стный и в то же время приятный. Потом стало тихо. Штепан присел на резную табуретку и задумался. Он никак не мог привыкнуть, что смерть унесла его отца и мать и что он остался совсем без родных, без дома. Ему казалось, что все это ужасный сон. Он вот-вот проснется, и этот кошмар исчезнет, как дым. Но дни шли, а несчастье оставалось реальностью. Что же будет дальше? - Штепан! - послышался голос бакалавра. - Иди сюда, сынок! Штепан поднялся и вошел в соседнюю комнату. У маленького окна стоял дубовый резной стол, весь заваленный книгами, вдоль стен - полки с книгами, в противоположном углу - деревянная узкая кровать, над которой висели боевой меч и кинжал. У стола сидел высокий человек лет тридцати пяти в темной одежде магистра. Когда Штепан приблизился, человек поднялся с кресла, взял его за плечи и пристально заглянул в лицо. - Ну, вот и хорошо. Садись, дружок, - ласково сказал он. - Мистр Иероним, я пойду. Наверно, школяры меня заждались. Иероним и Ондржей дружески попрощались, и, уходя, Ондржей сказал Штепану: - Ты, сынок, от магистра приходи прямо ко мне, только обязательно. После ухода Ондржея Штепан как следует рассмотрел своего нового знакомого. Тот тоже внимательно глядел на Штепана своими проницательными и слегка насмешливыми глазами. - О твоем несчастье мне все сказал друг Ондржей. Понимаю тебя... Я хочу обсудить с тобой, что делать дальше. У тебя есть какой-нибудь план? - Нет, пан мистр, я не знаю... еще не думал. - Ну так давай думать вместе. Мне кажется, Ондржей прав: домой тебе ехать небезопасно, да и сюда лапы инквизиции могут дотянуться, а заступиться за тебя некому. - Это так. - Мне Ондржей сказал, что ты парень способный и первым окончил его школу. - Да, мне пан бакалавр тоже так говорил. Иероним рассеянно провел рукой по столу, видимо что-то обдумывая. - Ты уже знаком с грамматикой, риторикой, диалектикой, математикой, астрономией? - Да, доминус магистр8. Все это мы с паном бакалавром изучали. Иероним добродушно усмехнулся: - А вот скажи мне, дружок, кем ты желаешь стать, чтобы всю эту премудрость с пользой применить? Штепан смутился и не мог найти ответ на вопрос, который ему самому нередко приходил на ум. - Не... не знаю, доминус магистр... учителем в школе, как пан бакалавр... Иероним недовольно поморщился: - Учителя, особенно хорошие, нам очень нужны, но, мне кажется, перед тобой лежит иная дорога. Сколько тебе лет? - Семнадцатый пошел в день святого Штепана. - Значит, с тобой можно говорить, как с разумным человеком. Штепан был очень польщен мнением о нем ученого магистра и покраснел. Но Иероним, словно не замечая его смущения, продолжал спокойно и серьезно, как будто говоря с равным себе: - Ты не ребенок, Штепан, и с тобой можно говорить откровенно. Пойми, что, не будь у нас в Чехии немецкого засилья и не будь наш народ отдан во власть Рима и его слуг, не могло бы случиться того, что случилось с тобой. Немцы в союзе с римской церковью стараются подчинить нашу страну. И в этом они, к несчастью, преуспевают. Но каждый из нас должен знать, что настанет пора, когда истинные чехи выбросят вон чужеземных поработителей, освободятся от оков ума и совести, именуемых властью святейшего престола, и изгонят тунеядцев и торговцев верой. Штепану казалось, что Иероним говорит вслух то, что бродило последнее время у него, Штепана, в голове, не находя четкого выражения. Он даже привстал со скамьи от волнения: - Правда, правда, пан мистр! Вы словно прочли мои мысли! Темные глаза Иеронима блеснули: - Не только ты да я так думаем - большая часть народа нашего так думает, кроме тех, кто продался Риму и немецким господам. Иероним в возбуждении встал и прошелся по комнате. Штепан с восхищением глядел на его статную, изящную фигуру скорее воина, чем ученого-богослова. Иероним резко повернулся к Штепану: - Я советовал бы тебе поехать в Прагу и поступить В Пражский университет. Штепан, крайне смущенный, пробормотал: - Боже мой! Я-то, конечно, согласен, но... - Смущает, что у тебя в Праге нет никого? - Нет, пан мистр, как раз не это. В Праге у меня есть дядя Войтех, старший брат матери, он оружейник... - Так в чем же дело? Штепан снова замялся. - Э-э-э, понимаю! Денег нет? Так бы и сказал. Этому горю я смогу помочь. Я сам через три дня выезжаю в Прагу. Хочешь, едем вместе? А в Праге пойдем к магистру свободных искусств, славному Яну из Гусинца, по прозвищу Гус. Не слыхал о нем? - Как не слыхал! Мне пан бакалавр говорил о нем. Мистр Ян Гус ведь учился в здешней школе. - Верно. Ян Гус - один из лучших чехов, каких я знаю... Ну что же, собирайся, дружок, и послезавтра чуть свет приходи сюда. Магистр крепко пожал Штепану руку. И юноше это показалось странным. Как же так: магистр четырех университетов, знаменитый ученый - и пожимает руку мальчишке, школьнику и притом сыну крестьянина! - Не забудь: послезавтра, чуть рассветет, будь здесь. - Прощайте, пан мистр, непременно буду!
3. ПРАЖСКИЙ ОРУЖЕЙНИК Войтех решительно был не в духе и не переставал ворчать на жену: - Поскорее покличь Ганку, чтобы умыться подала, да этому сопляку Томашку накажи убрать железо в сарай - еще третьего дня велел... Текла сокрушенно поглядела на сердитого мужа и, ничего не ответив, пошла в дом. А старик, теребя уже начавшую седеть темно-каштановую бороду и усы, продолжал оглядывать двор, ища нового предлога, чтобы сорвать накопившееся еще со вчерашнего дня раздражение. Но, как назло, придраться было не к чему: всюду царил порядок. Во двор вбежала румяная, крепкая девушка с медным кувшином и полотенцем в руках. Старик сбросил куртку и засучил рукава. Вода была ледяная, и Войтех долго урчал, фыркал и брызгался. Наконец, когда его загорелое, с резкими чертами лицо стало багровым, он взял у служанки полотенце из сурового холста и начал вытираться. Вытирался он долго и ожесточенно. Потом достал из сумочки у пояса медный гребень и стал расчесывать свои длинные; почти без седины волосы. - Ратибор встал? - Встает. - А Шимон? - Еще не вернулся. - Как - не вернулся? Он что, уже ушел, так рано? - Нет, хозяин, паныч Шимон не приходил еще со вчерашнего дня. Войтех широко раскрыл глаза и от изумления застыл с поднятой вверх рукой. - Не возвращался? Где же он пропадает? - На свадьбе у Фогеля. - У мастера Фогеля? Что сукном торгует? - Ну да, у него самого. Его Фрида за Пейпера Франца сговорена, вот и свадьба. Старик причесался, надел куртку и махнул рукой служанке, что она свободна. Пройдя в сени, Войтех открыл дверь направо, в мастерскую - большую низкую комнату со сводчатым потолком. Здесь стояло несколько больших дубовых столов, заваленных инструментами; на стенах висели короткие даги и двуручные тяжелые мечи, кривые сабли, тонкие шпаги, длинные кинжалы, известные под названием "мизерекордия" ("кинжал милосердия"), изящные стилеты, секиры, алебарды, бердыши, боевые топоры, в искусстве владеть которыми чехи не имели себе равных в мире. Между столами, поближе к окнам, стояли большие чурбаны с наковальнями самых различных размеров и форм - от огромной, для отковки топоров и секир, и до миниатюрных наковален, необходимых для правки и отделки изящных стилетов. Из мастерской дверь вела в соседнее помещение - кузню, откуда слышалось сопение мехов, сопровождавшееся мерным вспыхиванием горнов. Чумазый подросток, заспанный и всклокоченный, лениво раскачивал большие мехи, висевшие у закопченного потолка. Войтех прошел через мастерскую. Подмастерья возились у столов, гремя инструментами, а двое учеников таскали со двора в мешках уголь в кузню. При виде хозяина подмастерья поклонились и пожелали доброго утра. Старик, пробормотав под нос ответное приветствие, прошел в кузню. Разглядев у горна ученика, старик неожиданно разразился бранью: - Томашек, ленивый поросенок! Да разве так раздувают горн? Чтоб ты пропал со своей ленью! А ну, живо, тяни как надо! Горн давно должен быть готов, а у тебя еще и угли не занялись... Ой, плачет по тебе ремень! - Старик повернулся было, но вдруг снова напал на ученика: - А старое железо я сам, что-ли, со двора должен убирать? Горло перервал толковать тебе одно и то же. Чтобы к обеду все было убрано! Слышишь? - Слышу, хозяин, - безучастно отозвался мальчишка, продолжая все так же лениво раскачивать мехи. Взбешенный Войтех в сердцах только плюнул и вышел из кузни. Проходя быстрыми, тяжелыми шагами через мастерскую, он вдруг круто остановился и спросил худощавого подмастерья, курносого и рыжеватого: - Гавлик, меч для пана Яна Хлумского готов? Гавлик молча вытер руки о кожаный фартук, снял со стены готовый боевой меч и так же молча подал его хозяину. Тот внимательно осмотрел лезвие, бормоча что-то себе в бороду, проверил, нет ли изгиба, хорошо ли укреплена его медная, обтянутая кожей рукоятка, затем с размаху рубанул по железному пруту в палец толщиной, лежавшему на столе. Лезвие меча наполовину перерубило прут. Старик сосредоточенно осмотрел лезвие в месте удара и, по-видимому, остался доволен. - Закален неплохо. Правил и точил его ты, Гавлик? - Я, хозяин, А что? Не ладно? - Нет, славно. - Войтех повесил меч на стену и ушел из мастерской в столовую. Постепенно в столовую стали входить подмастерья, ученики. Пришел Ратибор, старший сын хозяина. Хозяйка и служанка внесли сковороды и миски. На столе лежали огромные буханки хлеба и стояли жбаны пива. На сковородах шипели, наполняя комнату крепким ароматным запахом, жареные колбасы, заправленные яйцами, чесноком и салом. Войтех опустился в кресло, остальные расселись на скамьях и, вооружившись ножами, отрезали себе по доброму ломтю хлеба. Текла положила каждому на хлеб яичницы и по хорошему куску ароматной колбасы. Все ели, держа колбасу в руках; сало текло на пальцы и по губам. Ели молча, с аппетитом здоровых людей, умеющих и крепко трудиться и хорошо поесть. Когда последние куски колбасы исчезли со стола, Текла разлила в большие глиняные кружки пиво. Войтеху пиво было подано в массивной кованой серебряной кружке с замысловато украшенной крышкой. Войтех отхлебнул из кружки, поставил ее на стол и, утирая усы и бороду, недовольно обратился к Ратибору - парню лет семнадцати, такому же рослому, как отец, и такого же атлетического сложения. Да и лицом Ратибор напоминал отца - те же резкие черты, энергичный, выдвинутый вперед подбородок, только глаза у юноши были не карие, как у Войтеха, а темно-синие, серьезные и спокойные. - Скажи мне на милость божию, сынок, за какие такие грехи послал мне тебя господь бог? Вот терплю, терплю, но ведь когда-нибудь и мое терпение прорветс