— По-английски говорите? — обратился к нему сыщик.
— Я сам англичанин, — сказал мистер Кэллоуэй.
Даже и это не привело к развязке, но, что самое странное, мистер Кэллоуэй вдруг оживился. Думаю, что никто к нему так не обращался вот уже сколько недель. Мексиканцы чересчур его почитали — ведь он стоил миллион, — а ни Люсии, ни мне и в голову не приходило обратиться к нему просто так, между прочим, как к обыкновенному смертному; даже в наших глазах грандиозное мошенничество и преследование по всему свету придавали ему значительность.
— До чего отвратительное здесь место, не правда ли? — сказал он.
— Правда, — сказал полицейский агент.
— Ума не приложу, что может погнать сюда человека с той стороны.
— Служба, — мрачно ответил агент. — Вы тут, как видно, проездом?
— Да, — сказал мистер Кэллоуэй.
— А я-то думал, здесь, за мостом — ну, вы меня понимаете, — жизнь! Про Мексику столько всего пишут.
— Ах, жизнь! — подхватил мистер Кэллоуэй. Он говорил твердо и четко, словно перед комитетом акционеров. — Жизнь начинается за мостом.
— Родину не умеешь ценить, пока ее не покинешь.
— Вот это верно, — сказал мистер Кэллоуэй. — Совершенно верно.
Сперва я еле сдерживал смех, но потом это все показалось мне не так уж смешно: старик, размечтавшийся о всяких заманчивых вещах, которые будто бы происходят за международным мостом. Должно быть, городок на той стороне представлялся ему этаким сочетанием Лондона и Норфолка — театры и коктейль-холлы, изредка охотничьи вылазки, по вечерам прогулка вокруг поля, и пес, это жалкое подобие сеттера, усердно обнюхивает канавы. Он никогда не бывал за мостом, он не мог знать, что там все такое же, даже планировка такая же, только улицы асфальтированы, и отели на десять этажей выше, и все гораздо дороже, и разве что чуть почище. Там не было ровно ничего, что мистер Кэллоуэй называл бы жизнью: ни картинных галерей, ни книжных магазинов, только «Сенсации экрана», и местная газета, и «Трещотка», и «Фокус», и бульварные журналы.
— Ну так, — сказал мистер Кэллоуэй. — Пройдусь, пожалуй, перед завтраком. Чтобы глотать здешнюю стряпню, нужен изрядный аппетит. В это время я обычно спускаюсь к реке поглядеть на мост. Может, и вы прогуляетесь?
Сыщик покачал головой.
— Нет, — сказал тот. — Я тут по службе. Разыскиваю одного малого.
И это, конечно, выдало его. В понимании мистера Кэллоуэя на свете был один-единственный «малый», которого кто бы то ни было мог разыскивать, — он сумел вытеснить из своего сознания всякую мысль о друзьях, разыскивающих друзей, о мужьях, поджидающих жен, вообще обо всех объектах каких бы то ни было розысков, за исключением одного. Это умение начисто забывать о других и сделало его финансистом: за акциями он мог не видеть людей.
Потом мы на какое-то время потеряли его из виду. Мы не заметили, чтобы он шел, как обычно, в аптеку «Париж» принимать аспирин или возвращался со своим псом с моста. Он просто исчез, а когда он исчез, люди стали переговариваться между собой, и сыщики слышали их разговоры. Вид у них был достаточно глупый; они энергично устремились в погоню за тем самым человеком, рядом с которым совсем недавно сидели в сквере. Потом исчезли и они. Так же, как мистер Кэллоуэй, они поехали в столицу штата, чтобы обратиться там к губернатору и начальнику полиции, и, должно быть, когда они сталкивались с мистером Кэллоуэем и сидели с ним вместе в приемных, картина тоже была забавная. У меня есть подозрение, что мистера Кэллоуэя везде принимали первым — ведь каждому было известно, что он стоит миллион. Только в Европе можно быть богатым и все же считаться преступником.
Как бы то ни было, примерно через неделю вся компания пожаловала обратно одним и тем же поездом. Мистер Кэллоуэй ехал в пульмановском вагоне, полицейские агенты — в бесплацкартном. Сразу видно было, что они так и не добились распоряжения о его выдаче.
К тому времени Люсия успела уехать. Автомобиль пришел и ушел через мост на ту сторону. Я стоял в Мексике и смотрел, как она вылезает у здания таможни в Соединенных Штатах. В ней не было ничего особенного, но издали, когда она, помахав мне из Соединенных Штатов, садилась в автомобиль, она казалась красавицей. И я вдруг посочувствовал мистеру Кэллоуэю, словно там, за мостом, и впрямь было что-то такое, чего не было здесь, и, обернувшись, увидел его: он, как и прежде, совершал свой обычный обход, и собака бежала за ним по пятам.
— Добрый день, — сказал я ему, как будто для нас было привычным здороваться друг с другом.
Он казался усталым, больным, запыленным, и мне стало жаль его — подумать только, что за победу он одержал ценою таких затрат и усилий; трофеем его был этот грязный и скучный городишко: будки менял и ужасающие салончики красоты с плетеными стульями и кушетками, раскаленный и душный скверик вокруг эстрады.
— Доброе утро, — ответил он мрачно; и тут собака стала обнюхивать кучу отбросов, и он повернулся и пнул ее с яростью, унынием, отчаянием.
В этот момент мимо нас проскочило такси с двумя сыщиками, направлявшееся к мосту. Они, вероятно, заметили этот пинок; быть может, они оказались умнее, чем я полагал, а может, просто впадали в сентиментальность, когда речь шла о животных, и были уверены, что делают доброе дело, а все остальное случилось нечаянно. Но факт остается фактом: эти столпы закона задумали выкрасть собаку мистера Кэллоуэя.
Он смотрел, как они проезжали мимо, потом спросил:
— Почему вы не едете на ту сторону?
— Здесь дешевле, — ответил я.
— Я хочу сказать — на один вечер. Пообедали бы в отеле — в том, что виднеется ночью там, наверху. Сходили бы в театр.
— Там нет театра.
— Ну все равно, уезжайте отсюда, — сказал он сердито, посасывая золотой зуб.
Он оглядел спуск к реке и подъем на том берегу. Он не мог видеть, что на улице, забирающей от моста вверх, нет ничего, кроме будок менял, — так же, как и на нашей.
— А вы почему не едете? — спросил я.
— Да так, дела, — ответил он уклончиво.
— Ведь это только вопрос денег, — сказал я. — Вовсе не обязательно переходить мост.
— Я не говорю по-испански, — сказал он, слабо оживляясь.
— Да здесь нет человека, который не говорил бы по-английски.
Он удивленно взглянул на меня.
— Разве? — спросил он. — Разве?
Все было именно так, как я полагал: сам он ни разу не пробовал к кому-нибудь обратиться, а все они здесь относились к нему слишком почтительно, чтобы с ним заговаривать, — ведь он стоил миллион. Сам не знаю, рад я или не рад, что сказал ему об этом. Если бы я не сказал, он, может статься, и сейчас еще был бы здесь; сидел бы себе у эстрады, где ему без конца начищали бы туфли, страдающий и живой.
Три дня спустя исчезла его собака. Я увидел его в скверике — со сконфуженным видом он бродил между пальм и едва слышно звал ее. Чувствовалось, что он смущен.
— Ненавижу эту собаку, — сказал он негромко и сердито. — Дворняга мерзкая. — А сам все звал: «Ровер, Ровер» — таким тихим голосом, что его не было слышно и за пять ярдов. — Когда-то я выводил сеттеров, — сказал он. — Я пристрелил бы такую собаку, как эта.
Я и в самом деле был прав: собака напоминала ему о Норфолке, он жил только прошлым и ненавидел ее за то, что она была недостаточно чистой породы. У него не было ни семьи, ни друзей, и единственным его врагом был этот пес. Закон врагом не назовешь — ведь с врагом должны быть личные отношения.
К вечеру ему сказали, что кто-то видел, как собака шла через мост. Разумеется, это был вымысел, но тогда мы об этом не знали — одному мексиканцу дали пять песо, чтобы он потихоньку утащил ее на ту сторону. Весь этот вечер и на другой день мистер Кэллоуэй сидел в сквере, и ему опять и опять начищали туфли, и он думал о том, что собака могла вот так просто уйти на ту сторону, а человек, бессмертная душа, не может и обречен здесь на ужасающее прозябание: коротенькие прогулки, и совершенно немыслимая еда, и порошки аспирина в аптеке.
Собака была за мостом и видела то, чего сам он видеть не мог. Вот проклятая псина! Это сводило его с ума в самом буквальном смысле слова. Не забудьте: человек жил вот так неделю, ему не на что было тратить здесь свои деньги. Сидя в сквере, он размышлял о столь вопиющей несправедливости. Думаю, он в конце концов все равно ушел бы за мост, но собака его доконала.
На другой день мистер Кэллоуэй не показывался; я решил, что он перешел на ту сторону, и тоже направился туда. Американский городок был так же мал, как мексиканский. Я понимал, что, если он здесь, нам с ним не разминуться, а он все еще возбуждал мое любопытство. Мне было чуточку жаль его, но не так, чтобы очень.
В первый раз он попался мне на глаза в единственной здешней аптеке, где пил кока-колу, потом у кино — он читал афиши. Оделся он с величайшей тщательностью, словно на званый вечер, но никакого вечера не было. Совершая свой третий тур по городу, я набрел на двух сыщиков — они пили в аптеке кока-колу и, должно быть, едва не столкнулись здесь носом к носу с мистером Кэллоуэем. Я вошел и сел у стойки.
— Привет, — сказал я. — Вы все еще тут.
Я вдруг испугался за мистера Кэллоуэя, мне не хотелось, чтобы они повстречались.
— Где Кэллоуэй? — спросил один из агентов.
— А, сидит там как приклеенный, — сказал я.
— А вот собаку-то не приклеишь, — подхватил сыщик и рассмеялся.
Второй сыщик, казалось, был слегка шокирован: ему не нравилось, когда кто-нибудь, говорил о собаках развязно. Потом они оба поднялись: на улице стояла их машина.
— Еще по одной? — предложил я.
— Нет, спасибо. Нам засиживаться нельзя.
Сыщик близко ко мне наклонился и доверительно сообщил:
— Кэллоуэй на этой стороне.
— Ну да!
— И его собака тоже.
— Он ее ищет, — добавил второй.
— Черта с два, станет он ее искать, как же! — сказал я, и второй сыщик опять был, казалось, слегка шокирован, словно я обидел собаку.
Не думаю, чтобы мистер Кэллоуэй и вправду искал свою собаку, зато собака нашла его. Из машины внезапно донесся радостный лай, полусеттер выскочил на мостовую и бешеными скачками помчался по улице. Прежде чем мы с первым сыщиком успели дойти до двери, второй сыщик, тот самый, что разводил сантименты, уже сидел в машине и гнался за собакой. В конце длинной дороги, сбегавшей к мосту, стоял мистер Кэллоуэй — я уверен, что он спустился сюда, чтобы взглянуть на мексиканский берег, когда убедился, что на американском нет ничего, кроме аптеки, кино и газетных киосков