Не отводя глаз от пляшущего пламени, чуть улыбаясь, Степа произнес медленно, словно сам с собой говорил:
— Знаешь, мне сейчас так тепло… Только не знаю, от костра ли… Давай запомним этот день…
Сняв рукавицы, он протянул Оле.
— Возьми… Нет, я сам надену — дай руки…
Несмело, словно боясь обжечься, она подала обе руки. Взяв их в свои, Степа слегка сжал Олины пальцы и привлек ее к себе.
— Ты удивительная… Я тебя буду очень любить…
Из-под Олиной шапочки тяжело выпали русые косы.
Дня два спустя Аркаша, словно невзначай, спросил:
— Что, Олюшка, теперь тебе одессит нравится?
— Аркаша, ну что ты так!.. — укоризненно произнесла Оля.
— Кажется, он серьезно… А ты?
Пожав плечами, она ничего не ответила, глядя в землю: огорчать Аркашу не хотелось.
Короткие зимние дни были целиком заполнены учебой и полетами. Вечером Степа уводил Олю из общежития к себе домой — жил он в Москве с матерью и братом.
Оле он нравился все больше и больше. Неторопливый, с мягкими, как у тигра, грациозными движениями, высокий и тонкий, как молодой тополь, он, казалось, пришел откуда-то из другого времени. Однако его неторопливость не была признаком медлительности — наоборот, как дремлющий тигр, он мог в любую секунду молниеносно собрать силы. В его глазах, полуприкрытых темными ресницами, не угасал живой огонек.
— Ты же одессит, Степа? А живете вы в Москве, — сказала как-то Оля.
— Сначала мы жили в Одессе. Там я и вырос… А случилось это так.
И он рассказал ей, как утонул в море его старший брат, а вскоре произошло новое несчастье: погиб отец, который был капитаном парохода. В результате случайного столкновения пароход получил серьезные повреждения и стал тонуть. Капитан высадил в спасательные лодки всех пассажиров, в том числе своих двух сыновей — Степу и его младшего брата, которых взял с собой в рейс. Сам он еще оставался на пароходе, когда тот стал быстро уходить под воду. Степа все это видел…
— После гибели отца мама уехала жить в Москву и нас с собой забрала. Здесь у нее брат, — закончил Степа.
— А ты всегда хотел летать? — расспрашивала Оля, которая желала знать о нем все.
— Сначала я мечтал стать капитаном, как отец. В общем — плавать. Ну, а мама… Я знаю — она уехала от моря не только потому, что погиб отец.
Задумавшись, он умолк, потом весело тряхнул головой.
— А летать — летать я очень люблю! Воздух — это ведь тоже океан!
В доме у Степы было просто и хорошо. Он познакомил Олю с матерью, женщиной высокообразованной и прекрасной музыкантшей. К Оле она стала относиться с нежностью и заботой, встречала как родную дочь, готовила ее любимые кушанья. Первое время Оля немного робела перед ней, но скоро освоилась.
Часто мать Степы садилась за фортепиано и пела, главным образом романсы, иногда вместе с сыном. Потом и Оля присоединилась к ним и тоже полюбила романсы.
Степа, как и его мать, был очень музыкален, играл на фортепьяно, на баяне, гитаре, флейте… В летной школе он организовал струнный оркестр, который под его руководством исполнял русские народные мелодии, классическую музыку.
— Степа, да у тебя и палка заиграет! — засмеялась Оля.
— Безусловно!
Он брал первую попавшуюся палку и наигрывал тирольские напевы.
Осиротевший без Оли Аркаша загрустил в одиночестве.
— Вечером тебя и не видно, — сказал он ей как-то на аэродроме. — Ты все с ним пропадаешь?
Счастливая и, как все влюбленные, немного эгоистичная, Оля весело предложила:
— Ну хочешь — все вместе пойдем в кино! Прямо сегодня!
Печально усмехнувшись, Аркаша ответил:
— Нет, Олюшка, ты уж с ним иди…
Время шло, наступил новый, 1933 год. Миновала зима. Суровая и снежная, она как-то сразу вдруг уступила место весне.
В марте курсанты усиленно летали по сложной программе, наверстывая упущенное: зимой летных дней было сравнительно мало. Вставали рано, на аэродром шли еще затемно, чтобы не терять драгоценного времени и полетать, пока держался небольшой мороз. Днем почва на летном поле раскисала, трудно было рулить, трудно взлетать и садиться.
Однажды в самом разгаре полетов неожиданно прибыл инспектор. Курсантов выстроили — Оля стояла в первой шеренге, одетая, как и все, в комбинезон, шлем, сапоги, которые уже успела забрызгать грязью. У многих поверх комбинезона были надеты жилеты, старые куртки, пиджаки.
Инспектор, подтянутый, строгий, в черной кожанке и такой же фуражке, принял рапорт от начальника летной школы, не спеша прошелся вдоль строя, молча, внимательно изучая каждого взглядом, и вдруг сказал:
— Что же это, товарищи! В каком виде вы являетесь на полеты! Безобразие! Одеты небрежно, сапоги у всех грязные!.. Какие же вы летчики? Да я не вижу здесь ни одного, кто побрился бы! Все заросли щетиной… Вот один только чисто выбрит. И одет аккуратно — молодец! Вот только сапоги…
Он показал рукой в Олину сторону. В строю раздался приглушенный смех. Нахмурившись, он насторожился и, по-своему поняв свою ошибку, решил поправиться:
— Понимаю, понимаю — он еще слишком молод… Безусый, так сказать! Как ваша фамилия, курсант?
Покраснев, Оля ответила звонким девичьим голосом:
— Курсант Ямщикова!
В строю все теперь уже открыто смеялись, да и сам инспектор широко улыбнулся, покачав головой и забыв, что собирался кое-кого наказать за неряшливый вид.
— Ну посмотрим, курсант Ямщикова, чем сегодня вы нас порадуете! Начнем с вас.
Через несколько минут Оля уже выруливала на старт, чтобы лететь «в зону» на пилотаж. В задней кабине сидел инспектор.
Отправляя Олю в проверочный полет, Черевичный только спокойно напомнил:
— Все — как обычно, Ямщикова. Лети.
В «зоне» Оля, у которой появился азарт, стала лихо выполнять фигуры высшего пилотажа и так завертела инспектирующего, что он запросился на землю.
— Отлично, отлично, Ямщикова! Я вижу, вы летчик смелый… Можно садиться. Идите на посадку.
На земле он поспешно вылез и похвалил Черевичного.
— Все в группе так летают? — спросил он.
— Ямщикова — одна из лучших.
Когда инспектор ушел в другую группу, Черевичный подозвал Олю и поинтересовался:
— Почему так скоро вернулись из зоны?
— Не знаю, — уклончиво ответила Оля. — Может быть, он давно не летал — отвык…
— Запугала, значит! — улыбнулся Черевичный. — Ну, ладно, слетай теперь по программе.
Оля дала газ — и самолет побежал по мокрой земле. Вскоре он оторвался от земли и стал уверенно набирать высоту. Внизу Оля уже видела реку, блестевшую под солнцем, как вдруг мотор как-то странно, со стуком зафыркал и умолк… «Вот не хватало еще!..» — подумала Оля и перевела самолет в планирование, бросив взгляд на высотометр: около восьмидесяти метров… Впереди Москва-река делала крутой изгиб… Неужели прямо — в воду!..
Высматривая место, куда бы сесть, Оля не нашла ничего лучшего, чем прибрежный песок. Но нужно туда попасть… Аэродром остался сзади, разворачиваться нельзя — мала высота… Можно садиться только перед собой, а там — река…
Сажая самолет вдоль берега, Оля подвернула чуть левее, чтобы не попасть в воду. У-2 коснулся колесами мокрого песка и, пробежав по мелкому заливчику, остановился у самого изгиба реки, так что крыло оказалось над водой…
Оля быстро выбралась из кабины на крыло, хотела спрыгнуть на песок, но не нашла сухого места. Осмотревшись, удивилась: узенькая песчаная полоска, полузатопленная водой… Не взлететь…
Ничего не оставалось, как ждать, когда ее найдут. Усевшись на борт кабины, Оля задумалась. И чем больше думала, тем сильнее портилось настроение: вынужденная посадка — это же ЧП, а там, на аэродроме — инспектирующий… Еще разозлится, выгонит из школы…
Но дурное настроение быстро рассеялось: светило солнышко, поблескивала серебром река, в воздухе носились свежие запахи весны. В тишине слышно было жужжанье летавших самолетов. Посматривая в сторону аэродрома, Оля ждала. Наконец, увидела самолёт, летевший прямо к ней, узнала Черевичного, помахала рукой. Черевичный низко прошел над Олей, сделал еще два круга, рассматривая место, где она села, и Оля знаками объяснила: отказал мотор.
Самолет улетел, и она, успокоившись, сидела, болтала ногами, подставляя лицо весеннему солнышку. Прошло еще немного времени, и на реке появилась лодка, в которой находились ребята из группы Черевичного и он сам. Издали Аркаша кричал ей:
— Ямщикова, ты настоящий Робинзон Крузо! Идем на помощь — сейчас спасем!..
Лодка причалила, и все ахнули.
— Да как же ты тут села?
— Только чудом здесь можно сесть. При самом точном расчете не получится! — говорил Черевичный. — Ты что молчишь? Почему села?
— Мотор отказал на взлете.
Механик, которого привезли, уже осматривал мотор, стоя в воде.
— Нет, сразу не исправишь, — протянул он с сомнением.
— Да тут и не взлетишь! Кругом вода и песок. Придется самолет разбирать, отвезем его по частям. Приступайте! — распорядился Черевичный.
— Натворила, Ямщикова! — сказал Аркаша. — А все же, товарищ инструктор, здорово она сумела: и самолет цел, и сама. Я бы не смог так рассчитать…
Инспектирующий, вопреки ее ожиданиям, не ругал Олю, наоборот, поставил всем в пример.
— Не растерялась, молодец! Сумела матчасть спасти!
А она потом рассказывала Аркаше:
— Сама не знаю, как получилось… Вижу — вода, я потихоньку даю и даю левую ногу, чтоб не в реку попасть, а на песочек — вот так и села.
— Брось, Олюшка! Не притворяйся. Глаз у тебя точный — вот в чем дело! Я-то знаю!
Весна оказалась теплой, уже к концу марта аэродром подсох, а в начале апреля покрылся зеленой травой. Дни стояли солнечные, жаркие. Занятия в летной школе подходили к концу, и Оля уже задумывалась о будущем: само собой разумелось, что она и Степа будут вместе. Еще неизвестно было, куда их пошлют на работу, — да это, собственно, и не имело значения — главное, чтобы работать вместе.
В летной школе Оля была на хорошем счету, летать любила и, приученная с детства к самостоятельности, не боялась никаких трудностей. Она все замечала и запоминала, часто даже такие вещи, на которые другие не обращали внимания. До всего ей было дело, все хотелось увидеть, узнать, понять.