрый — политически был наверняка невозможен.
Экономика, возможно, была ключом к будущему России. Но, как и в других странах, решение экономических проблем всегда является заложником политики. Политическая жизнь в ельцинской России была суровой, коррумпированной, а подчас и связанной с насилием. В отличие от Горбачева, Ельцина сравнительно мало смущало кровопролитие.
Первая кровавая конфронтация произошла в 1993 году. Она была вызвана жестокой борьбой за власть между Думой и президентом. Думу возглавляли вице-президент Руцкой и спикер Руслан Хасбулатов, оба — союзники Ельцина во время путча 1991 года. Они произносили демагогические речи, вели себя безответственно и намеренно оскорбляли президента, которому весной 1993 года безуспешно пытались объявить импичмент. Осенью они использовали вооруженных хулиганов, чтобы штурмовать здание московской мэрии рядом с Белым домом. Вооруженная толпа дошла тогда до телевизионной студии Останкино и открыла огонь. Внутри Белого дома раздавались призывы повесить Ельцина и его сподвижников. После неудачной попытки посредничества патриарха Алексия Ельцин уговорил крайне не желавшую этого армию послать 4 октября свои танки против Белого дома. В результате было убито несколько сотен человек.
Западные правительства поддержали Ельцина по принципу: править эффективно — это всегда первая задача любого правительства. Однако многие русские считали, что кризис мог быть разрешен раньше, если бы Ельцин проявил большее политическое искусство. Некоторые полагали, что он спровоцировал все сам, чтобы избавиться от своих парламентских противников и подготовить почву для новых выборов. И лишь немногие простили ему пролитую кровь на улицах столицы России.
На выборах, состоявшихся в декабре того же года, демократы добились весьма слабых результатов, а коммунисты — весьма значительных. Но самым сенсационным результатом были показатели партии Жириновского, носящей весьма не оправданное название «либерально-демократической». Грубая националистическая риторика Жириновского и его живые выступления по телевидению импонировали избирателям, возмущенным событиями в Москве и уставшим от той жвачки, которую им предлагали как реформаторы, так и коммунисты. Русские либералы и доброжелатели России за границей были в панике. Те, кто не желал России добра, были убеждены, что ничего в стране не изменилось, и предсказывали, что Россия находится на грани фашистской диктатуры. Прошло много месяцев, прежде чем и те и другие заметили, что в парламенте Жириновский и его последователи ведут себя сравнительно робко, регулярно голосуя за предложения правительства, так как их убеждения, по слухам, подкреплялись щедрыми субсидиями из специальных кремлевских фондов.
Ельцин воспользовался парламентскими выборами, чтобы провести новую конституцию, созданную по французской модели и заметно менявшую баланс сил в пользу президента. Многие были убеждены, что конституция не набрала нужного количества голосов, требующихся для признания ее законности. Без сомнения, подтасовки с голосами имелись, но один опытный специалист по избирательным технологиям из Северной Ирландии сказал мне, что он не заметил ничего такого, чего не наблюдал бы регулярно во время выборов в своей собственной провинции.
В декабре 1994 года произошла новая вспышка насилия, на этот раз в Чечне. Причины этой войны, отошедшей на задний план в связи с важными выборами в самой России, довольно туманны. Люди недоверчивые считали, что объяснение надо искать не в самом этом регионе, а в коррумпированности деловых связей и во внутренней политике России. Первая война закончилась поражением России: одним из немногих русских успехов было убийство с помощью искусно проведенной технической операции чеченского лидера Дудаева. Генерал Лебедь договорился о мире. Он предоставлял чеченцам приемлемые условия, которые привели бы их к независимости, если они разыграли бы свои карты разумно. Некоторые бывшие либералы, которые должны были бы поддержать Лебедя, сомневались в его патриотизме. Но русский народ приветствовал окончание кровопролития, и на какое-то время Лебедь стал вполне заслуживающим доверия русским национальным политиком.
Война возобновилась летом 1999 года. К тому времени политическая власть в Чечне почти перестала существовать и ряд террористических актов дал российскому правительству предлог для нового вмешательства. Правительство доказывало, что юридически Чечня — часть Российской Федерации и власти имеют право и даже обязаны предотвратить ее отделение от России. Это был тот же аргумент, что использовали французы для оправдания своей кровавой войны в Алжире. Но, в отличие от французов, русские считали, что в их непокорной провинции им грозит серьезная опасность со стороны исламского фундаментализма. Иностранные правительства не могли оспаривать эти принципиальные соображения. Однако им крайне не нравились методы, которые применялись на практике для решения чеченской проблемы. Эти методы были грубыми, жестокими и неумелыми. Беспорядочная бомбежка с воздуха и артобстрелы приводили к большому числу жертв среди мирного населения. Многие русские находили критику иностранцев несправедливой. Они напоминали своим критикам, что война Франции в Алжире стоила, быть может, миллиона человек убитыми. Они ворчали относительно бомбардировок Ирака и Сербии. И указывали на то, что американцы в начале 70-х годов сбросили на Камбоджу в четыре раза больше бомб, чем на Японию за все время Второй мировой войны.
Ельцину предстояло переизбираться в президенты летом 1996 года. К этому времени избиратели уже видели собственными глазами, что он становится все более сумасбродным, все чаще болеет и что его окружают откровенно продажные и не ладящие друг с другом члены свиты. Для многих людей это было неприятным напоминанием о последних годах эпохи Брежнева и «правления» геронтократии после его смерти. Тем временем страна, казалось, совсем разваливается. Региональные руководители вели себя все более вызывающе по отношению к центральному правительству. Новых капиталистов мало заботили тонкости коммерческой этики. Они уклонялись от уплаты налогов, нарушали права акционеров, завладевали активами своих компаний и прятали их в Швейцарии, а если требовалось, пускали в ход автоматы Калашникова, чтобы собрать долги. И все это происходило на глазах людей. К началу 1996 года рейтинг популярности Ельцина снизился до неполных 5 процентов.
Боясь, что он может проиграть выборы, Ельцин и его сторонники стали пугать народ, выставляя в качестве жупела коммунизм. Кое-кто из окружения Ельцина высказывался в том смысле, что было бы безопаснее во имя «антикоммунизма» вовсе отменить выборы. Главным политическим «оператором» стал Анатолий Чубайс, в высшей степени умелый помощник Гайдара в прежние времена. Он обеспечил Ельцину избрание с помощью беспощадного манипулирования прессой, экономикой и политической системой. Его идея была проста: правление Ельцина, возможно, было путаным, коррумпированным и некомпетентным, но все же оно гораздо лучше, нежели возвращение коммунистов.
Угроза была преувеличенной. После исчезновения никчемного Полозкова Российскую компартию возглавил Геннадий Зюганов, бывший учитель из Орла. Зюганов был достаточно искусен, чтобы удерживать от развала разобщенную и глядящую не в будущее, а в прошлое партию и оставаться ее главой. Он был достаточно умен, чтобы представляться своим сторонникам ортодоксальным патриотом, а либералам и западным бизнесменам — современным здравомыслящим человеком. Однако он не обладал ни харизмой, ни твердыми убеждениями, чтобы вести свою партию вперед. Его предвыборная программа призывала к ограниченному восстановлению государственного вмешательства в экономику и политику. Программа эта не принесла бы положительных результатов, а лишь тормозила появление более здоровой политической и экономической системы в России. Коммунистическая угроза уже перестала существовать во всех известных смыслах этого слова.