– А шо тогда?
– Че, че… Там бы так бахнуть могло – вся чернухинская группировка сбежалась бы на нас, красивых, посмотреть. Кому это надо?
– Мне – нет, – признался Хохол.
– Вот и нам тоже.
– Все, идем, – скомандовала Рюрик.
Они пошли, пригибаясь, вдоль заборов. Перед дорогой под ногами заскрипела жужелка. На самой же дороге завалилась в кювет «мотолыга»[4], а за ней на дороге стояла пушка.
– «Рапира», – уверенно определил Белоснежка.
Красивое длинноствольное орудие, внучок «сорокопятки», смотрело в сторону «укропов». Рядом валялись разбитые ящики и снаряды, которым повезло не взорваться. «МТ-ЛБ» вонял резиной и уже сгоревшей соляркой. Чуть поодаль догорал перевернувшийся «Урал». Возле него лежал разорванный надвое труп, видимо, водителя. Обычно так не бывает, но на войне случается и не такое.
Клочья февральского тумана ползли над шоссе, черный дым стелился по разбитому асфальту. Перескочили дорогу за несколько секунд. Залегли в кювет. Боцман немедленно начал жрать шоколадку из вчерашнего сухпайка.
– Сейчас еще одно поле перескочим – и все? – довольно спросил он.
– Нет, сейчас по дороге, поле заминировано, тебе ж говорили, – ответил Кот.
– Тихо! – рявкнул вдруг Белоснежка. – Тихо!
Сквозь грохот разрывов и беспрестанную работу стрелковки он вдруг услышал далекий, едва различимый рев дизеля. Что-то ехало к ним. Наверняка за этим чем-то шла и пехота. Может быть, та самая, которую Боцман с Хохлом недорезали.
– Бегом!
Белоснежка выпрыгнул из канавы, за ним бросилось все отделение, включая граждан осужденных. Не зря, ой не зря Белоснежка читал всевозможные, найденные в этих ваших интернетах, инструкции по артиллерийским системам современности, пусть они были даже из шестидесятых. Уставное время развертывания «Рапиры» – одна минута. Через сорок секунд станины орудия были призывно развернуты, красавица была готова, как невеста перед первой брачной ночью.
– Бегом отсюда! – рявкнул Белоснежка, крутя колесо.
– Кто? – не поняла сержант Рюрик.
– Все, и ты тоже, – ответил Белоснежка.
– Охренел?
– Я артиллерист в прошлой жизни. – Белоснежка снял грязно-белую каску и посмотрел на девушку. – Был. Одесское артиллерийское.
– Разве в Одессе пушкарей готовят? – усомнился Кот.
– Готовили.
– А че ты тогда…
– Второе мая. Бегом отсюда! – зарычал Белоснежка, оскалившись, словно волк.
– Приняла, – холодно ответила Рюрик. – За мной.
Рык мотора приближался. В тумане стал очерчиваться черный силуэт машины.
– Я останусь, – вдруг сказал Боцман.
– Ты чего? – сдавленно сказал Хохол. Каркнул то ли ворон, то ли ворона.
– Снаряды-то кто будет подавать? – отстраненно ответил Боцман.
В глазах его появилось что-то такое, что невозможно описать словами. И усталость от жизни, и понимание того, что пробил твой час, и готовность уйти. Ну и что, что разбойник? Вторым в рай, после Христа, тоже разбойник вошел. А ноги Иисусу вообще проститутка обмывала.
– Снаряды – это да, снаряды – это можно, – согласился Белоснежка. – Валите уже.
И трое ушли в туманную даль. Двое в белом, один в черном. Никто из них ни разу не оглянулся.
– Осколочно-фугасный давай, – сказал Белоснежка, когда опустил ствол на прямую наводку и увидел в прицеле низкую тушку БМП-2.
– Это какой?
– Дал партком заряжающего, – пробормотал Белоснежка и уже в полный голос добавил: – «ОФ» написано!
Он открыл затворную ручку, камора распахнулась. Боцман осторожно сунул снаряд в ствол.
– Ну, держись, гражданин осужденный, не попадем – у нас сроку жизни на два выстрела. Гильза сама выскочит, ищи второй снаряд.
– «ОФ»?
– Ага…
В принципе, «бехе» бронебойного много, осколочно-фугасный может ее и пошинковать, и даже опрокинуть, если близко влепить. Белоснежка держал, держал, держал ее в прицеле… Встал за станину… Короткий рывок…
«Рапира» подпрыгнула на своих раздвинутых ножках, из «сотейника» – дульного тормоза необычной формы – вырвался клуб пламени. Боцман на миг даже ослеп.
– Снаряд! – заорал Белоснежка, опять перепрыгивая через станину и прикладываясь к прицелу.
– Бегу, бегу, – бормотал себе под нос Боцман, жалея, что остался на позиции.
– Выстрел! Снаряд!
Скорострельность «Рапиры» – двенадцать выстрелов в минуту, это если расчет полный и обученный. А если двое и оба работают в первый раз? Ну, хорошо, один в теории изучал артиллерию и, может, даже стрелял из полевых гаубиц образца двадцать третьего года. И что?
Но они успели выпустить пять снарядов, перевернули «беху» и положили пехоту – ту, которая не успела свалить.
И в этот самый момент, когда атака была отбита, загорелась БМП-2 и были выбиты последние стекла в ближайших домах, с левой стороны этого слоеного пирога выползли из тумана напуганные юные украинские армейцы. Тоже пять человек, только у них ефрейтор командовал. Они ползли по перемешанному с глиной снегу, а когда увидели двоих, стрелявших из орудия, – с перепугу открыли огонь.
Российский пиксель Белоснежки и черная униформа Боцмана потом дала повод в очередной раз украинским СМИ заявить, что на Донбассе воюют только зеки и российские войска. Хорошо, что Белоснежка оставил в штабе свой украинский паспорт…
А разведданные Рюрика, как это часто бывает на войне, слегка запоздали.
Алексей Ивакин. ДЕЛО ПРИВЫЧНОЕ
Тот, который в «березке», шел со старым калашом. Тот, который во «флоре», шел со связанными руками.
Между ними и вокруг них пахла полынью степь. Впереди была балка. Позади был допрос.
Березка держал во рту травинку.
Флора думал о сигарете. Флора хотел думать о другом, о важном. Но когда думаешь о важном – хочется кричать. А кричать – стыдно.
Флора прихрамывал и плевался розовыми осколками зубов.
Березка тоже думал о сигарете. О другом он размышлять не хотел. Когда есть приказ – лучше думать о сигарете. Вот Березка и прикидывал – дать сигарету Флоре или не дать? А если дать, то сейчас или перед тем, как?
Шелестела сухая, желтая трава. Жужжал шмель. Кто-то куда-то кинул минометку – глухой шлепок стукнул по ушам и белому горизонту.
У Березки лицо черного цвета. У Флоры такое же.
И руки одинаковые: только у одного уголь въелся в кожу, у другого – чернозем. А в лицах – черное солнце.
«Хорошо, что не пацан ведет».
«Хорошо, что не пацана веду».
Мысли скользнули по периферии сознания и пропали.
Березка стер пот со лба. Флора тоже бы стер, но не мог.
Шаги тяжелые, неторопливые. Куда спешить? Балка-то – вот она.
Опять хлопнул миномет. Лениво хлопнул. Для порядка. Не по ним.
Безжалостное солнце не обратило внимания на хлопок. Мина и мина. Не первый раз.
Флора шмыгнул. Березка кашлянул.
Пришли.
Флора остановился перед обрывом. Посмотрел вниз – нет, не прыгнуть. Прыгать – только поломаться. Если с разбегу только, чтобы на предыдущих упасть. Мягкие, раздутые уже. Нет, не помогут. Разобьется.
Березка тоже подошел к обрыву. Выплюнул травинку. Тоже посмотрел вниз:
– Не думай даже. Поломаешься. Долго помирать будешь.
– И не думал, – соврал Флора.
Березка достал из кармана пачку сигарет. Коробку спичек достал из другого кармана. Вынул одну сигарету из пачки. Вынул одну спичку из коробки. Чиркнул. Прикурил. Синий дым поплыл над желтым ковылем. Зажал сигарету между указательным и средним правой руки. Посмотрел на огонек. Показал тлеющую сигарету Флоре. Флора кивнул.
Березка сунул сигарету в рот. Взял из пачки еще одну. Повертел в руках. Вынул зажженную. Сунул в рот незажженную. Прикурил от уголька, смачно пыхнув пару раз. Сунул новую в разбитые губы Флоры.
Флоре попал в левый глаз дым. Флора сощурился. Березка покосился на Флору. Флора языком перекинул сигарету из левого угла рта в правый. Потом обратно. Потом снова перекинул.
Сигареты едва слышно хрустели горящим табаком. Жаворонок звенел громче. А Флора не слышал жаворонка. Он слушал треск сигареты.
Березка тоже не слышал жаворонка. Но он и сигареты не слышал. Он вообще ничего не слышал. Не хотел.
Пепельный палец сломался и упал на землю.
– Отпусти, а? – сам себе сказал Флора, глядя на пепел.
Березка не услышал и отвернулся.
Опять хлопнул миномет.
«Наши», – подумал Березка.
«По нашим», – подумал Флора.
Травы шевельнул ветерок. Березка снял с плеча «калаш».
Флора выплюнул окурок. Березка плюнул на ладонь, потушил окурок и сунул его в карман.
– Молиться будешь? – спросил Березка.
– Можно, – согласился Флора и посмотрел в белое небо. Посмотрел и понял, что надо вот что-то подумать…
И Флора подумал, что надо бы сказать адрес семьи, чтобы этот мужик зашел потом и рассказал.
– Ты откуда? – сказал, не спросил, Флора.
Березка ответил.
– Земляк, – не удивился Флора. Ему уже некогда было удивляться.
Березка отошел на пять шагов.
Флора опять подумал, что надо бы свой адрес Березке сказать. Потом, после войны, зайдет и расскажет, где муж и отец погиб. А потом подумал – вот как это Березка придет? Придет и скажет, что вот, мол, я вашего мужика убил? А если он раньше, до Победы придет, что тогда? Придет и убьет моих? А если придет и наврет – после Победы, конечно, наврет – что пытался, мол, спасти, но вот, мол, не вышло…
Все это пронеслось в голове Флоры, пока Березка делал один шаг. Березка ногу поднял – а Флора об адресе подумал. Березка ногу вытянул – а Флора подумал, что он бы не смог так прийти. Березка начал ногу опускать, а Флора уже нарисовал, как домой приходят полицейские. Березка опустил ногу, и из-под подошвы вылетело желтое облачко пыли, а Флора уже увидел, как Березка перед школьниками выступает.
Одна секунда, а все уже понял. Солнце одно, хлеб один, земля одна, Бог один. И только люди – разные.
Березка щелкнул предохранителем.
Люди – разные. Кровь одинаковая, слезы одинаковые, пыль одинаковая. Мамы одинаковые. Жены. Дочери.