варце повернул назад, но было уже поздно: полицейские заметили его и бросились вдогонку. У Шварце были хотя и выписанные на чужое имя, но настоящие документы, к которым полиция не смогла бы придраться. Однако в его бумажнике, кроме большой суммы принадлежавших организации денег, были и важные конспиративные бумаги, а в кармане у него лежал револьвер: с такими вещами никак нельзя было попадаться, это грозило провалом не только ему лично, но и всей организации.
Выбежав на улицу Видок, Шварце повернул к Маршалковской, отстреливаясь на бегу. «Сразу же за углом он оказался перед гостиницей «Венская» и вбежал туда; мимоходом успел бросить буфетчице бумажник (он не знал ее, но был уверен, что не найдется варшавянки, которая бы отказалась спрятать вещи человека, преследуемого полицией, и не ошибся); затем через внутренний ход, указанный кем-то, выбежал на проходной двор, миновав который оказался на Ерозалимских аллеях. Шварце пересек улицу и, добравшись до первого поворота, свернул на Братскую и далее через площадь Трех Крестов по Княжеской. Ему удалось оторваться от преследователей, и он начал надеяться, что те собьются со следа. Но не тут-то было: какой-то барчук, совершавший утреннюю прогулку верхом на породистом рысаке, заметил беглеца, крикнул об этом запыхавшимся полицейским и указывал им направление, пока не убедился, что они его схватят. Тем временем, пробежав по Смольной, Шварце снова оказался на Ерозалимских аллеях и повернул в сторону пересечения этой улицы с улицей Новы Свят. Здесь полицейские настигли Шварце; он был схвачен и доставлен в цитадель.
Арест Шварце был серьезным ударом по левому крылу Центрального национального комитета, и Падлевский очень скоро почувствовал это. На следующий день после ареста Шварце в Варшаве стало известно, что в Париже арестованы Ю. Цверцякевич, И. Хмеленский, В. Милёвич, Ф. Годлевский. При этих обстоятельствах было принято решение о роспуске старого состава Комитета и о создании нового, по восможности из неизвестных арестованным лиц. Реорганизацию поручили провести Авейде. Не имея возможности отстранить от руководства Падлевского, за которого горой встала бы варшавская городская организация, «умеренный» Авейде противопоставил ему в новом составе ЦНК Гиллера и еще трех своих сторонников.
В эти дни, возвращаясь из заграничной командировки, в Варшаву заехал Зыгмунт Сераковский (это он привез весть об арестах в Париже). Встреча друзей произошла на совещании, где было утверждено назначение Сераковского на должность повстанческого военного начальника в Литве. Падлевский, провожая Сераковского до самой гостиницы, посвятил его в последние новости. Меморандум о петербургских переговорах Сераковский уже видел у Цверцякевича в Париже; содержание его он полностью одобрил. «План дислокации» вызвал у Сераковского серьезные сомнения.
На позицию левицы в ЦНК влияли общественное мнение и то понимание ситуации, которое сложилось у большинства участников организации. Совещание комиссаров некоторых воеводских организаций, состоявшееся около 20 декабря, обратилось в ЦНК с ультимативным требованием о том, чтобы восстание было назначено на день взятия рекрутов. В этом же духе высказалось собрание руководящих деятелей варшавской городской организации, проводившеёся в самом конце декабря. Напротив, опрошенные поодиночке военные специалисты (Э. Ружицккй, З. Милконский и др.) заявили ЦНК, что до весны завершить необходимую подготовку к восстанию невозможно, что более ранний срок обрекает его на поражение.
Существенно изменил соотношение сил в ЦНК приезд Бобровского. 22 декабря на заседании ЦНК он произнес большую и горячую речь. Доказав и убедив членов ЦНК, что восстание неизбежно, Бобровский требовал энергичной подготовки к вооруженной борьбе большого масштаба, к провозглашению ЦНК Национальным правительством. Не согласившийся с решением ЦНК Гиллер был заменен в составе комитета Бобровским.
На следующий день Падлевский вместе с Потебней и Бобровским внимательно изучали большое письмо, которое Домбровскому удалось передать на волю из цитадели. Домбровский также высказывался за сосредоточение всех усилий на подготовке восстания и излагал свой план действий на первые дни борьбы. Он предлагал начать ее с захвата крепости Модлин силами восставших варшавян при содействии находившихся внутри крепости участников офицерской организации. План был рассчитан до мельчайших деталей и вполне реален. По предложению Падлевского одновременно с захватом Модлина наметили атаку на Плоцк, с тем чтобы освобожденный город сделать резиденцией будущего Национального правительства. Для подготовки операции члены организации и конскрипты должны были постепенно покидать Варшаву и собираться в Кампиносской пуще, в лесных массивах близ Сероцка. 25 декабря новый вариант плана был поставлен на рассмотрение ЦНК и одобрен его большинством.
Точный срок начала восстания все еще оставался неизвестным (он зависел от того, когда будет объявлена бранка). Но выбора уже не было, и Падлевский со всей энергией отдался подготовительной работе. Как военный специалист, он отлично понимал, что сделать предстоит очень многое. Нужны были оружие и боеприпасы: их в основном предполагалось закупить за границей, а затем тайно доставить на сборные пункты повстанцев. Необходимы был теплая одежда, обувь, снаряжение, медикаменты, продовольствие — этим должны были заниматься местные организации, опираясь на содействие населения. Нельзя было обойтись без знающих военное дело командиров» топографических карт, уставов и инструкций для обучения повстанцев военному делу. Здесь Падлевский рассчитывал на серьезную помощь революционной организации русских офицеров в Польше и офицерских кружков в Петербурге, связь с которыми после его поездки в столицу стала особенно интенсивной.
Очень беспокоил Падлевского вопрос о взаимодействии на местах конспиративных организаций партии красных с офицерскими кружками в близлежащих гарнизонах. Он не раз говорил об этом с Потебней, и они принимали меры для того, чтобы везде, где это необходимо, были установлены личные контакты и разработаны совместные планы действий на первые дни восстания.
По полученным в ЦНК сведениям взятие рекрутов должно было начаться 14 (26) января. В связи с этим вечером 31 декабря (12 января) Падлевский собрал руководителей варшавских конспираторов и предложил им в течение ближайших двух дней организовать массовый выход конскриптов из города. Указание начальника города варшавяне приняли с большим энтузиазмом и почти везде выполнили его безотлагательно. Это было очень кстати, так как Велёпольский перенес срок бранки и начал брать рекрутов в ночь на 3 (15) января. В его руки попали главным образом лица, негодные к военной службе.
Проведение бранки в корне меняло ситуацию, требовало ответных действий. На экстренном заседании ЦНК, состоявшемся 3 (15) января, было решено начать восстание через неделю, а в оставшиеся дни завершить его подготовку. На следующий день собрались комиссары конспиративных организаций со всей Польши и руководящие деятели варшавской городской организации. На этом совещании, объявив присутствующим решение ЦНК, Падлевский произнес замечательную речь, полную патриотических чувств и глубокого понимания тех социально-политических вопросов, без решения которых восстание было обречено на провал.
«После долгого сна, — начал Падлевский, — нация проснулась к жизни и решилась жить... Свою волю она объявила в крови и молитве; она ни перед чем не отступила; всем пренебрегла для независимости, как это видно из ее непрерывных жертв». Затем он напомнил об истории конспиративных организаций Варшавы, о создании Варшавского городского комитета и преобразовании его в Центральный национальный комитет. «Этот последний, членом которого я состою в течение последних трех месяцев, — продолжал Падлевский, — ясно наметил в своей программе образ действий и громко его провозгласил; его исповеданием веры являлось — поднять всю нацию до понимания политической обстановки в стране, внушить веру в успех восстания и вступить в бой с захватчиками; кличем к восстанию было немедленное возвращение простому народу его собственности».
Рассказывая о пропагандистской деятельности организации, мобилизации денежных средств и других мероприятиях по подготовке к восстанию, Падлевский особо выделил вопрос об оружии. «Я официально обещал городскому отделу, — заявил он, — 7 тысяч карабинов, ибо, по всей вероятности, я мог их иметь в стране; но арест французским правительством комиссии, назначенной для доставки его, открыл ее намерения, и это привело к тому, что провоз оружия через границу значительно задержится. Я не организовал изготовления кос, ибо это было преждевременно [...]. Охотничье оружие собрано в воеводствах, его хватит не более чем на 600 человек».
Информировав собравшихся о назначении военными начальниками в Сандомирское воеводство М. Лянгевича, в Плоцкое — К. Блащинского («Боньча»), в Подлясье — В. Левандовского, а в Варшавское воеводство — его самого, Падлевский снова вернулся к вопросу о недостатке оружия и о невозможности заготовить его в оставшееся время. «...Комитет, — сказал он, — хочет узнать ваше мнение, а именно: как вы и ваши организации рассматриваете это новое обстоятельство?» Чья-то реплика переадресовала это г вопрос оратору и Центральному национальному комитету, представителем которого он являлся.
В ответ Падлевский решительно заявил: он всегда высказывал мнение, что участники организации и в особенности молодежь «должна пожертвовать собою для спасения простого народа, для разрешения крестьянского вопроса самой польской нацией, для заложения основ великой народной войны, для избавления всей нации». «Так я мыслю, — говорил Падлевский, — и за это я положу голову. Как солдат регулярной армии, я понимаю всю трудность теперешнего положения; я знаю, что я не могу сделать ничего лучшего, как погибнуть, неся крестьянину своей собственной рукой то, что ему принадлежит, то, что он должен получить от нас и через нас». Речь 4 (16) января была последним выступлением Падлевского в Варшаве: на следующий день он оставил город, чтобы возглавить повстанцев, которые должны были нанести первые удары по врагу.