Наталья Федоровна КравцоваЗа облаками — солнце
«Своебышная»
В один из пасмурных летних дней Мария Павловна, идя по мосту через речку Вятку, оступилась и упала, скатившись по скользкому склону. На следующий день, за несколько недель до положенного срока, у нее родилась девочка.
Ребенок был слабеньким, и, опасаясь за жизнь девочки, перепуганная Мария Павловна вызвала к себе мать, Серафиму Александровну, которая быстро приехала в Вятку. Взглянув на девочку, бабушка новорожденной ахнула:
— Господи, да у нее ни глаз, ни ноготков!
— Мама, это я… упала.
Мария Павловна тихо плакала, чувствуя себя виноватой, и все смотрела на ребенка: глаза у девочки не открывались, ногтей не было, и весила она всего два с половиной фунта.
— Ну не плачь, не плачь, Маша. Бывает. А назвали как?
— Ольгой.
Добрая и заботливая Серафима Александровна, хлопоча вокруг крошечной Оли, старалась успокоить дочь:
— Ничего, Маша, ты не тужи. Бог даст — обойдется. Выходим ее, все при ней будет.
И она принялась выхаживать ребенка, держа его в тепле, обкладывая бутылками с нагретой водой. Мария Павловна полностью доверилась матери.
Отец маленькой Оли, возвращаясь домой вечером, с тревогой спрашивал:
— Ну как она?
— Ничего, ничего, Коля. Кажется, неплохо, — отвечала Мария Павловна, стараясь не волновать мужа.
Николай Ермолаевич Ямщиков, заканчивая Вятское сельскохозяйственное коммерческое училище, одновременно был занят научной работой по льноводству, которой придавал большое значение, ожидая от нее полезных результатов на практике. Увлеченный своими делами, он был постоянно занят, подолгу засиживался в библиотеке и домой возвращался поздно. Мария Павловна принимала это как должное и в свою очередь, хотя и была замужем, шла по жизни своей дорогой — училась в Петербурге на Бестужевских курсах. В Вятку приезжала лишь ненадолго. Иногда они не виделись продолжительное время, скучали друг без друга, но изменить положение не собирались.
Проходили недели, благодаря стараниям Серафимы Александровны девочка прибавляла в весе, и вскоре ее уже нельзя было узнать: она улыбалась, тянулась к ярким предметам, хватала игрушки. Мария Павловна успокоилась, повеселела и стала подумывать о возвращении к занятиям на Высших женских курсах. Спустя несколько месяцев она, переговорив с матерью и мужем, которые ни в чем ей не перечили, отправилась в Петербург. Уезжала она с легким сердцем, зная, что Оля в надежных руках. И хотя грустно было расставаться с дочкой и оставлять мужа одного в Вятке, это не очень волновало Марию Павловну. Для нее важнее было другое — получить высшее образование, вступить на самостоятельный путь в жизни и работать, работать.
Девочку она временно передала на попечение своих родителей, которые с радостью приняли внучку. Серафима Александровна и Павел Антонович жили в Холуницах, под Вяткой, где выросла и сама Мария Павловна.
Павел Антонович многие годы работал мастером-литейщиком на металлургическом заводе. Унаследовав эту редкую профессию от своего отца, он знал секрет литья, и поэтому на заводе ему цены не было. Когда, случалось, он запивал и не являлся на завод, хозяин сам приходил к нему домой и упрашивал выйти в цех — без него цех простаивал.
— Павел Антонович, ждем вас! Постарайтесь уж как-нибудь. Без вас никак не обойтись — брак пойдет.
Прилично зарабатывая, Павел Антонович был в состоянии дать единственной дочери образование. Русоволосая, светлоглазая Маша, тоненькая и хрупкая, с нежным одухотворенным лицом, внешне была похожа на отца. Девушка прекрасно училась, много читала и стремилась найти в жизни свое призвание. Мечтательная и несколько экзальтированная, она любила поэзию, увлеченно декламировала стихи, помышляла о сцене. Но в конце концов уехала в Петербург, чтобы получить высшее образование и стать учительницей, считая, что на этом поприще принесет людям больше пользы.
Серафима Александровна, женщина простая, домовитая и ласковая, всячески оберегала свою Машу от житейских трудностей, боготворила ее и не сумела привить дочери любви к домашнему хозяйству, семейному уюту, которые так любила сама. Выйдя замуж, Маша продолжала учиться, и даже появление ребенка этому не помешало.
Маленькая Оля, оставшаяся на руках бабушки и дедушки, росла живым, смышленым ребенком. Серафима Александровна полюбила внучку так, как любят единственное дитя. Сама она вышла замуж очень рано и в молодости не сумела сберечь своих детей: один сын утонул в семилетием возрасте, другой, совсем маленький, задохнулся, опрокинув на себя квашонку. Вырастила она только Машу, которую горячо любила, но не совсем понимала.
С дедом Оля подружилась, отдавая ему предпочтение, хотя Серафима Александровна уделяла внучке больше внимания. Картинки раннего детства запомнились девочке на всю жизнь.
…Вот сидят они вдвоем с дедом в светлой просторной комнате за обеденным столом. Оля аккуратно причесана, в накрахмаленном белом фартучке. В руках — карманные часы с цепочкой. Хитро поглядывая на деда, она подносит часы к уху и улыбается: тикают! А он смотрит на нее прищуренными добрыми глазами и кормит с ложечки…
…Кругом белым-бело. Ветви деревьев клонятся к земле под тяжестью снега. Дедушка крепко держит маленькую Олю за руку. Смеясь, она вырывается, бежит вперед и вдруг проваливается в сугроб, зарывшись носом в белое, пушистое, мокрое…
…Бабушка, поставив Олю на подоконник, примеряет ей платьице. Голубое, пышное. Ловко пришивая кружева, вертит ее, любуется, ласково приговаривает:
— Ты у меня голубенькая, ладненькая, красивая. Будешь как куколка…
Серафима Александровна любила наряжать девочку, шила ей платьица с оборочками и кружевами, шапочки с лентами. Да и сама наряжалась как только могла — это была ее слабость. Когда появилась на свет внучка, Серафиме Александровне было всего тридцать шесть лет. Румяная, красивая, она ходила в дорогих платьях, носила яркие шали, которые очень шли к ее черным глазам и темным вьющимся волосам. Спокойная, покладистая, она никогда не раздражалась, к мужу относилась с уважением и заботой. Если он вдруг пропадал и не являлся домой, терпеливо ждала его возвращения.
— У него запо-ой, — нараспев объясняла, когда о нем спрашивали.
Домой дед Павел возвращался грязный, виноватый и несчастный. Она не требовала от него объяснений, не ругала, не упрекала, а заботливо обмывала, кормила и лечила, делая разные припарки. И никогда не было между ними разлада или ссоры.
Однажды летом в Холуницы пришли цыгане, раскинули табор. Разодетые в цветные платки, в длинных юбках, в сверкающих монистах плясали цыганки, собирали деньги. Трехлетняя Оля смело пошла к цыганам и заявила:
— А я тоже хочу плясать!
Они подхватили девочку, и Оля закружилась вместе с ними под свист и веселые крики. Нарядную, улыбающуюся, ее передавали из рук в руки словно красивую куклу.
К большому огорчению девочки прибежала бабушка и унесла ее домой. А на следующее утро вдруг обнаружилось, что Оля исчезла. Не было и цыган, которые с рассветом ушли в неизвестном направлении. Предполагали, что кто-то из цыган выкрал девочку через окно.
Дед Павел Антонович с горя запил и от такого удара даже слег. Серафима Александровна металась в поисках пропавшей внучки, но никаких следов цыган найти не удавалось. О случившемся сообщили отцу в Вятку, и он сразу же приехал со своим другом Хаустовым, с которым когда-то учился на одном курсе. Хаустов, типичный цыган, смуглый, черноглазый, порывистый, сверкнув белозубой улыбкой, пообещал:
— Ждите и не тревожьтесь — скоро привезу!
Он быстро разыскал табор и договорился с цыганами, что те отдадут девочку. Но забрать ее оказалось делом не простым. Олю он нашел в кибитке на руках у молодой женщины. Девочка забавлялась блестящими серьгами и монистами и была вполне довольна своей судьбой, а цыганка, у которой, как выяснилось, недавно умер ребенок, целовала и ласкала ее. Увидев Хаустова, цыганка сразу поняла, зачем он явился, судорожно прижала Олю к себе и, плача, закричала:
— Нет, нет — не отдам! Нет!
Пришлось отнимать девочку силой, потому что никакие уговоры не действовали.
Время от времени в Холуницы приезжала Мария Павловна, иногда вместе с мужем. С радостью отмечала, что Лелька, как называла она дочь, жизнерадостна, весела и слабым здоровьем не страдает. И все же это не вполне удовлетворяло Марию Павловну, которой хотелось, чтобы ее Лелька проявляла к ней больше любви. Каждый раз, встречаясь с дочкой, она с тревогой спрашивала, заглядывая в светлые детские глаза:
— Ты не забыла меня, девочка моя?
— Нет, ты — моя мама! — бойко отвечала Оля. — Только я с тобой не поеду!
— Но отчего же? — огорчалась Мария Павловна.
— Оставь, Маша, — тихо, но твердо подсказывал Николай Ермолаевич.
— Да, да… Это я не подумав.
Свои приезды к дочери Мария Павловна старалась использовать, чтобы воспитывать ее. Николай Ермолаевич относился к этому скептически, тяготился вынужденным бездельем и, несмотря на любовь к ребенку, спешил уехать из Холуниц, чтобы заняться делом.
Оля подрастала, и Мария Павловна, окончив Высшие курсы, уже подумывала забрать ее к себе. Но прошел еще год, а девочка все оставалась в Холуницах — Серафима Александровна и Павел Антонович не спешили расставаться с внучкой. Да и сама Мария Павловна теперь решила подождать: после революции, которую она приняла с восторгом, наступило тяжелое время, когда в стране все бродило, когда молодой Советской республике приходилось не только бороться с контрреволюцией, но и отражать натиск интервентов. В такое время надежнее было оставить девочку в Холуницах, где о ней заботились, чем везти в глухую деревню, где уже начала работать учительницей Мария Павловна. К тому же с рождением второй дочери забот у Марии Павловны прибавилось, и жизнь стала еще сложнее.
Внезапно от сердечного приступа умер дед Павел Антонович. Полная сил и еще молодая, чтобы оставаться одной, Серафима Александровна погоревала и, подумав, решила пойти замуж за вдовца с большой семьей, который сделал ей предложение.