– Эй, русскийе! – вслед за «белым» флагом там же показалась голова в шлеме, обтянутом капюшоном от маскировочного халата. – Не стрельяйте, переговоры!
– Че те надо, фриц? – Якубовский крикнул, не приподнимаясь из-за укрытия.
– Зачьем стрелять? Прощье сдаться. Врачи, банья, отдых… Сдафайтесь, русские. Огонь открывать не будьем, найн. Руки ввьерх и выходитьите.
– Мы подумаем. – Якубовский вздохнул. – Эй, Ганс, или как там тебя?!
– Чьто? – Немец вновь появился над заборчиком.
– Пока думаем, может, сигарет кинешь? У нас кончились.
– Коньечно, лови, Иван. Сдафайтесь, сигареттен у нас много.
Пачка дешевых солдатских «Спорт» шлепнулась рядом с сержантом. Тут же приземлилась плитка «Шокаколы».
– Вот дурной немец-то, а? – Якубовский взял пачку, держа ее подрагивающими пальцами. Открыл, достав сигарету, помял, понюхал. Запах был неплохим, сладковатым. Сержант не курил и сейчас, чиркнув спичкой, неумело затянулся, закашлявшись.
– Ты чего? – четвертый из выживших разведчиков, сорокалетний Иваныч покосился на него.
– Ниче… курю вот. Будешь? – сержант снова закашлялся, скривился, когда задел распоротой ногой за ручку РПД.
– А чего не покурить, да, сержант? – Иваныч прикурил от своей, сделанной из патрона, зажигалки. Затянулся дымом, прищурился, хитро глядя на Якубовского. – Особенно если в последний раз-то…
– Точно. – Сержант широко улыбнулся, глядя на него. Рука прошлась по коробке с лентой, последней, снаряженной обычными патронами. – Дурни немцы, ох и дурни.
– Это они нас поэтому гранатами не закидали до сих пор? – Христенко чуть прикрыл глаза. – Хотя вон тот урод, который с гранатометом бежал, точно в плен никого брать не хотел.
– Мало ли… может, чего переклинило у него в мозгах, всего делов. – Иваныч докурил сигарету, сплюнул вязкой желтой слюной. – Христенко?
– Чего?
– А что это ты так дышишь странно, а?
– Да, понимаешь, попали вот… – снайпер повернулся боком, который до этого времени закрывал. Опустил голову, смотря на густую коричневую корку, никак не засыхавшую на ткани. – Дышать тяжело так, представляете?
– Говно… – Хамзай сморкнулся, дернул чуть лицом. – Долго не протянешь.
– Это ты точно заметил. – Христенко закашлялся, сморщившись от боли так, что напомнил печеное яблоко. – Господи, больно как…
– Хамзай! – сержант позвал разведчика тихо, махнул рукой. – Помоги мне, а?
Тот аккуратно подполз к нему, доставая жгут из кармашка на рюкзаке. Посмотрел на выходное ранение, которое сержант успел закрыть ИПП и притянул его же бинтом. Поцокал языком, оценивая увиденное, и повернул ногу так, чтобы было удобнее перевязывать.
– Уходи… – Якубовский всхлипнул от боли, когда Хамзай перетянул ему жгутом бедро. Тот покачал головой, глядя на товарища. – Уходи, чурка ты нерусская, бери Иваныча и валите. Мы сможем их чуть задержать…
– Сам ты чурка… – Хамзай невесело улыбнулся. – Хорошо, братка, мы уйдем. Патронов на сколько хватит?
– Не знаю. – Разведчик потрогал пояс, стараясь что-то нащупать. – Ты это, Хамзай, оставьте нам с Петькой пару гранат, а? Мало ли…
Тот лишь кивнул, доставая из подсумка два рубленных яйца. Отогнул ворот куртки Якубовского и воткнул в узкий и тугой карман одну. Христенко протянул руку, мол, кидай, давай. Поймал «эфку», просунул в проушину застежки длинную полоску пластыря, прихватил им гранату по центру. Пластырь лег плотно, не давая ей выскочить из петли. Потянулся головой, проверяя – достает ли? Последним делом Христенко разжал усики, чтобы ничего не помешало вырвать чеку.
– Спасибо. – Снайпер прищелкнул новый магазин. – Давайте уже валите отсюда, нечего вам оставаться.
– Там гранатомет этого чудовища лежит. – Якубовский показал в сторону темного тела. – Возьмите, мало ли.
– Если только не поврежден… – Иваныч пожал руку Якубовскому. – Ну, встретимся, сержант. Потом, но встретимся. Это, Хамзай…
– Э?
– Лови. – Сержант кинул ему плитку немецкого шоколада. – Чего шоколадку забыл?
И широко улыбнулся.
Сержант подождал, пока они, старательно распластавшись по грязи, мусору, гари, черному снегу и крови, отползут дальше. Подмигнул Христенко, перед этим попросив его постараться попасть в здоровенного немца. Выхаркнул темный сгусток, удивленно уставившись на него, пощупал себя. Пальцы наткнулись на клочья разодранной одежды, кожи и мяса сзади, пониже правой лопатки. Якубовский только покачал головой, удивляясь тому, что не почувствовал ничего раньше, ослепленный болью в ноге. Пристегнул полную коробку, чтобы не полагаться на остатки ленты предыдущей, вздохнул, окунаясь в последние воспоминания.
– Эй, фриц! – голос был хриплым. Сержант подумал, что он похож на воронье карканье, и невесело улыбнулся.
– Да, Иван. Сдаешьса? – голова немца появилась над забором.
– Нет. – Якубовский очень хорошо стрелял, даже из такой тяжелой махины как РПД. Шлем спереди прогнулся, пробитый в двух местах короткой очередью. Немца откинуло на спину, только правая рука взметнулась над острыми концами досок. Христенко тоже не зевал, но его выстрел не вышел таким хорошим, как у товарища. Пуля из СВТ-С лишь чиркнула по шее темного и плечистого силуэта. А немец не промахнулся.
МГ ударил одной длинной очередью, зацепив снайпера по плечу и добив его, уже упавшего. Якубовский лишь успел заметить, как мертвого разведчика отбросило назад, тело дергалось, получая пулю за пулей. Но чуть позже ему стало не до этого. Теперь всерьез взялись уже за него. Бревно все еще спасало его, принимая в себя один свинцовый гостинец за другим. Частые попадания, впивавшиеся в его твердые бока, отдавались в голове сержанта звуком сапожного частого молотка. И рядом больше не было никого, кто мог бы прикрыть фланги, с которых несколько автоматов уже начали поливать огнем в его сторону.
Он вздохнул, понимая, что осталось немного. Взглянул на небо, стараясь остаться в нем, перевернутом светлом куполе. Рядом мягко упало что-то. Остального Якубовский уже не видел. Боли не было, разведчик умер мгновенно.
Хамзай и Иваныч смогли подобрать гранатомет. Странная конструкция с барабаном оказалась полной ровно наполовину. Этого хватило для маленького чуда, когда Хамзай, стоя под огнем догонявших немцев, попал в один из двигателей «Драккена». Тот задымил, выбросил жирный черный шлейф и ушел в сторону, даже не стараясь добить мгновенно рванувшие с места две фигуры в белых маскхалатах. Догнать их бегом по рыхлому снегу у фашистов шансов не было. Ни одного.
Лишь один, тот самый, последний из трех ненормально развившихся немцев, подхватив МГ практически подмышку, долго несся за ними саженными прыжками. Остановил его лишь выстрел из гранатомета, не попавший точно в высоченную фигуру, взрыхливший сугробы вокруг, но задержавший. Стрелять прицельными очередями тот не стал. То ли все-таки оказался ранен, то ли густая серая пелена от сгоревших остатков строений, разносимая еле уловимым ветром, мешала прицелиться. Двое оставшихся разведчиков из группы Абраменко ушли, скрывшись в спасительном пролеске.
Они петляли весь вечер и большую часть ночи, стараясь оторваться. С ревом несколько раз над разведчиками прошло несколько поисковых вертолетных патрулей. Один раз, когда оба лежали на снегу, стараясь перевести дыхание, Хамзай на самом крае слуха засек собачий лай. Далекий, хриплый и злой, он донесся до них, заставив разом встать и бежать дальше. К утру, когда подморозило, Иваныч хрипло кашлял, а волосы на коротко остриженных головах схватились коркой, все не таявшей, пока они снова не перешли в бег, хотя ноги практически не слушались. Ближе к девяти они наткнулись на группу Иволгина. Случайно и странно, но они смогли пересечься с их маршрутом.
Пуля со свистом пролетела рядом с головой Иволгина, отщепив несколько кусков коры, царапнувших скулу. Капитан кривовато усмехнулся, выловил еще одну фигуру в серо-белом, прицелился и плавно выбрал спуск. Винтовка Ованесяна кашлянула, аккуратно отправив вперед небольшой снаряд калибра семь-шестьдесят два. Фигура дернулась и пропала, плеснув красным из пробитой артерии на шее.
Он остался один. Остальные… остальных, если судить по двум глухим разрывам там, справа, в ельнике, уже не было. Ованесян умер несколько минут назад. Умер быстро, хотя и нелегко. Иволгин не смог смотреть на него, ничего не видящего, вздрагивающего в судорожных движениях. Осколок от разорвавшегося ОФЗ вошел в голову, пробил кость. Кусочек металла, скорее всего, совсем маленький, сделал свое дело, оставив неширокое отверстие, из которого били небольшие струйки крови. Капитан, которого закрыло широким стволом очень старой и высокой березы, пострадал меньше. Ему всего лишь в нескольких местах рвануло мякоть плеча. Иволгин перехватил винтовку, чуть не упавшую в снег, когда снайпер начал заваливаться и его самого, неуклюже, сильно ослабив. Но не упал сам, смог положить товарища на снег.
Когда Ованесян вздрогнул в первый раз, закричал, страшно и люто, ничего не соображая и просто воя от боли, Иволгин заплакал. Странно, казалось бы, зареветь посреди боя, когда тебя обложили, как волка, и стараются уничтожить, но ничего не поделаешь. Сдержать себя он не смог. Горячие редкие слезы бежали сами по себе, падая вниз, солеными дорожками огибая пересохшие губы. Всхлипнув, глядя на агонию своего бойца, капитан приставил ствол «штурмера» к голове и выстрелил. Слезы прекратились сразу, остановившись в тот самый момент, когда сухой и высокий Ованесян вздрогнул в последний раз. Дело оставалось за немногим, время практически вышло.
Там, чуть позади, дымил один из шагунов, которого смог подорвать кто-то из ребят. Лежало с десятка полтора, не меньше, егерей. А остальные шли сюда, по его, Иволгина, душу. Капитан перехватил винтовку, закинув автомат на плечо. Отстегнул подсумок у снайпера, понимая, что в том от силы один магазин, и быстро, насколько осталось сил, скользнул дальше, в самую глубь леса. Немцы пошли следом, только теперь осторожно, по