ытурить навсегда. «Так вот вы как летаете, Ямщикова! Что же это за испытатель!..»
Хмурая, недовольная собой, Оля сидела на бревне, поглядывая в небо, которое затягивала белесая дымка. Жара не спадала уже много дней, было душно, и даже порывистый ветер, поднявшийся с утра, не освежал, бросая в лицо нагретый воздух.
— Эй, Ямщикова, почему загораешь? — крикнул кто-то из летчиков, проходивших мимо.
Она не ответила, безнадежно махнув рукой. Объяснять не хотелось, и, вздохнув, Оля отвернулась. Догадываясь, что Каплунов специально подсунул ей этот самолет — а вдруг не справится, чего-то не учтет, — она тем не менее упрямо хотела лететь на этой развалине, почему-то веря, что ничего с ней не случится. На каких только самолетах не приходилось ей летать, и всегда все кончалось благополучно, конечно же не потому, что везло — Оля чувствовала машину настолько, что в любой момент знала, как с ней обращаться, в каком она настроении, можно ли позволить себе повольничать с ней или, наоборот, поберечь. И с этим самолетом наверняка бы справилась.
Но вот и Кубышкин. Заходит на посадку, шасси выпущено, все в порядке. Оля поднялась, следя за тем, как снижается самолет. Теперь она сядет в кабину, что бы там ни говорил Кубышкин, даже если самолет окажется никудышным.
Наблюдая за посадкой, Оля как бы присутствовала там, вместе с Кубышкиным: вот он тянет ручку на себя, чтобы плавно приземлиться — но не слишком ли быстро приближается машина к земле? Надо бы тянуть поэнергичнее… Да и ветер — боковой. Впрочем, такой летчик, как Кубышкин, справится, конечно. Оля успела подумать, что истребитель, видно, не так уж плох, как о нем отзывались, как вдруг раздался треск и самолет окутало клубами пыли.
Сорвавшись с места, она бросилась на посадочную полосу. Туда же побежали еще трое, впереди всех — техник. Пыль еще не осела, когда Оля оказалась у самолета — шасси было сломано, из кабины вылезал, чертыхаясь, Кубышкин.
— Живой? — обрадовалась Оля.
В этот момент с другой стороны самолета остановилась примчавшаяся легковая машина, и Оля услышала зычный голос Каплунова:
— Кто разбил самолет? Вы, Ямщикова? Безобразие! Доверить нельзя!..
Но тут он разглядел взъерошенного Кубышкина и заметил Олю, стоящую у самолета. Словно поперхнувшись, умолк, а Кубышкин немедленно напустился на Олю:
— Вы почему здесь, Ямщикова? Где я велел ждать — на бревнышках! На бревнышках!
Каплунов понял, что его провели, пробормотал что-то невнятное, хлопнул дверцей машины и укатил, злой и разъяренный.
— Что с машиной? Почему сломалась? — спросила Оля.
Кубышкин промолчал, сердито глянул в ее сторону.
— Почему, Кубышкин? Что, и раньше так было? — допытывалась Оля.
— Почему! Почему! — вскипел Кубышкин. — Сломалась — и все! Видишь, какой боковик дует! А шасси — дрянь! Давно известно.
И все же Оле казалось странным, что он как будто совсем и не жалеет, что самолет сломался, — так, мол, ему и надо. Но докапываться до истины она не стала, а Кубышкин, казалось, совсем забыл о происшествии.
Оля продолжала летать, все время ожидая, когда ее вызовет Каплунов, чтобы устроить разгром, однако время шло, и никто даже не вспоминал о случившемся. Вскоре стало известно, что Каплунов, получив новое назначение, покинул часть. На его место прибыл другой начальник, Георгий Филиппович Байдуков, в прошлом известный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, участник выдающихся дальних перелетов.
О Байдукове еще до войны Оля слышала много хороших отзывов как о талантливом летчике, а теперь, встретившись с ним на испытательной работе, убедилась также и в его человеческих достоинствах.
Испытывая один из новых самолетов, Оля заметила, что он неустойчив во время выполнения фигур пилотажа. На глубоких виражах, например, он стремился увеличить скорость вращения, и Оле стоило больших усилий удержать его в нормальном режиме. Снова и снова выполняла она виражи в зоне — каждый раз продольная неустойчивость подтверждалась, однако со временем ей стало казаться, что самолет ведет себя почти нормально. Не понимая, в чем дело, она продолжала проверять его, уже не находя той неустойчивости, которую обнаружила вначале. Пробыв в воздухе довольно долго, обескураженная, посадила самолет.
На земле напряженно размышляла, стараясь найти объяснение странному поведению самолета. Молча шла на обед, молча, сосредоточенно обедала. Сидевший напротив Володя, поглядывая с удивлением на Олю, спросил:
— Лелька, ты сегодня какая-то пришибленная. Что случилось?
— Ничего, просто задумалась.
— О чем бы это?
— Что я, задуматься не могу? — ответила Оля, все еще поглощенная своими мыслями.
— Теоретически, конечно, можешь, но как правило…
Он умолк: Оля смотрела куда-то сквозь него, будто и не слышала его слов. Но вдруг взгляд ее ожил.
— Ты понимаешь, Володя… Нет, рано еще. Потом.
— Загадками говоришь. Что это — тайна? Даже мне нельзя?
— Потом, потом скажу. Я пока еще не выяснила.
— Надеюсь, я тут не замешан? — пошутил он.
— Не знаю, не знаю, — улыбнулась наконец Оля. — Видишь ли, мне сегодня показалось… Кстати, ты не знаешь, когда выпишут из госпиталя Малыгина? Он туда с аппендицитом попал.
— Малыгина? Я не в курсе. А почему ты спрашиваешь?
— Ему было поручено испытать этот самолет. И он, кажется, один раз успел слетать. Теперь вот я вместо него…
— Что там у тебя с самолетом? Объясни толком.
— Видишь ли, самолет неустойчив, — неуверенно сказала Оля. — Особенно на виражах…
— Доложила ведущему инженеру?
— Пока нет. Хочу проверить как следует еще раз. Дело в том, что иногда все бывает нормально. Ни к чему не придерешься.
Володя внимательно посмотрел на Олю, понимая ее беспокойство — ведь ей, молодому испытателю, приходится нелегко.
— Так, конечно, докладывать нельзя — нужна ясность. Понаблюдай, когда это бывает.
— Завтра с утра опять полечу, — решительно сказала Оля.
Утром следующего дня она пришла на аэродром, чтобы снова поднять самолет в воздух.
— Заправлен? Можно лететь? — справилась у механика.
— Полностью.
Она взлетела и направила самолет в зону, отведенную для пилотирования. Делая глубокие виражи, отметила то же самое, что и накануне, — самолет увеличивал скорость вращения, выходил из нормального режима. Сомнений не оставалось — нарушена продольная устойчивость, и это повторялось каждый раз, как только Оля вводила самолет в вираж. От сердца отлегло — теперь никаких расхождений, и можно с чистой совестью доложить об этом.
Она пошла на посадку. Однако в тот момент, когда, выравнивая самолет, потянула ручку на себя и уменьшила скорость, неожиданно обнаружила, что самолет стал «задирать нос», стремясь свалиться на крыло. Все та же неустойчивость! Но вчера при посадке не было ничего подобного, откуда же это сегодня?
Не задерживаясь на земле, Оля снова взлетела, сделала круг и села — все повторилось. И в третий раз — то же самое. Явно самолет неустойчив. Но где искать причину? Это еще предстояло выяснить.
Когда Оля доложила свои наблюдения ведущему инженеру, тот удивился.
— Неустойчивость? Не может быть, — возразил он авторитетно. — На этом самолете уже пробовал летать испытатель, он этого не заметил. А в воздухе был долго.
— Странно, я с полной ответственностью утверждаю — в самолете есть серьезный дефект. Я только что села.
— Но почему у вас — дефект, а у него — нет? — настаивал инженер. — Правда, он не успел довести дело до конца. Жаль, его нет сейчас здесь. Но все же он летал!
Не сомневаясь в том, что права, Оля обиженно сказала:
— Значит, вы мне не верите? Тогда пусть слетает кто-нибудь другой! И прямо сейчас!
Инженер, чувствуя, что высказался резковато, произнес уже более спокойно и миролюбиво:
— Ну что вы, Ольга Николаевна. Не надо же так — сразу в амбицию.
— А я настаиваю, — заупрямилась Оля. — Нужно выяснить, кто прав. Это же для дела нужно!
Инженер подумал и сказал:
— Хорошо. Проверим, конечно. Я попрошу, чтобы выделили сейчас летчика.
Вскоре явился знакомый испытатель и, весело поглядывая на Олю, спросил:
— В чем вы тут сомневаетесь?
— Я-то не сомневаюсь, — сухо ответила Оля. — Но лучше, если результат подтвердит кто-нибудь еще.
— Понятно. Горючего хватит?
— Я недолго летала.
Летчик проверил по прибору количество горючего.
— Полно еще. Значит, говоришь, на виражах и особенно на посадке? Посмотрим.
Оля промолчала. Хоть она и была уверена в своих выводах, все же опасение оставалось: было неясно, почему вчера самолет временами вел себя нормально.
А что, если сейчас у испытателя все будет в порядке? Но говорить об этом Оля не хотела. Лучше подождать, когда летчик возвратится со своими собственными выводами — он ведь опытнее Оли.
С нетерпением ждала она его возвращения. Ей казалось, что прошло очень много времени, что и горючего в баках не осталось. Наконец испытатель сел. Посадка была идеальной, тем не менее он снова взлетел и, сделав круг, посадил самолет так же хорошо, как и первый раз. Сердце у Оли упало — так и есть, все нормально.
Когда летчик зарулил самолет и вышел, по выражению его лица, непроницаемому, даже мрачноватому, Оля сразу догадалась: он с ней несогласен.
Подошел инженер.
— Ну как, подтвердилось?
Не глядя на Олю, летчик уверенно заявил:
— Ерунда. Все придумываете. Никаких дефектов нет, самолет ведет себя без отклонений. И на виражах, и на посадке.
— Значит, никаких отклонений? — специально переспросил инженер.
— Никаких!
Оле стало жарко, она мгновенно покраснела до корней волос. Наступило неловкое молчание, которое длилось, как ей показалось, бесконечно долго.
— Неужели… вы так ничего и не обнаружили? — с трудом произнесла она.
— Ровным счетом — ничего.
В этот момент Оля мучительно решала, сказать ли, что и у нее временами тоже все было нормально. Но то было вчера, а сегодня… Нет, надо ей полетать еще самой, подумать, поразмышлять. Не верить летчику она не имела никакого права.