– Э-э… – протянул Адам. – А ещё раз? Я вроде бы понимаю слова…
– Не обращай внимания. – Вита легкомысленно взмахнула ручкой. – Меня несет. Как Остапа. Есть такая дисциплинка – «каузосекветометрия» называется. Обоснования теоретические у них идиотские, высосанные из понятно чего… а наблюдения встречаются иногда забавные. В частности, о повторяющихся структурах момента, о циклических сюжетах всяческих жизненных ситуаций… о тяготении членов экстраординарных групп… что, мол, члены группы, пережившей какое-то существенное событие, неизбежно собираются в том месте, где и когда подобное событие намерено произойти ещё раз…
– События, подобные нашему, теперь происходят чуть ли не каждую неделю, – проворчал Адам. – И куда более масштабные…
– Может быть, те, да не те? – сказала Вита. – Я вот все время думаю: почему у нас забрали только двоих?
– И почему?
– Ничего не придумывается, – сокрушенно вздохнула Вита. – Такое впечатление, что тогда они кого-то выбирали, а сейчас просто гребут частым гребнем. Или тралом…
– Просто охота стала опаснее, – предположил Адам. – Если с сорок шестого года до ноль третьего они потеряли четыре катера, то за эти одиннадцать лет…
– Именно! Что произошло в две тысячи третьем? Вот в чем вопрос… Достойно ли терпеть безропотно позор судьбы – иль надо оказать сопротивленье, восстать, вооружиться, победить…
– Или погибнуть.
– Дык. Представляешь, сижу это я на диване, четыре года, ножки коротенькие до пола не достают, и читаю во-от такую черную книжищу. Входит тетка, спрашивает – что это, мол, читаешь? А я так сурово: «Гамлета»…
– Врешь ведь.
– Не-а.
– Хвастунишка.
– А это есть немножко. Ну, совсем немножко. Можно ведь?
– Можно. Тебе даже идет… Так все-таки? Что принципиально нового возникло в мире в две тысячи третьем?
– Ну… появились марцалы…
– Вот-вот. Появились марцалы. Защитить нас, блин, от вторжения. Защитили. Но сами при этом остались.
Он замолчал. Такие вещи всегда было трудно проговаривать вслух – и даже думать про себя было трудно, мысли ускользали, уходили в сторону, становились тягучими и ленивыми… и совсем не о том.
Откуда-то взявшийся «черный список», в который он угодил.
И репутация. Адам твердо знал, что ничем не проявлял своих сомнений. Репутация…
Вита тоже молчала, нахмурившись, выпятив губу. Дыхание её изменилось. Она покосилась на Адама, дотронулась до виска…
Адам свернул на Лесной, проехал немного вперед, увидел уютно освещенное кафе под навесом и припарковался напротив.
– Пойдем, – сказал он. – Мне кажется, нам надо передохнуть.
Он оглянулся на машинку, такую удобную и вообще классную. Визибл. Ну-ну…
Ему казалось, что машинка не хотела их отпускать.
– Два очень крепких кофе, – сказал он бармену, – и позвонить.
– Пятнадцать рублей, – процедил бармен.
Адам несколько секунд смотрел ему в переносицу, потом медленно достал горсть мелочи и высыпал не глядя на стойку.
– А я что? – испугался вдруг бармен. – Хозяин требует. Я-то… мне все равно бы…
Нелегальное подключение. Как и в большинстве подобных кафешек, погребков и магазинчиков. Без связи им хана, а дождаться законного номера нет никакой возможности.
Пока Адам пропадал во внутренностях заведения, Вита устроилась в дальнем углу и, в ожидании кофе, достала ручку и блокнот. С последней заполненной страницы на неё смотрел Котенок. Вита обвела его квадратиком и в задумчивости пририсовала по краям перфорацию. Получился кадр. Рядом изогнулся вопросительный знак.
2003. Много-много летающих тарелок и марцальские крылатые кораблики. Пришлось перевернуть лист.
Итак, ещё раз. 2003. Санька. Зачеркиваем. Марцалы – гордый абрис, берет, указующий перст – «Ты записался в Оборонительный Флот?» Длинный прочерк и в конце его – 2014. Здесь придется рисовать много всего, поэтому подумаем сначала, что же мы не заметили в промежутке.
Много-много летающих тарелок. Зато на крылатых корабликах летают теперь не столько любители беретов, сколько наши девчонки и мальчишки. Не просто летают – спят и видят, как бы полететь. Цель жизни – сгореть на орбите.
Ставим закорючку…
Как-то уж слишком очевидной кажется последовательность: марцалы появились в нашем небе в момент вторжения имперцев – для того, чтобы помочь нам это вторжение отразить. Но ведь если «отключить звук», если судить только по голым схемам… тогда получается так: в небе над Землей столкнулись А и Б, после чего А оттеснили Б – и остались на Земле…
Можно ли сказать, что марцалы захватили Землю? Опять же – при «отключенном звуке»…
Никто из землян – за исключением какого-то ничтожного процента всегда всем недовольных – не рассматривает наличие на планете марцалов как оккупацию. Но никакой оккупант не сумел бы так изменить весь уклад жизни…
Это действительно непостижимо. И в то же время… в то же время…
Боже, как тяжело думать об этом! Тяжело чисто физически. Будто идешь по пояс в снегу…
Все. Голова горячая и каменная. Не могу больше.
Вита спрятала блокнот.
Вернулся Адам.
– Скоро за нами приедут. Я сказал, что сломалась машина.
– Концепт??? Сейчас сюда рванет весь техотдел.
– Какой техотдел?
– Ты куда звонил?
– На базу.
– Ну?
– На базу ВВС. То есть этих. КФ. Куда мы и ехали.
– Тьфу! А я думала – на базу.
– Ах, на ба-азу! Не-е, не на базу. Что нам там делать, на этой базе. Что мы, базы не видели?
– И вообще – у нас выходной, – подхватила Вита. – Так что – без базы.
– Без ба… Так, стоп. Где наш кофе? В конце концов, мы заказывали «эспрессо»!
– Вы заказывали «покрепче», – пробухтел из-за стойки бармен.
– И как успехи?
– Градусов сорок уже есть. Собирался довести до шестидесяти. Но если вы торопитесь…
– Адам, извинись перед человеком.
Адам щелкнул каблуками и сдержанно кивнул.
Бармен удовлетворенно засопел.
– Знаете что, – распорядилась Вита, – до шестидесяти доведем следующую, эту давайте сюда. И сахару побольше!
Маша нашла то, что искала, когда солнце уже основательно склонилось к закату. Огромная сосна, растущая посреди круглой полумертвой поляны, засыпанной толстым многолетним слоем шишек. Маша пошарила в инструментальном ящике глайдера, нашла универсальный ключ, взвесила в руке – увесистый, подойдет. Нужно было сковырять, срубить, стесать кору до луба в двух местах – так, чтобы приложить ладони к голому дереву. На это ушло с полчаса. Потом она отдохнула. Заставила себя отдохнуть. Потом встала и обняла сосну…
Наверное, если бы она взялась за клеммы под током, такого бы не произошло: все мышцы напряглись судорожно, отчаянно, до хруста, до разрыва, до дикой боли – она исторгала из себя что-то, совершенно не воспроизводимое словами, не только боль и отчаяние сегодняшнего дня, не только подготовленный загодя и уже устаревший доклад о положении в регионе, не только просьбу об эвакуации – но еще, наверное, и обрывки того, что вылетело из умирающей Марьяны, и то, что успели и сумели передать попавшие в засаду в её доме…
И то, что хотел, но не смог передать Вик. Все это вылетело из неё раз, и другой, и третий – тело содрогалось, как от мучительной рвоты, когда желудок уже пуст, а позывы не прекращаются. Потом на какое-то время наступило облегчение – Маша чувствовала себя пустым мешочком, гвоздями прибитым к дереву, – и наконец навалился страшный холод. Словно все вокруг внезапно перестало притворяться явью, а стало тем, чем было всегда: бумажной декорацией посреди ледяной пустыни… черная невидимая поземка хлестала по ногам, и ветер, ветер, убийственный пронзительный ветер, тоже черный и почему-то пустой внутри…
Потом и это прекратилось, и тело не ощутило падения, Маша лишь глазами увидела и остатками сознания отметила, что лежит на спине, лицом вверх, а ветви дерева сухо и неподвижно перечеркивают пятнистое небо над нею.
И ещё чувствовалась гнетущая тяжесть в темени и затылке. Она получила послание, но пройдет час или два, прежде чем оно откроется ей – и она сумеет осознать его содержание. Час, или два, или три. Или вся ночь.
Если удастся выжить…
Глава седьмаяМного доброй едыВсе ещё 21 августа 2014 года
Геловани звали величественно: Данте Автандилович. Был он при этом вида совсем не поэтического и не рыцарского: красная морда с крошечными, навсегда прищуренными глазками без ресниц (ожог третьей степени, десяток пластических операций…) – и вывихнутая походка, последствие неудачного катапультирования. Тогда ещё в подмогу марцалам пытались биться с имперцами на простых атмосферных самолетах, «сушках» и «мигах», и Геловани был пилотом-истребителем авиации Северного флота…
– Ах, ребята, ребята… – Он сокрушенно качал головой и колотил ладонью по углу стола. – Ну как это можно, Адам, как мы дошли до жизни такой, что вот – здоровые мужики, а сидим за спинами ребятишек? На убой их посылаем… Девочек, а?.. Нельзя так, полковник, нельзя…
– Нельзя, – сказал Адам.
– А что делать?
– Думать, братец Дант. Думать. Что-нибудь и придумается.
– У меня уже вон какая плешь. Думаешь, от чего это? Думаю. Все думаю. Когтями скребу… Поверите, барышня, – он повернулся к Вите, – иногда кажется: ну вот, ещё чуть-чуть… И – ни копейки. Рассыпается. Дурак дураком. Так обидно…
– Это когда про марцалов думаете? – спросила Вита.
– И про них, родимых, тоже. Да и как про них не думать… все время рядом. Завидую, надо сказать. Сами в бой ходят. Дерутся, как черти. А мы – детишками прикрываемся…
– Слушай, Дант… – Адам зажал в кулаке подбородок. – У Мартына есть информация, что бой, в котором ребятишки завалили имперский крейсер, был… скажем так, со странностями. Что ты на это ответишь?
Геловани долго молчал. Глядел куда-то в угол.
– Ладно, – сказал он наконец. – Семь бед – один диабет. Странностей там было – в большой мешок не сложишь. То, что ребята не могли по рассчитанной орбите найти спутник… ну, ладно. Иногда бывает. То, что прозевали фрегаты, дали им подойти на дистанцию залпа, – этому я объяснения не вижу. Пока не вижу. Но это, как бы сказать… то, на что можно будет потом перевести стрелки. Потому что на самом деле никакого спутника там не было. Понимаешь, Адам? Мы потом все расчетные конуса разлета, что не в атмосферу упираются, прочесали – как сквозь ситечко пропустили. Облом