Правительства Франции, Англии, а тем более участницы раздела Польши — габсбургской Австрии не были заинтересованы в восстановлении независимой Польши и отнюдь не собирались идти ради этого на войну с царской Россией. Но использовать ее затруднения для дипломатического нажима, завоевывая при этом дешевой ценой популярность в общественном мнении своих народов, полных сочувствия борющейся Польше, — это их вполне устраивало. Этой циничной игры западных правительств не раскусили многие поляки; в течение нескольких месяцев серьезно побаивалось и царское правительство, у которого свежи были воспоминания Крымской войны.
Надежда на помощь западных заступников сыграла немалую роль в изменении позиции белых в отношении восстания. Но еще большее значение имел сам факт усиления восстания и боязнь того, что оно приобретет характер социальной революции. Белые начали прощупывать почву для присоединения к восстанию. Они, по собственному их свидетельству, руководствовались «наполеоновским принципом»: «чтоб овладеть движением, надо стать во главе его». Руководящий орган белых в Королевстве Польском — Дирекция выдвинула проект создания коалиционного повстанческого правительства из представителей Центрального национального комитета и Дирекции на паритетных началах.
Но позиция Дирекции определялась не только своекорыстными расчетами лидеров белых. Те патриотически настроенные представители шляхты и интеллигенции, которые до сих пор шли за Дирекцией, были удивлены и возмущены ее отношением к восстанию. Они требовали присоединения к восстанию, роспуска самостоятельной организации белых и, не дожидаясь общего решения, сами включались в повстанческую деятельность. Дирекция все более лишалась опоры. Завязанные по ее инициативе переговоры о создании «общенационального фронта» были попыткой спастись от полного политического краха и компрометации.
После отъезда Временного Национального правительства из Варшавы Бобровский стал руководителем вновь созданного органа — Исполнительной комиссии. Состав ее менялся, но в основном в нее входили представители умеренных во главе с Гиллером. Не сумев воспрепятствовать началу восстания, они пытались теперь, вновь войдя в состав руководства, воздействовать на его политику. Но численное превосходство умеренных в Исполнительной комиссии, а затем и в воссозданном в 20-х числах февраля Временном Национальном правительстве не отражало действительного соотношения сил. За находившимся в меньшинстве Бобровским стояла реальная и надежная сила — демократическая и по составу и по духу организация Варшавы. Идти на прямой конфликт с Бобровским Гиллер и его присные не решались. В результате и в восстановленном Временном Национальном правительстве, несмотря на формальное равенство всех его членов, Бобровский сохранял реальные права главы, «премьер-министра».
Но на первый взгляд для возникновения конфликтов в новом повстанческом руководстве и не было причин. По единодушному решению были приняты меры для прекращения затянувшейся интермедии — диктатуры Мерославокого.
Сначала диктатор не спешил на поле боя. Когда дальнейшие отсрочки стали уже невозможны, Мерославский прибыл в северо-западную часть Королевства Польского, принял на себя командование над самым крупным в этом районе повстанческим отрядом и одно за другим 7(19) и 9(21) февраля — потерпел два тяжелых поражения в боях под Кшивосондзем и Новой Весью. Отряд был разбит, диктатор скрылся за границу и никаких вестей о себе не давал. Нечего говорить о том, что никакого общего военного руководства (а ведь в этом и был смысл его назначения на пост диктатора) Мерославский восстанию не дал.
В отрицательном отношении к Мерославскому были едины оба политических полюса Временного Национального правительства. Разница заключалась в том, что для Гиллера Мерославский был неприемлем потому, что с его именем шляхта безосновательно связывала свой страх перед социальной революцией, и отстранение Мерославского от диктатуры было необходимым условием достижения соглашения с белыми. Бобровский же знал истинную цену «демократизму» Мерославского, считал его честолюбивым демагогом и пустозвоном, вредным для движения в политическом отношении и бесполезным в военном.
Правительство приняло решение, что если до 24 февраля (8 марта) Мерославский не появится вновь на поле боя, считать декрет о его диктатуре аннулированным.
То, что присоединение белых к восстанию было по душе политически близким им умеренным, вполне понятно. Но неожиданным кажется положительное отношение к этому Бобровского, который вступил в переговоры с Дирекцией.
Бобровский не мог не приветствовать ликвидацию самостоятельной партии белых и ее до сих пор противодействовавшего восстанию политического центра. Он видел несомненные плюсы в возможности привлечь для нужд восстания значительные материальные ресурсы белых. Но он понимал, какую опасность таит в себе для политической линии восстания присоединение этих новых «союзников», и занял в переговорах с Дирекцией твердую позицию, добиваясь, по существу, ее полной капитуляции.
В своем письме Падлевскому в ночь с 22 на 23 февраля (с 6 на 7 марта) он, сообщая о том, что придется «торговаться» с Дирекцией, и раскрывая причины изменения ее позиции, делал вывод: «Конечно, нужно принять эту помощь; отталкивать нельзя и глупо; только следует вести себя осторожно, потому что по мере их содействия будут увеличиваться также и требования их».
Допустить белых в состав фронта сил, объединившихся для борьбы за независимость, но не дать им возможности овладеть руководством движения, сохранить выработанный политический и социальный курс — такова была намеченная Стефаном Бобровским стратегическая линия.
Была ли она правильна? Несомненно, что блок с белыми осложнял задачу развертывания широкого массового движения и дальнейшей демократизации восстания, но в сложных условиях повстанческой борьбы 1863 года, развертывавшейся под знаменем национальной независимости, он был неизбежен и необходим. Его серьезные минусы могли в значительной мере нейтрализовываться в условиях, когда руководящую роль в этом блоке играли революционные демократы. Так оценивал, в частности, эту проблему Энгельс, когда по поводу диктатуры Лянгевича, о которой нам предстоит далее говорить, писал Марксу 8 апреля 1863 года (н. ст.): «Какая партия первой нарушила соглашение о союзе, абсолютно необходимом для успеха восстания, трудно установить».
Избранная Бобровским линия была правильна, но реализовывать ее было необычайно трудно. Трудно было избежать и серьезных ошибок, о чем свидетельствуют события, происшедшие в это время в Литве и Белоруссии. Не разобравшись в причинах и смысле предшествующих разногласий между Литовским провинциальным комитетом и Центральным национальным комитетом и положившись на мнение комиссара ЦНК в Литве Нестора Дюлёрана, тайно «спевшегося» с литовскими белыми, Бобровский санкционировал реорганизацию повстанческого руководства в Литве и Белоруссии, что привело к захвату его белыми. Сколь отрицательны были последствия этого происшедшего в конце февраля переворота, говорится в других разделах нашей книги.
Но в переговорах с Дирекцией, в обсуждении вопроса о взаимоотношениях с белыми на заседаниях Временного Национального правительства Бобровский был тверд и последователен. И тогда его политические противники предприняли обходный маневр.
Созванное в Кракове тайное совещание, на котором были представлены в основном галицийские и познанские белые, приняло решение, в качестве основного мотива выставляя опасность диктатуры Мерославского, предложить диктаторскую власть в восстании генералу Мариану Лянгевичу, с тем чтобы при диктаторе находилось и подчиненное ему правительство. Это решение, явно направленное против руководящего центра восстания — Временного Национального правительства, было формально санкционировано представителем этого правительства — участвовавшим в совещании графом Адамом Грабовским, который предъявил скрепленные печатью бумажки о том, что ему дано не определенное точно поручение, а в своей речи намекал на то, что собственно тайное повстанческое правительство в Варшаве уже распалось. Вслед за тем группа участников совещания направилась в находившийся близ Кракова, в деревне Гоще, лагерь Лянгевича и убедила его подписать уже заготовленное воззвание о провозглашении диктатуры. Порукой в лояльности этого акта по отношению к существующему повстанческому руководству и для Лянгевича стало присутствие Грабовского.
Мариан Лянгевич, в прошлом офицер прусской армии, затем преподаватель польской военной школы в Италии (с того времени датируется его острая вражда с Мерославским), был назначен в начале восстания командующим повстанческими силами в Сандомирском воеводстве. Его отряд провел несколько стычек с царскими войсками и хотя ни в одной из них не добился значительного успеха, но и не был разбит. Двигаясь из района Свентокшижских гор на юг, Лянгевич присоединял к себе остатки других разбитых отрядов, к нему стекались добровольцы; к моменту, «когда он подошел к галицийской границе, под его командованием находилось более трех тысяч человек. Это был самый крупный повстанческий отряд, а точнее — соединение отрядов. Относительные успехи Лянгевича на фоне неудач других повстанческих командиров завоевали ему широкую популярность. По предложению Бобровского Исполнительная комиссия присвоила Лянгевичу звание генерала, он был награжден также почетным оружием.
С точки зрения белых в пользу Лянгевича говорило не только то, что он был решительным противником Мерославского, но и его жестокие расправы с антипомещичьим крестьянским движением в районе, контролируемом его отрядом. Это была та сильная рука, которой искали белые. Они же позаботились о том, чтобы придать ей соответствующую голову: в состав кабинета при диктаторе должны были войти свои надежные люди. Среди них наряду с явными белыми намеченный список включал Агатона Гиллера и его сотоварища по Временному Национальному правительству Леона Круликовского. Судя по всему, в интриге, породившей диктатуру Лянгевича, Гиллер принимал прямое участие.