«Полетели! – скомандовал себе Иван и закрыл глаза. – Сейчас я усну! И наконец отдохну!»
Боль отступила, стала ноющей, убаюкивающей. Иван сделал глубокий вдох, преодолевая тяжесть броника на груди, и такой же глубокий выдох. Бронежилет больше не давил. Иван улыбнулся. Все!
***
«Я же умер». Иван очнулся от необычного ощущения вдоль целого левого бока. Что-то с шелестом скользило мимо него, а он этому чему-то мешал, весь такой тяжелый, большой и живой. «Я живой…» Пульсирующая ноющая боль в руках напомнила о пулевых ранениях. «А живот? Про внутренности лучше не думать, сколько из меня крови вытекло? Сейчас шевельнусь, и меня добьет снайпер, – подумал Иван и решил еще поспать. – Вокруг тишина: ни арты, не стрелкотни. Может, я все-таки умер? А что за фигня скрипит рядом, спать мешает?»
Иван открыл глаза. Те же сосновые стволы склонялись над ним, серое небо в вышине. Перед смертью небо голубело. Сколько же сейчас времени? Мысль о часах на запястье отдалась болью в левой руке. Лучше не шевелиться! И не думать об этом! Еще немного отдохнуть. Иван закрыл глаза и прислушался.
«Где я? Опорник в огненном мешке наши вряд ли удержали. Значит, я у хохлов? Они б меня прикопали, чтобы не вонял». Нос заложило, Иван посопел, высморкался, пытаясь прочистить нос. Начало крутить болью внутренности. Он замер в надежде унять ее. «Да, пахнет мертвечиной. В отрубе я пролежал прилично. Снова клонит в сон… Ты дурак? Какой сон?» В плечо уткнулось что-то костлявое. Иван открыл глаза. «Мавик-3», без тепляка, весь изломанный, перемазанный в грязи. Оператор предвидел, что коптер подавят РЭБом, и, чтобы не увели, привязал его леской. Сейчас тянул по кустам, сучьям и окопам к себе. А чей коптер? От «мавика», зацепившись за плечо Ивана, отломался очередной крошечный пропеллер, но коптер двинулся по песку дальше. Ухватиться бы за него, записку написать, попросить о помощи – да нечем! И потом, чей это коптер? Обе стороны используют китайские игрушки, обе стороны применяют РЭБ, обе стороны привязывают дроны леской, если лететь на разведку недалеко. Может, в степи это и уместно, а здесь, в лесу, фишка бесполезная.
Иван силился вспомнить, в каком направлении наши. И вдруг понял, что чудовищно замерз! Пулемет у ног, значит, ползти надо назад. От пулемета. Ползти? А как встать без помощи рук и не используя пресс? Иван думал. Левая рука измочалена двумя пулями, правая – одной, но справа осколки в боку. Иван прислушался к себе: какая из ран болит сильнее? Один черт! Надо пробовать!
Он попытался перевернуться на левый бок, вышло это с трудом. Ивана прилично присыпало землей от разрывов. Больно! Иван закусил губу, стараясь утопить перебитую левую руку поглубже в рыхлый песок, сучил ногами, пробовал прижать колени к груди. Стылая спина не гнулась. В глазах темно. Он дождался, пока боль утихнет, пока вернется способность соображать. Нет, это не в глазах темно, это вечерние сумерки. Через несколько минут Иван уперся лбом в землю, перевернулся и подсунул левое колено под себя, поставил ногу на стопу и… Толчком встал, балансируя, стараясь распределить боль в животе на обе ноги. Кровотечение возобновилось. Кровь потекла по бедрам в берцы. Надо поспешить. Иван оглянулся, увидел опорник хохлов. Первый, захваченный утром. Искореженные снарядами траншеи. Наши – дальше. «До моего НП метров сто двадцать. Не дойду!» Он шагнул и пошел, слабея с каждым шагом. Девять шагов! Испарина на лбу, которую не утереть.
– Стой, кто идет?!
Иван завертел головой: откуда кричат? Крик на русском. Свои?
– Стой, стрелять буду!
Иван захрипел в сторону темнеющего входа в блиндаж. Два наката бревен поперек траншеи, вот и весь блиндаж. Слова не шли из пересохшего рта. Иван сипло выдохнул и прошептал:
– С-с-с-с-вои-и…
– Кто свои? Позывной?
– Саноса, ты?
– Ваня? Живой!
Иван, подавшись вперед, чуть не упал в окоп:
– Да!
Споткнулся о тело убитого. В вечерней тени не понять, наш или украинец, но падать нельзя! И Иван устоял. Обошел покойника.
– Иван! Ты сам как-нибудь, а? – попросил Заноза.
Иван не ответил. Лицо оператора антидронового ружья белело в темноте блиндажа.
– Мы раненые тут все, неходячие, – сказал Заноза.
Вход в блиндаж загораживали два мертвеца, сложенные друг на друга.
– Обезбол есть? – шепотом спросил Иван, переступая через убитых, и оказался внутри.
Три пары обутых в берцы ног торчали из темноты, шевелились. Живы! Заноза сидел у входа, привалившись спиной к бревенчатой стенке. Обе его ноги выше колен были перехвачены жгутами, бинты поверх штанов почернели от крови. Бледный, как смерть, Заноза баюкал автомат:
– Нету!
– Найди обезбол в моей аптечке. Я не могу, – попросил Иван, усаживаясь поудобнее.
Ноги опять тяжелые. Иван закрыл глаза. Почувствовал копошение у себя на поясе – Заноза рылся в аптечке Ивана. Потом в бедро впился шприц.
– Ты, если можешь идти, уходи. – В словах Занозы прозвучала неясная горечь.
– Не дойду.
– Если у тебя только руки, дойдешь.
– У меня живот. – Иван обнаружил, что сидит в луже собственной крови.
– Мы хохлов ждем, – хриплый незнакомый голос из темноты.
Иван присмотрелся. На Занозе не было бронежилета. А в левой ладони товарищ зажал гранату. Кольцо на месте.
Заноза покосился на висящие, как плети, руки Ивана:
– Когда придут, ты меня грудью накрой. Вместе подорвемся.
– Вместе, – согласился Иван.
Он видел стрелки на циферблате Занозы, выходило, что провалялся в лесу девять часов. Вот и вышел к своим. А толку? Все равно помирать. Промедол начал действовать.
– Аляска – сука, – вспомнил командира полка ближайший раненый, – загнал нас в ловушку.
– С коптера не видна глубина окопов, – возразил второй, – он мог не знать.
– Не жалко им нашего брата, – застонал третий.
– Это – преступление… – у первого раненого перехватывало дыхание, в горле у него что-то булькало, но он продолжил. – Нашего первого комбата помните, как убило? То же самое было. Атака на неподавленный опорник. Все ж слышали в эфире, как комбат, царствие ему небесное, Аляску трехэтажным обкладывал.
– Но комбат пошел… – не согласился второй, – и подвиг свой совершил, пацанов не бросил, спас.
Иван боролся с ускользающим сознанием. Потряс головой и на всякий случай уточнил:
– Меня слышно?
– Да, братан, – откликнулся третий, который лежал в самом дальнем углу.
Иван не видел их лиц, не узнавал голосов, хотя первого вроде должен знать, ведь Иван тоже был под Васильевкой.
– Мы все – человеки… А человек ошибается. Разница лишь в том, кто сколько на себя берет.
Иван умолк. Ему никто не возражал, и потому он продолжил:
– И цена ошибки у всех разная. Снайпер ошибся – одна цена, взводный ошибся – другая.
– И цена ошибки – жизни, – перебил второй.
– Нашшши шизни, – прошипел третий.
– Аляска – кэп, он берет на себя много, всех нас. И цена ошибки Аляски очень высокая, – Иван сглотнул и начал говорить быстро, нутро наливалось смертельной тяжестью: – Будь я на его месте или ты… Кто нас знает? Как ошибались бы мы?
– Везде – бардак, – третий раненый попытался засмеяться.
– Да уж, я б накосячил так накосячил, – булькнул первый. – Но все же…
– У Аляски хоть результат есть, – перебил его второй.
– Да, – кивнул Иван, – результат есть, полк идет вперед, значит, мы гибнем не напрасно.
– А здесь? – спросил первый.
– И здесь, – вступил в разговор молчавший до сих пор Заноза, – Аляска цепкий, силы в кучку соберет, мозги всем расправит и… Вперед!
– И потом, – Иван спешил высказаться, тяжесть из живота растеклась вокруг и давила даже на уши.
Похоже, ОНА подошла и стоит близко, у самого входа в блиндаж. Тяжесть снаружи блиндажа – это ОНА!
– Представьте, что Аляска сейчас чувствует, сидя на ППУ[12]?
«Я успел! – подумал Иван. – Успел заступиться за командира! Сказал главное! Теперь пусть приходит!»
Но глухая тяжесть обволакивала блиндаж и как-то неуверенно пульсировала, словно кровь в висках.
«Мимо иди, – прошептал Иван ЕЙ, роняя подбородок на грудь и ускользая в беспамятство.
***
– Тихо, пацаны! Тихо! Я медик из пятого батальона. Хьюстон. За вами пришел.
Иван открыл глаза. Из нагрудного кармана огромного медика еле светил голубым фонарик смартфона. Медик стоял на коленях, перегнувшись в поясе под низкими накатами блиндажа, и внимательно рассматривал лежащих на полу раненых.
– Тихо, малой, тихо! – Хьюстон нашел в песке между Занозой и Иваном колечко и аккуратно вставил назад в чеку гранаты, которую по-прежнему сжимал в руке Заноза. – Вот так-то лучше.
Над головой коротко ударил пулемет.
– Это наш! Прикрывает.
Иван слышал, как в темноте копошится медик, осматривая раненых.
– Еще гранаты есть? Кольца где? Решительные парни! Я с вами поседею сейчас! Спокойно, малой!
Хьюстон добавил яркости экрану смартфона и осмотрел складки одежды раненых, песок между ними, нашел одно кольцо, другое.
– По очереди, лады? – С кольцом на указательном пальце, медик двумя руками обхватил посиневший от напряжения кулак ближайшего к Ивану раненого, оторвал его от груди. – Осторожно вот этот пальчик отожми, хорошо?
Хьюстон нашел отверстие в чеке, вправил туда кольцо, уверенно разогнул усики.
– Все! Можно отпустить гранату!
Еще одно колечко сверкнуло в песке между колен медика, но третий раненый бесшабашно протянул ему гранату сам.
– Аккур-р-ратно!
Все в порядке, чека доступна. Медик аккуратно сложил обезвреженные гранаты в рядок у стенки окопа. Запалы из них он не вывинчивал, вдруг пригодятся?
Хьюстон притянул к себе медицинскую сумку, осмотрел раненых, но из-за его спины в темноте Иван не видел подробностей. Он прикрыл глаза и открыл их, лишь когда услышал копошение рядом. Медик осматривал турникеты и повязки на ногах Занозы, цокал языком, хмурился. Ивана Хьюстон осмотрел последним и вынес вердикт: