Примерно за полгода до этого в десятом павильоне Варшавской цитадели произошло необычайное событие: состоялась свадьба заключенного Ярослава Домбровокого с жительницей Варшавы Пелагией Згличинской. Для свадьбы понадобилось специальное позволение царского наместника.
Знаменитая Владимирка, по которой двигались в Сибирь каторжники, начиналась от Москвы. В ноябре 1864 года Домбровского привезли в Москву и поместили в пересыльной тюрьме на Колымажном дворе. Это переполненное в те годы учреждение московской полиции находилось там, где позже было выстроено здание Музея изобразительных искусств. Польские повстанцы, участники крестьянских выступлений, члены землевольческих организаций заполняли эту тюрьму. Среди них Домбровский легко находил друзей: для него многие здесь были людьми одного круга, одних убеждений, одной судьбы. Особенно обрадовало Домбровского то, что нашлись друзья и среди офицеров, несущих караульную службу.
О приезде в Москву и о дальнейшем своем маршруте Домбровский написал жене, высланной к тому времени в город Ардатов Нижегородской губернии под строгий надзор полиции. Пелагия, хорошо зная маршрут и без этого, подала прошение, чтобы ей разред1или на несколько дней поехать из Ардатова в Нижний Новгород для свидания с мужем. Разрешение, однако, ей не понадобилось, потому что Домбровский не попал в Нижний Новгород. 2 декабря 1864 года он бежал с Колымного двора и бессудно исчез. Произошло это как раз вовремя, ибо чуть ли не в тот же день в пересыльную тюрьму пришло предписание задержать Домбровского, чтобы снова предать его суду в связи с показаниями Оскара Авейде. Этот деятель назвавший для опасения своей шкуры сотни уч1стников конспирации, знал далеко не все. Но и того, что он сообщил, было вполне достаточно для смертного приговора Домбровскому.
Побег был бы невозможен без помощи мас§г6й<ких друзей. Сбрив заранее бороду и усы, Домбровский йапялил под полушубок юбку, Пйчтя С1фывшую его сапоги, и, повязав большой платок так, ггобы посильнее скрыть лицо, подхватил валявшуюся без присмотра корзину и смешался с толпой торговок, которьгх впускали на территорию пересыльной тюрьмы для продажи съестного и всяких мелочей. Благополучно миновав охрану, Домбровокий нашел безопасный приют и получил подложные документы: сначала паспорт на имя священника Матилова, а потом указ об отставке на имя полковника фон Рихтера. Первый из названных документов сделали из паспорта видного московского землевольца Николая Шатилова, в котором была искусно подчищена первая буква и дописано слово «священник». Второй документ был написан на похищенном революционерами чистом бланке. Воспользовавшись «указом об отставке», Домбровский пошел в канцелярию московского генерал-губернатора на Тверской и заявил о своем намерении поехать за границу. В канцелярий среди посетителей случайно оказался один из офицеров, хорошо знавший его настоящую фамилию. Домбровский пережил тяжелые минуты. Однако офицер сделал вид, что не знает Домбровского, и тот вышел из канцелярии с настоящим заграничным паспортом на имя отставного полковника Рихтера.
Болеслав Шостакович, Николай Ишутин и некоторые другие из московских революционеров, не им возможности полностью отрицать свою причастность к побегу Домбровского, на допросе заявили, будто не знали его раньше и помогли ему совершенно случайно, встретив на одной из московских улиц. Трудно поверить этой версии, явно придуманной для того чтобы запутать следствие. Многие факты противоречат ей. Как бы то ни было, Домбровский получил oт московских революционеров безопасный приют, абсолютно «чистые» документы, деньги и адреса их петербургских единомышленников.
Прежде чем покинуть Москву, Домбровский решил сбить со следа полицейских ищеек. Под его диктовку Шостакович написал и отправил в Ардатов следующее письмо: «8 декабря 1864 года. По поручению супруга Вашего, честь имею уведомить Вас, что он, вырвавшись благополучно из рук своих мучителей в первых числах этого месяца, в настояшее время выехал уже за границу». Как и ожидал Домбровский, письмо это не попало к его жене, а было задержано полицией и сбило ее с толку.
Друзья Домбровского действительно подготовили для него безопасный отъезд за границу. Но Домбровский вовсе не собирался оставлять жену во власти полицейских бурбонов. Выручить Пелагию было очень трудно, так как после побега ее мужа она находилась не только под неусыпным наблюдением полиции, но и под присмотром специально поселенных в доме солдат. Домбровскому нечего было и думать о появлении в Ардатове, так как его приметы наизусть знал там каждый полицейский, каждый чиновник. На помощь пришел отставной офицер, бывший: участник петербургских революционных кружков и армейской революционной организации в Польше, землеволец Владимир Озеров. У него скрывался Домбровский, находясь в Петербурге. Такой же смелый и находчивый, как Домбровский, Озеров имел совершенно иные внешние данные — он, в частности, обладал огромным ростом. 16 мая 1865 года Озеров прибыл в Ардатов под видом богомольца, пробирающегося в знаменитую Саровскую пустынь. Ему удалось незаметно увидеться с предупрежденной заранее Пелагией. Вечером того же дня они встретились на окраине Ардатова и выехали на лошадях в Гороховец, а оттуда — в Москву.
В Москве революционная молодежь приветливо встретила Домбровскую, снабдила ее паспортом на имя Полины Дюран и усадила в петербургский поезд (Озеров ехал в другом вагоне того же поезда). В Петербурге Озеров проводил ее к закрытой повозке, в которой их ждал Домбровский. Нужно было вести себя очень осторожно, чтобы скрыть от полиции обстоятельства чудесного превращения Пелагии Домбровской сначала в Полину Дюран, а потом в полковницу Рихтер. Это, однако, не омрачило их встречи — первой встречи после венчания в цитадели. Трудно сказать, сколько времени продолжалась бы их разлука, если бы не помощь Озерова и других друзей и единомышленников.
Прошло три дня. На палубе английского торгового парохода, отплывавшего из Петербурга, устроилась большая группа одетых в траур представителей столичной знати, ехавшей до Кронштадта, чтобы засвидетельствовать почтение привезенному из Ниццы телу умершего члена царской семьи. Никто не заметил, как и где к этой группе присоединились очень моложавый отставной полковник и его совсем юная жена. Полковник почти не участвовал в изысканном разговоре, шедшем в основном на французском языке и посвященном последним светским новостям. Супруга его, кажется, и вовсе не произнесла ни одного слова; она лишь изредка отводила взгляд от мужа, чтобы полюбоваться на купол Исаакия и Адмиралтейский шпиль, постепенно скрывавшиеся за горизонтом. Никто не обратил внимания на то, что полковник и полковница не сошли в Кронштадте, а остались на пароходе. Матросы, глядя на них, удивлялись тому, что эта состоятельная на вид супружеская чета предпочла их судно удобному пассажирскому пароходу, отходящему на следующее утро. Но капитан не выражал беспокойства и ни о чем не спрашивал, так как пассажир предъявил заграничный паспорт на имя отставного полковника с какой-то немецкой фамилией и заплатил большую сумму за плохонькую каюту.
Когда пароход отчалил и взял курс в открытое море, Домбровские облегченно вздохнули: теперь они были вне досягаемости царской полиции. Однако естественная радость от сознания свободы и безопасности очень скоро сменилась тоскливым чувством, хорошо знакомым всякому, кто надолго покидал свою родную страну. Уходящие за горизонт берега Российской империи — это полицейские гонения и военные суды, каторга и ссылка, нищета и бесправие. Но это и милая сердцу отчизна, незабываемые детство и юность, друзья и родные, а главное — то святое революционное дело, которому уже отдано так много, которому они готовы посвятить оставшуюся жизнь.
В Стокгольме и Копенгагене польские и русские эмигранты радостно приветствовали Домбровского, который приобрел широкую известность в революционной среде. Это нашло отражение в специальной статье эмигрантского журнала «Отчизна», написанной кем-то из тех, кто встречался с Домбровским в Стокгольме. В статье подчеркивалось, что Домбровский, приговоренный к смертной казни за деятельное участие в подготовке к вооруженному восстанию и неустанную борьбу за освобождение от деспотизма польского и русского народов, избежал смерти и смог вместе с женой выехать за границу только благодаря помощи русских революционеров. Текст статьи если и не согласовывался с Домбровским, то явно был навеян беседами с ним. Как бы то ни было, «Отчизна», оповещая своих читателей о прибытии в эмиграцию нового крупного деятеля, правильно отметила его характерные черты: последовательную революционность, верность идее русско-польского революционного союза и неукротимую энергию.
Остановку в Стокгольме Домбровский использовал для того, чтобы публично поблагодарить оставшихся в России друзей и возможности снять с них подозрения, чтобы дать отповедь реакционной печати, которая изощрялась в клевете на него, его жену и тех, кто помог им бежать. С этой целью он написал два открытых письма, свидетельствующих о том, что их автор очень неплохо владел пером.
Первое письмо было адресовано нижегородскому губернатору А. А. Одинцову. «Выезд жены моей из г. Ардатова, — писал Домбровский, — подаст, вероятно, повод к следствию. Что такое следствие — мне по опыту очень и очень хорошо известно. Я испытал, что следственные комиссии никогда ничего не открывают, а часто из своекорыстных видов запутывают невинных, и потому, желая отклонить подозрения и неприятности от кого бы то ни было, считаю необходимым изложить вам обстоятельства этого побега...» И далее Домбровский рассказывает выдуманную историю; из которой следует, что и побег жены из Ардатова и отъезд за границу подготовил и осуществил он один без чьей-либо помощи и даже без ведома самой беглянки. «...Все было так просто, — заявил он, — что тут не было нужды ни в каких сообщниках, по крайней мере в Ардатове». Старался убедить Одинцова, что виновников побега ему искать нечего, а остается лишь призвать упущения своих подчиненных, Домбровский предлагает губернатору утешиться мыслью о том, «что это маленькая [...] неприятность будет источником счастья для людей, много уже страдавших».