Мария Павловна приехала в Холуницы за Олей.
— Поедем, Лелька! Ты уже большая, будешь сестренку нянчить.
— Мою? — недоверчиво спросила Оля.
— Твою. Ей скоро год, и зовут ее Иринка. Мне очень нужна твоя помощь. Поедешь?
— Поеду, — серьезно, как взрослая, ответила Оля.
В Шурме, под Уржумом, Мария Павловна жила с детьми одна. Иногда приезжал из Вятки Николай Ермолаевич, который теперь стал известным агрономом-льноводом. Человек талантливый и одержимый, он продолжал заниматься научной работой, с головой уйдя в любимое дело.
Избушка, в которой снимала комнату Мария Павловна, стояла на берегу реки Вятки, на пригорке. Здесь была окраина Шурмы. Когда Мария Павловна уходила на работу, в доме, кроме детей, оставалась глуховатая старуха хозяйка, которая едва успевала справляться с хозяйством и почти не присматривала за детьми.
Шла гражданская война, жить было трудно, голодно. С наступлением зимы голод усилился. Люди рылись в огородах, выкапывали из земли мерзлую картошку, остатки овощей, чтобы хоть как-нибудь прокормиться. Пятилетняя Оля заботилась о своей младшей сестренке: выстаивала в очередях за похлебкой, которую в эти голодные годы выдавали детям. Всю похлебку выпивала маленькая Иринка, самой же Оле ничего не доставалось, и она постоянно хотела есть.
Несмотря на трудности и голод, Мария Павловна была полна радужных надежд. Не раз говорила она Оле: «Если бы ты знала, Лелька, какая прекрасная жизнь тебя ждет! Революция открыла народу светлый путь в грядущее. Ты, девочка, будешь счастливой!»
Мария Павловна преподавала в вечерней школе, была поглощена общественной работой, принимала самое активное участие в ликвидации безграмотности населения. Домой возвращалась поздно. Несколько километров шла одна по безлюдной дороге, в темноте, и все оглядывалась: из лесу доносился волчий вой.
Чтобы отпугивать волков, брала с собой фонарь. Уже в конце пути, недалеко от дома, переходила замерзшую реку и поднималась по тропинке на пригорок. В эти последние минуты как-то особенно одолевали тревожные мысли о детях. Ускоряя шаг, запыхавшись, она почти бежала к дому. Дрожащей рукой торопливо отпирала дверь и заглядывала в комнату: все ли благополучно с девочками…
Наступила весна, кое-где лед подтаял, образовались полыньи — переходить реку стало опасно. Но другой дороги не было, а ждать, когда Вятка очистится ото льда и начнется паромная переправа, можно было долго. И Мария Павловна продолжала перебираться по льду, понимая, как это рискованно.
— Ты, Леля, жди меня на крылечке, — попросила она однажды. — Держи в руке фонарь. Увидишь, что я иду с фонарем, и ты мне фонариком махни. Поняла?
— Поняла, — ответила смышленая Оля.
— Не боишься?
— Нет. Я, мам, всегда буду тебя встречать!
Как-то раз, ожидая мать на крыльце, Оля увидела движущийся в темноте фонарик и вскоре после этого услышала мамин крик откуда-то с реки:
— Леля! Леля! Скорей сюда-а!
Размахивая фонарем, девочка побежала по тропинке вниз. Очутившись на льду, пошла на свет, нервно метавшийся в темноте. Мать, провалившись в полынью, с трудом держалась на воде, хватаясь за кромку льда, ломавшегося в ее руках.
— Мам! как же ты!..
— Слушай, Лелька, внимательно… Не подходи, а то провалишься! Беги за шестом… Там, под навесом, стоит — такой длинный шест… Беги, принеси!..
Голос у Марии Павловны прерывался, зубы стучали. Оля стремглав бросилась к дому и вскоре возвратилась с шестом.
— На, мама!
— Близко не подходи, а подай один конец… Положи шест! — говорила Мария Павловна, стараясь быть спокойной. — Подвинь ко мне…
Выбравшись из полыньи, вся мокрая и насквозь промерзшая, она пришла домой и упала без чувств на пороге. Старуха хозяйка вместе с Лелькой с трудом втащили ее в комнату и сразу принялись растирать.
На другой день Мария Павловна благодарила Олю:
— Спасибо тебе, Лелька! Если бы не ты… Кто бы мне помог?
И долго еще с гордостью рассказывала знакомым:
— Я бы ни за что сама не выбралась — это дочь спасла меня. Моя Лелька.
Лельке было приятно слышать это, она сразу почувствовала себя повзрослевшей и очень нужной.
Мария Павловна была довольна Лелькой, которая росла самостоятельной девочкой, ничего не боялась, помогала по хозяйству, заботилась о сестренке. И все же в сердце жила постоянная тревога: разве можно положиться во всем на шестилетнего ребенка? Однажды, играя с Иринкой, Лелька придавила ей дверью палец. В другой раз у речки, где гуляли девочки, бык поднял на рога Иринку и бросил на землю… Мучило и то, что дети все время недоедали.
Приближалось лето. По-прежнему голодно было жить в глухой Шурме. По совету мужа Мария Павловна решила отвезти девочек в деревню к его родителям, у которых был свой дом, огород, сад. Очень не хотелось расставаться с детьми, но ничего другого придумать она не могла. Николай Ермолаевич успокаивал ее:
— Старики у меня добрые — и накормят, и присмотрят за ними. Не волнуйся, Маша, детям будет хорошо. А то бегают здесь одни, голодные…
— Да, конечно, — отвечала машинально Мария Павловна.
К родителям мужа она не ездила — не было у нее с ними взаимопонимания. Мария Павловна хотела по-своему воспитывать дочь, прививала ей качества, которые считала необходимыми для жизни в новом обществе. И теперь, отдавая свою Лельку в семью, где саму Марию Павловну не очень любили и не понимали, она опасалась, что вместо высоких стремлений в душе дочери поселятся приземленность и обыденность.
У деда Ермолая Николаевича и его жены Ольги Федоровны было семеро детей. Все они, способные, инициативные люди, тянулись к знаниям и, получая образование, один за другим выходили из крестьян в интеллигенцию. В деревне осталась жить только одна дочь. Другая, окончив Московскую консерваторию, стала профессиональной певицей, третья учительницей. Из четырех сыновей один погиб во время первой империалистической войны, второй, отец Оли, стал агрономом, крупным специалистом, третий бухгалтером и четвертый, самый младший, учился в Горном институте, чтобы получить специальность инженера.
Сам дед Ермолай был плотогоном, гонял плоты по рекам Вятке, Каме и Волге, гнул сани. Отпускать детей в город ему не хотелось, но и воспрепятствовать этому он не мог, да и Ольга Федоровна, женщина мудрая и твердого характера, не позволяла ему становиться на пути у детей, удерживать их в деревне. Деда она поругивала, хотя и понимала его, любившего деревню, хозяйство и свое дело.
— Аспид ты! Ну чего все поедом ешь Михаила? Пускай учится — человеком станет!
— А тут кто останется? Кому дом оставлять? Последний сын — и тот уйдет! Все убегли! — кипятился дед.
— Что ж ему — сани гнуть? Ему по душе железки всякие да колесики. А вместо саней, сказал Миша, будут скоро эти… автонобили!
Махнув рукой, расстроенный дед уходил прочь, но перечить жене не решался. А на сердце лежала обида — город уводил сыновей одного за другим. Наведывался в деревню только младший, Михаил, студент Ленинградского горного института. Любил он технику, автомобили. Приезжая на каникулы домой, много и увлеченно говорил о машинах, возился с моторчиками, постоянно изобретал что-то, даже собрал жнейку, которой пользовались всей артелью.
В начале лета Мария Павловна привезла девочек к деду Ермолаю и вскоре уехала: здесь, у родителей мужа, ее считали чужой.
Шестилетняя Лелька, шустрая, общительная и ласковая, быстро завоевала расположение и любовь деда и бабки. Деревенские ребята с радостью приняли ее в свою компанию, и Лелька, освоившись, стала ими верховодить.
У самой деревни за огородами текла речка Ключевка. Узенькая, с берегами, заросшими ивняком, с чистой прозрачной водой, она была излюбленным местом гулянья детворы. Вместе с сельскими ребятами Лелька шла к верховью речки и потом проплывала всю речку до запруды, где мужики замачивали полозья для саней. Ей все было интересно: над головой сплетались ивы, образуя зеленый потолок, и казалось, что плывешь по длинному-предлинному коридору. Нырнув в прозрачную воду, Лелька долго плыла с открытыми глазами, рассматривая каждый камешек, каждое растение на дне.
В запруде скакали по пояс в воде, ныряли под полозья, играли в шумные игры, пока мужики не прогоняли расшалившихся ребят. Тогда они бежали к пристани, в соседнее село Цепочкино, и с высокого помоста прыгали в воду. Напрыгавшись до изнеможения, Лелька бросалась на песок и, отдохнув, снова звала ребят:
— А давайте переплывем Вятку — там в лесу ягоды каки-е!
С дедом Ермолаем Лелька подружилась. Ходила за ним следом, все просила взять с собой в путешествие на плотах. Каждый раз, когда он собирался в дорогу, начинала приставать:
— Деда, и я с тобой! Ну возьми меня!
— Так уж — возьми! Свалишься с плота — бабка мне голову оторвет! — ворчал дед, но в душе был рад, что внучке хочется быть с ним.
— Не свалюсь! Я плавать умею — всех обгоняю!
С довольным видом он молча качал головой: ишь, какая шустрая.
Был дед еще румян, на круглом лице светились ясные зеленые глаза. Крепкий, жилистый, с русой бородкой и усами, уже начавшими седеть, он пользовался уважением в деревне, хотя многие считали его чудаковатым. Когда мужики работали артелью в запруде или вязали из бревен плоты, он всегда ими командовал и его слушались. Команды он подавал в «трубу» — самодельный рупор, который сам же и смастерил. Ему нравилось слышать свой голос, усиленный рупором и похожий на громовые раскаты. Брал он свою «трубу» и на сенокос, где тоже работали артелью, и уж непременно — в поездку на плотах.
Когда настойчивая Лелька уговорила, наконец, деда, он, перед тем как отправиться в путь, целый вечер что-то кроил, шил. Закончив, разложил на полу спальный мешок.
— Влезай! — сказал он Лельке.
— Это ты мне, деда? — обрадовалась Лелька, нырнув в мешок.
— Да, вот еще пояс примерь!
К широкому полотняному поясу была крепко пришита веревка. На такой привязи на следующий день Лелька барахталась в воде, плавала, ныряла под плоты, и дед не боялся, что потеряет ее.