Другое письмо, отправленное Домбровским из Стокгольма, было адресовано редактору «Московских ведомостей» М. Н. Каткову — этому либеральничавшему когда-то публицисту, ставшему в годы восстания выразителем мыслей крайней реакции, оголтелым шовинистом и полонофобом. Постоянной темой его писаний была злобная, граничащая с доносами клевета на революционеров, а излюбленным приемом — попытки поссорить их друг с другом на национальной идейной и иной почве. Именно в этой области Домбровский и решил дать отпор реакционному писаке:
«Милостивый государь! В одном из номеров «Московских ведомостей» вы, извещая о моем бегстве, выразили надежду, что я буду немедленно пойман, ибо не найду убежища в России. Такое незнание своего отечества в публицисте, признаюсь вам, поразило меня удивлением. Я тогда же хотел написать вам, что надежды ваши неосновательны, но меня удержало желание фактически доказать все ничтожество правительства, которому вы удивляетесь, по крайней мере, публично. Благодаря моему воспитанию я, хотя и иностранец, знаю Россию лучше вас. Я так мало опасался всевозможных ваших полиций: тайных, явных и литературных, что, отдавая полную справедливость вашим полицейским способностям, был, однако, долго вашим соседом и видел вас очень часто. Через неделю после моего побега я мог отправиться за границу, но мне нужно было остаться в России, и я остался. Потом обстоятельства заставили меня посетить несколько важнейших русских городов, и в путешествиях этих я не встретил нигде ни малейшего препятствия. Наконец, устроив все, что было нужно, я пожелал отправиться с женой моей за границу, но, хотя жена моя была в руках ваших сотрудников по части просвещения России, исполнение моего намерения не встретило никаких затруднений. Словом, в продолжение моего шестимесячного пребывания в России я жил так, как мне хотелось, и на деле доказывал русским патриотам, что в России при некоторой энергии можно сделать что угодно.
Только желание показать всем, как вообще не состоятельны ваши приговоры, заставляет меня писать человеку, старавшемуся разжечь международную вражду, опозорившему свое имя ликованием над разбоем и убийством и запятнавшему себя ложью и клеветой. Но, решившись на шаг столь для меня неприятный, не могу не выразить здесь презрения, которое внушают всем честным людям жалкие усилия ваши и вам подобных к поддержанию невежества и насилия. Правда, удалось вам на некоторое время разбудить зверские инстинкты и фанатизм русских, но ложь и обман долго торжествовать не могут. Толпы изгнанников наших разнесли в самые глухие уголки России истинные понятия о наших усилиях и о нашем народе. Появление их повсеместно было красноречивым протестом против лжи, рассеиваемой официальными и наемными клеветниками, и пробудило человеческие чувства в душе русских.
Симпатия эта послужит основанием возрождения русского народа, и да будет она укором для вашей совести, если только ее окончательно не потушило пожатие царской руки.
Примните, милостивый государь, от меня эту новую для вас регалию. Сохраните и ее вместе с другими для потомков ваших: они найдут в ней более правды, чем в других, и легко отличат, что она послана не после торжественного обеда.
Ярослав Домбровский. Стокгольм, 16 июня 1865 г.».
2 июля 1865 года это письмо появилось в «Отчизне», 15 июля оно было опубликовано в «Колоколе» вместе с письмом Одинцову. Оба названные издания довольно широко распространялись не только в эмиграции, но и на территории Российской империи, так что публичная пощечина, нанесенная Каткову, имела весьма значительный резонанс. Он был усилен перепечаткой письма Домбровского в некоторых других изданиях, выходящих за границей, распространением в России его рукописных списков. Копия письма есть и в сохранившемся архиве Каткова.
Письмо Каткову, помимо своего прямого адресата, имело еще и другой: в какой-то мере оно было обращено к русским друзьям и единомышленникам Домбровского. Чувство признательности к ним и вера в необходимость и плодотворность сотрудничества с ними, выраженные в письме, сохранились у Домбровского на всю жизнь. Не прекратились и его контакты с издателями «Колокола», начавшиеся публикацией цитировавшихся выше писем. Подтверждением тому служит, в частности, письмо Герцену, написанное Домбровским в сентябре 1866 года и посвященное не раз упоминавшемуся уже В. М. Озерову, который незадолго перед этим также вынужден был эмигрировать, опасаясь ареста по делу о готовившемся покушении на царя. «Ротмистр Озеров, — говорится в письме,— принадлежит к числу тех светлых личностей, которые мечтали в России о свободе и с самоотвержением боролись против катковщины. Ему лично я обязан своим спасением; у него я нашел приют в Петербурге, и благодаря его великодушной помощи удалось мне вырвать жену мою из ссылки. Запутанный одной из последних жертв Муравьева в процессе Каракозова, Озеров спасся только благодаря своей энергии и в настоящее время находится в Париже. Здесь, под именем Альберта Шаховского, учится он сапожному ремеслу, чтобы снискать себе какие-либо средства для жизни. Не только чувство благодарности к Владимиру Михайловичу заставляет меня писать к вам эти строки, но и желание дать вам возможность употребить его для ваших трудов в России. Вы найдете в Озерове честного и мыслящего человека, горячего патриота, предприимчивого конспиранта и смелого агента. Таких как он, людей немного, и мне остается только поздравить вас с находкой и пожалеть от души, что Озеров не поляк». Рекомендация Домбровского оказала свое воздействие: Озеров близко сошелся с издателями Колокола», в особенности с Огаревым.
В один из августовских дней 1865 года Домбровские прибыли в Париж. Столица Франции, ее окрестности и ряд французских городов служили в то время приютом для нескольких тысяч бывших участников восстания, скрывавшихся от преследований царизма. Наличие друзей и знакомых среди ранее приехавших соотечественников, знакомство с языком, облегчающее возможность заработков, сравнительно хорошее отношение французской общественности к польским эмигрантам — таковы важнейшие житейские соображения, которыми руководствовались многие поляки, выбирая Францию в качестве постоянного места жительства в эмиграции. Для Домбровского эти соображения также играли роль, но главным для него было то, что во Франции в основном находились те активно действующие эмигрантские организации, через которые можно было поскорее включиться в революционную борьбу.
Деньги, собранные товарищами в Петербурге и отчасти в Стокгольме, были на исходе. Сняв более чем скромную квартиру на ул. Вавен, Домбровский начал искать работу. Ему посчастливилось: он поступил на должность чертежника (Академия генерального штаба давала в этом отношении хорошую подготовку). Заработок был невелик, сводить концы с концами было очень трудно. Но по сравнению со многими другими эмигрантами материальное положение Домбровских было сносным, тем более в первое время, когда еще не было детей.
Едва устроив свои житейские дела, Домбровский с головой ушел в политическую деятельность. Он поддерживал связи с французскими революционерами: первое время с бланкистами, позже — преимущественно с участниками тех организаций, которые в той или примыкали к Международному товариществу рабочих (Первому Интернационалу), возглавлявшемуся К. Марксом и Ф. Энгельсом. Но большую часть своих сил Домбровский отдавал борьбе за сплочение польских эмигрантов вокруг последовательно демократической социальной программы, без осуществления которой было невозможно достижение независимости польского народа.
Франция предоставляла убежище польским эмигрантам, разрешала им в какой-то мере политическую деятельность. Но это вовсе не значило, что симпатии французских сановников и буржуазии были на стороне революционных сил Польши. Французское правительство не только позволяло действовать многочисленной агентуре политической полиции русского царизма, но и оказывало ей активную помощь собственными полицейскими силами. Один из очень чувствительных ударов, нанесенных совместными усилиями петербургских и парижских провокаторов в 1867 году, оказался направленным против Домбровского, как человека весьма опасного с точки зрения царизма.
Французская конституция ограничивала возможности преследования эмигрантов по политическим мотивам. Поэтому полицейская агентура царизма и их французские партнеры изыскивали всяческие пути для того, чтобы запутать политических эмигрантов в уголовные дела, подготавливая для этого самые хитроумные комбинации. В 1867 году, во время посещения Александром II находящейся в Париже Всемирной выставки, поляк Березовский совершил на него неудачное покушение. Это подхлестнуло полицейскую службу обеих стран, и, хотя демократическая эмиграция не имела никакого отношения к данному террористическому акту, удар был нацелен в основном против нее. На квартиру Домбровского был совершен полицейский налет. Обыск не подтвердил полицейскую версию о связях его с Березовским, но обнаружил косвенные данные о том, что Домбровский имеет контакты t многими лицами, которые нелегально пересекают границы Российской империи, снабжал их фальшивыми паспортами. Намереваясь создать неотразимый предлог для ареста Домбровского, французская полиция состряпала дело по обвинению братьев Домбровских (вместе с Ярославом жил его брат Теофиль, тоже активный участник восстания 1863 года) в изготовлении фальшивых русских денег. Благодаря хитроумным комбинациям полиция получила повод для ареста. Однако в конце концов провокация провалилась. На суде адвокат Руссель во всех деталях раскрыл ее существо, и присяжные единогласно вынесли оправдательный вердикт.
Полицейская расправа над Домбровским не состоялась, но в течение почти трех лет его революционная деятельность была сильно затруднена, а моментами и вовсе парализована. В июле 1870 года, когда французская полиция вынуждена была вторично освободить его из тюрьмы, политическая обстановка в Европе оказалась накаленной до предела: это был канун франко-прусской войны. Хотя война была несправедливой для обоих государств, симпатии радикальной части польской эмиграции склонялись на сторону Франции даже в первые месяцы войны. Когда же в сентябре 1870 года (после поражения французской армии при Седане) Вторая империя рухнула под напором народного возмущения, сотни польских эмигрантов решили принять участие в вооруженной борьбе с пруссаками.