– Да, можно сходить, – ответил Никита, соглашаясь из обычной вежливости, без искреннего желания, – а когда?
– В пятницу давай, – Иван улыбнулся, радуясь, что вытащит товарища куда-то. – Потом махнем в бар, а? Я бы выпил качественного сидра.
– Мне нельзя пить, – Никита отвел взгляд, затем пояснил: – От алкоголя отказываюсь, вредно это.
– Ладно, сок выпьешь, – усмехнулся Иван. – Не помню, чтобы ты был за ЗОЖ.
Никита постеснялся признаться, что здоровый образ жизни не при чем, алкоголь ему нельзя из-за препаратов. Был у него принцип: не сообщать близким о своих болячках, особенно о тех, которые обнаружил психиатр. Препараты, к счастью, подобрали более-менее годные, никто пока не заподозрил странностей. Никита снова подумал о бездне и осознал с тоской, что проблема далеко не в богатеньком друге, которого отец отмазал от армии, не в тысяче таких же «золотых мальчиков», наплевавших на Родину. Бездна отделяла Никиту не только от друзей, но и ото всех людей, которых не обожгла война. А Иван… Он ведь был замечательным товарищем, не забыл Никиту, пока тот сражался против фашистов. С чего бы сердиться и завидовать? «Я воевал и за него тоже, – решил Никита. – Хотел бы я, чтобы он на самом деле сидел в окопах? Нет, ему лучше не лезть. Хватило мне смертей».
Никита остался единственным выжившим из своего взвода. Никакими таблетками не удавалось вышибить из памяти образ сержанта Мирошниченко, чье тело разорвало на части взрывом. Военный медик говорил, что не нашел левую кисть. Смерть выхватывала одного за другим бойцов, точно чайка, охотившаяся за рыбой на море. Рядовой Дубровский, парень восемнадцати лет, покончил с собой, чтобы не сдаться в плен; братья-близнецы погибли с перерывом в один день; подорвался на мине смелый, но неосторожный Маратов. С кем поговорить об утрате, перед кем не стыдно пустить слезу? Поймет тебя лишь человек, чей взгляд затуманен той же неутихающей болью.
На войне Никита не раз говорил себе: не привязывайся к людям, не жди от них поддержки, в любой момент ты можешь потерять всех. Но хочешь не хочешь, а привяжешься к тому, кто прикрывает тебя во время обстрелов, кто обрабатывает твои раны, кто делит с тобой обед. Смерть – друг, когда приходит за тобой, и враг – когда приходит за товарищами. Самому умирать не страшно. Мгновение – и ты труп. Пройдут годы, а ты так и будешь задаваться вопросом: почему они исчезли навеки, а я – нет? Будто бы Бог наказал тебя жизнью…
Через час Никита попрощался с Иваном.
– Тебя подвезти, может? – предложил друг. – Я же на машине с недавних пор.
– Спасибо, я своим ходом, – отказался Никита.
Он шел по теплым вечерним улицам, чувствовал, как дует в лицо свежий ветер, вдыхал тонкий аромат сирени. В такой же цветущий и солнечный июнь, на первом курсе университета, он гулял с друзьями, радовался сдаче зачетов, болтал обо всем подряд, от искусства до сортов вина. И ведь друзья никуда не делись, в университет он может вернуться при желании, так чего же грустить? Никто не мешает, как прежде, заниматься учебой, готовиться к аспирантуре. Вот только не давала покоя гаденькая мысль – зачем? Принесет ли мне счастье научная карьера, буду ли я доволен собой? Или: заслуживаю ли я жить как ни в чем не бывало, когда товарищей моих нет на свете? А тот, кто живой, – искалечен физически и морально. Мне стыдно быть счастливым. На войне было тяжело, на войне было больно, но на войне я знал, что и как делать. Дали приказ – я выполнил. Мирная жизнь оказалась хаосом, бурлящим озером, в котором я барахтался, не зная, за что ухватиться, захлебывался и всплывал наверх раз за разом. Безумен ли мир, или безумен человек, конфликтующий с миром?
Никита остановился у здания университета, оглядел фасад с большими окнами, в которых отражались лучи закатного солнца. Если зайти внутрь, подняться на верхний этаж, то откроется прекрасный вид на район, а заодно можно полюбоваться розовым закатом. Никита поежился, двинулся в противоположную от университета сторону. Большие окна – проклятие для бойцов.
«Вернуть бы все, как было до». Никите казалось, что толкнули его в гигантскую яму, но дна он не достиг и завис в воздухе где-то посередине – ни подняться, ни упасть нельзя. Скатиться в алкоголь, наркоманию – он для этого недостаточно слаб. Позволить себе счастье, испытать те же яркие эмоции от любимых вещей – он для этого достаточно искалечен.
Никита сел на трамвай, доехал до центра. Над светло-серым зданием правительства развевался государственный флаг – флаг, под которым шли в атаку соотечественники, сражающиеся за свободу и независимость. Символ гордости и силы. Жизнь человека – лишь миг по сравнению с жизнью нации, однако даже один человек может повлиять на судьбу миллионов. Однажды для страны наступит благостная эпоха, голос войны будет все тише и тише, пока не оборвется вовсе; а все благодаря мужественным героям, их бессмертному подвигу.
На площади гуляло много родителей с детьми. Никита долго смотрел на этих мальчиков и девочек, нарядно одетых по случаю какого-то праздника, и не мог сдержать улыбки. Его страна победила фашизм тогда, победит и сейчас. Дети больше не услышат пронзительный визг воздушной тревоги, не побегут в бомбоубежища, не увидят разрушенные ракетами многоэтажки. Не будет жертв среди гражданских, не будет экстренных новостных репортажей, в которых расскажут про атаки по приграничным городам.
«У этих детей есть будущее. Благодаря тебе – есть», – размышлял Никита, и перед глазами проносились лица боевых товарищей, отважных мужчин и женщин, преданных Отечеству. Пусть другие ищут личного счастья, ходят с друзьями на выставки и в кофейни, мечтают о путешествиях, женятся и создают семьи. Нет тут ничего дурного. Главное – он, Никита, пожертвовал своим благополучием во имя всеобщего, выполнил священный долг, возложенный на него Родиной.
«Если бы жизнь дала второй шанс – я бы снова выбрал войну».
Андрей Лисьев. ЗА КАЖДЫЙ МЕТР.
Памяти Героев России:
Д.Г. Дементьева
Ж.Н. Раизова
А.С. Досягаева
Иван оперся грудью о бруствер окопа и в сотый раз оглядел лес. Светало. Рыжие сосновые стволы, мокрые от дождя, иссечены осколками и пулями. Вся хвоя осыпалась и густо покрыла воронки: мелкие – от мин, крупные – от снарядов. Бинокль Ивану не нужен – до опорника хохлов метров сто, а может, и меньше. Обе стороны – и русские, и украинцы – тщательно маскировали окопы. От наблюдателей, от снайперов и, самое главное, от коптеров. Второй номер Гвоздь потянулся – он сидел рядом на полене – и тяжело вздохнул. Гвоздю не пришлось докладывать Ивану, тот сам услышал шорох. Кто-то тронул его за плечо, и Иван уступил место Тёме, пожал командиру руку и сел рядом с Гвоздем на туристический «поджопник», прикрепленный к бедрам.
Их наблюдательный пункт – двухместный окоп, секторы стрельбы обращены в сторону противника. Недавно танковый снаряд ударил под корень сосны, разметал пригорок – крепкий, грибы такие любят. Воронка вышла несимметричная – ясно же, наш танк стрелял; ее и раскопали под НП[10]. Потому с тыла окоп пологий, сверху по-прежнему воронка. Один сектор стрельбы – аккурат под поваленным стволом, второй прикрыт мебельным щитом под толстым слоем песка и хвои. Все вокруг густо присыпано сучьями. Чужак ненароком обязательно наступит и выдаст себя хрустом. Но сучья от многодневных дождей размокли – не хрустят.
Иван с удовольствием вытянул ноги; скоро рассвет, облачность стала выше, значит, полетят коптеры. Иван еще раз осмотрел окоп: нишу для боекомплекта – коробки с пулеметными лентами сухие; узкую щель – укрытие от обстрела; щит над головой – не капает. Оператор коптера даже с тепляком не разглядит никого сверху: воронка как воронка, бурелом как бурелом. Весь лес Серебрянского лесничества изуродован войной.
Иван подышал на кончики пальцев, согревая; зимние тактические перчатки он так и не стал носить, обошелся летними. «Вот и перезимовали», – подумал он. Извлек из рюкзака термокружку. Чай за ночь остыл, но пить можно.
Тёма сполз спиной по стенке окопа, сел рядом, протянул Ивану картонный планшет, к которому канцелярским зажимом прикреплен лист А4. На листке – передний край; рука у Тёмы твердая, рисунок – почти карта. Тёма постарался изобразить и завалы, и перепады высот – любая горка важна. Штрихами обозначены будущие секторы стрельбы. «Значит, в атаку идем, – догадался Иван, – а я только настил на пол НП собрался постелить. И бревнышек подобрал одинаковых». Гвоздь занял место наблюдателя у пулемета. Иван протянул Тёме термокружку.
Тёма – командир роты, хоть и сержант. Их предыдущий командир старший лейтенант Раизов погиб в сентябре. Герой России посмертно. Тёма пришел посоветоваться с Иваном, потому что следующим командиром роты быть ему. Комполка Аляска и так выбирал между ними двумя, но выбрал Тёму. Неважно! Место Ивана во второй «тройке» атакующих. С пулеметом. Первая «тройка» зайдет в окоп с правого фланга, начнет зачищать, двигаясь к центру навстречу второй штурмовой «тройке». Иван с Гвоздем пойдут правее, с ними Заноза – сейчас он оператор антидронового ружья. Летом таких ружей еще не было.
Иван посмотрел на схему атаки, нарисованную Тёмой, и уточнил:
– Вот тут лягу, вот тут – видно будет, нет, вот тут лягу, а вот тут мне некомфортно будет. Пусть лучше снайпер работает.
Иван заметил значок снайпера на схеме, но не понял, как тот будет двигаться.
– Усиление будет? – спросил он.
– Миномет 82, «Нона», и танк обещали, – ответил Тёма.
Они, настороженные, умолкли. Тёма явно хотел что-то добавить, но первым высказался Иван:
– Что-то больно жирное усиление.
– Дело пойдет – следующий опорник сразу возьмем. «На плечах».
Иван посмотрел на схему – второго ряда хохляцких опорников на ней нет. Надо бы достать смартфон, развернуть приложение с картой. Но никакая топографическая карта не покажет нужных в атаке подробностей. Здесь каждый бугорок важен.