поручиком, получил назначение на должность инспектора в училище лесоводства близ Гродно, он был убежденным революционером, готовым посвятить жизнь борьбе с социальным и национальным гнетом на своей родине.
С первых же дней пребывания в Сокулке, где находилось училище, Врублевский развернул революционную пропаганду. Вскоре среди учащихся возник кружок, ставший постепенно центром конспиративной организации всей округи. Не теряя связи с друзьями в Петербурге и в Вильно, Врублевский старался Завязать знакомства в целом ряде уездов Гродненской и Виленской губерний. В начале 1861 года возвратился на родину К. Калиновский. Вместе с Врублевским они энергично взялись за расширение конспиративной сети и революционную пропаганду. Они поддерживали контакт с Л. Звеждовским, служившим в Вильно. Вместе с Калиновским Врублевский издавал и распространял Мужицкую правда.
Начавшееся в Польше восстание постепенно охватывало территорию Литвы и Белоруссии. В апреле 1863 года Врублевский исчез из Сокулки. Донося об этом, начальство далеко не сразу решилось сделать предположение, что он примкнул к мятежникам. Между тем Врублевский в соответствии с решением повстанческой организации в условленном месте собрал отряд, насчитывавший более двухсот человек и состоявший из воспитанников Сокульского училища и окрестных крестьян. Повстанческим военным начальником на Гродненщине был назначен ветеран восстания 1830—1831 годов О. Духинский, возвратившийся из эмиграции. Врублевский стал его начальником штаба. Одряхлевший и неспособный руководить партизанскими действиями, Духинский с самого начала обладал лишь номинальной властью, фактически командование осуществлял Врублевский. Ротами повстанцев, сосредоточившихся в Беловежской пуще, в большинстве случаев командовали бежавшие из частей царские офицеры из числа единомышленников Сераковского, Домбровского, Потебни.
Оглашая повстанческий манифест по крестьянскому вопросу в близлежащих населенных пунктах и занимаясь военной подготовкой, повстанцы старались до поры до времени избежать столкновения с карательными войсками. 29 апреля, однако, им пришлось принять бой с превосходящими силами противника. Повстанцы проявили отвагу, Врублевский был особо отмечен в числе наиболее отличившихся смелостью и боевым мастерством. Однако каратели одержали победу: они оттеснили повстанцев, захватили их обоз с запасами продовольствия и казной. Лишь через две-три недели удалось вновь сформировать отряд; к началу июня в нем было примерно сто шестьдесят косинеров и около двухсот конных бойцов, которыми командовал лично Врублевский В Рожанском лесу в эти дни отряд принял участие в параде повстанческих сил Гродненского воеводства. Общая их численность достигала тысячи человек. Парад принимали повстанческие предводители на Гродненщине Константин Калиновский и Аполин Гофмейстер, памятный Врублевскому по 1848 году.
В июне повстанцы имели несколько удачных столкновений с карателями. Численность отрядов выросла почти вдвое. В отряды пришло много батраков, рабочих, бедноты из городов и местечек. Шли также неимущие шляхтичи, вольные хлебопашцы, государственные крестьяне. Приток свежих сил обусловливался прежде всего тем, что по требованию Калиновского повстанческие власти строго следили за осуществлением повстанческой аграрной программы. Однако численность карательных войск росла еще быстрее. Теснимые со всех сторон повстанцы в конце июня вынуждены были отойти в глубь Беловежской пущи.
В июле и августе повстанческие отряды вели тяжелые оборонительные бои, с трудом отбиваясь от преследовавшего их противника. Врублевский хорошо знал все лесные тропки и располагал подробными картами лесных массивов на Гродненщине; это не раз спасало повстанцев. В августе Духинский официально ушел в отставку. Калиновский, сосредоточивший в своих руках руководство восстанием в Литве и Белоруссии, назначил Врублевского командующим повстанческими силами на Гродненщине. Новый командующий был неутомим, проявлял чудеса распорядительности и храбрости. Он первым вступал в бой и отступал последним, он заботился о нуждах крестьян, что обеспечивало их поддержку повстанцам. Но соотношение сил все ухудшалось, бороться становилось все труднее.
Останавливаться нельзя. Переходя из одного лесного массива в другой, прячась в самую глухомань, повстанцы постепенно подвигались к Августовскому воеводству. Много опасностей подстерегало их на пути. Адъютант Врублевского И. Арамович, например, вспоминает: Под вечер сидели мы [...] на лугу среди болот и просек и делились куском хлеба и крошками зеленого табака [...]. Среди чащ, среди трясин немыслимо было узнать ни дорогу, ни направление. Командир сказал, что надо обождать зари, ибо наступила ночь. Прилегли мы на болоте. Каждый из нас искал места поудобнее у кустов, чтобы хоть голову можно положить чуть повыше. На заре нас разбудили чьи-то покрикивания. Это были казаки, которые ловили своих коней с ночного. Непрерывные утомительные переходы, почти ежедневные столкновения, отсутствие продовольствия и снаряжения заставляли многих повстанцев уходить домой, а командиров оставлять своих подчиненных и скрываться за границу. Врублевский один, кажется, оставался непоколебимым, не утрачивал ни на минуту бодрости и веры в успех.
Силы повстанцев таяли, была уже осень — нужно было обеспечить сохранение хотя бы минимума сил в зимний период. В сентябре Врублевский передал на время командование и поехал в Варшаву с предложением вывести свои отряды на зимовку в Подлясье. Предложение было принято, и намеченный план проведен в жизнь. В ряде боев, происходивших в ноябре и декабре 1863 года на территории Польши, Врублевский снова проявил себя умелым и хладнокровным военачальником, причем особенно удачно он командавал конниками. В конце декабря Врублевский был назначен повстанческим военным начальником в Подлясском и Люблинском воеводствах. В январе 1864 года около Устимова на конных повстанцев под командованием Врублевского неожиданно напал казачий карательный отряд. Он пытался остановить противника, но, тяжело раненный в голову и плечо, упал с лошади. Спасло Врублевского только то, что каратели сочли его убитым.
Местные крестьяне вскоре подобрали его, оказали ему первую помощь и переправили в имение арендатора Ксаверия Склодовского[7], где он мог получить лечение. Когда раны немного затянулись, Врублевский попросил поскорее переправить его через австрийскую границу, чтобы не подвергать опасности своих спасителей. Его переодели в женское платье и усадили в карету вместе с племянницей Склодовского, решив в случае необходимости сказать, что это ее экономка. Необходимость такая возникла, так как карету в пути остановил конный патруль. Фигура экономки показалась солдатам подозрительной, и они намеревались сделать обыск в карете, более внимательно осмотреть находящихся в ней пассажиров. К счастью, подъехал офицер и приказал патрульным оставить их в покое. Когда они отъехали на некоторое расстояние, офицер приблизился к карете и тихо сказал экономке : Приведите в порядок свое лицо ; потом он пришпорил коня, чтобы догнать своих подчиненных. Только взглянув на экономку, путники поняли смысл действий незнакомого офицера: на лице Врублевского были отчетливо заметны струйки крови, которые просачивались из открывшейся раны. Врублевский не знал ничего о спасшем его офицере, но был склонен думать, что это русский.
Через короткий промежуток времени Врублевский добрался до Парижа и лицом к лицу встретился с теми трудностями, которые испытывали многие его соотечественники и соратники по повстанческой борьбе, оказавшиеся в эмиграции. Почти не двигающаяся после ранения рука очень ограничивала возможности Врублевского в отношении приискания заработка: он смог устроиться только фонарщиком. Его обязанности не сложны: следить за исправностью газовых фонарей в нескольких кварталах, вечером зажигать их, а рано утром — гасить. Плохо то, что он должен делать все это в любую погоду — в жару и мороз, в дождь и в снег; трудно носить на израненных плечах тяжелую лестницу, неудобно карабкаться на нее и возиться с фонарем, когда действует только одна рука.
Но самое худшее в том, что заработная плата не может обеспечить его очень скромных потребностей: ему нечем платить за комнатушку, в которой он поселился, приходилось нередко сидеть без куска хлеба. Однако он никогда не жаловался и ни от кого не принимал помощи.
Первое время все помыслы Врублевского были связаны с тем, что происходило в Царстве Польском и во всей Российской империи. Как и многие другие, он еще верил в возможность нового вооруженного выступления в ближайшее время, старался установить контакты с теми, кто остался на родине, искал способов самому возвратиться туда. Постепенно он понял, что царизму удалось задушить революционное движение в Польше, а без этого нечего было думать о новых боях. Летом 1865 года до Врублевского дошли сведения о русских и польских подпольных организациях, привезенные З. Минейко и Я. Домбровским. Однако речь шла о русских городах, о местах, где сосредоточивались репрессированные участники польского национально-освободительного движения, но не о польских землях. В 1866 году до Парижа дошли слухи о жестоком подавлении восстания ссыльных в Забайкалье. Задуманное как широкая совместная акция польских и русских революционеров, оно в результате провалов и неудач вылилось в акт отчаяния, который в лучшем случае мог закончиться лишь побегом нескольких сот политических заключенных.
Своими надеждами и разочарованиями Врублевский всегда делился с Домбровским. К моменту их встречи в Париже прошло немногим более шести лет с тех пор, как они познакомились в Петербурге. Время и тяжелые раны, полученные во время восстания, сильно изменили облик Врублевского. В худом, немного сутулящемся, немолодом на вид мужчине с высоким лбом и длинными вьющимися волосами Домбровский ни за что не узнал бы Врублевского, если бы встретил его на улице. Домбровский изменился гораздо меньше, и Врублевский узнал его сразу. После собрания, на котором произошла встреча, Домбровский пригласил Врублевского к себе, познакомил его с женой, показал родившегося недавно ребенка. Несколько часов они посвятили воспоминаниям.