Несколько минут спустя на пороге уже стояли четыре солдата в незнакомой форме, давно небритые, с красными воспаленными глазами.
Война снова пришла в Танькин дом.
– Эй, старушня! Хто щэ дома е? – грубо спросил старший.
– Нико́го нет. Одни мы. – Танька незаметным движением надвинула Ольке платок до самого носа и встала, заслонив ее от вошедших.
– Мужики дэ? Воюють?! – Старший неспешно оглядывался.
– Наши мужики свое уж отвоевали, – отозвалась Танька.
– Чого ж так тэмно? Колорадив ховаетэ?
– Что ж их ховать? Вон они всю картошку пожрали, окаянные!
Старший мгновенно завелся:
– Ты дурою нэ прыкыдывайся! Жыво в расход пущу! Я тебэ пока по-доброму пытаю, террорысты дома е?
– Террористов нет, – уверенно ответила Танька.
С улицы вбежал еще один. Его мотало из стороны в сторону, лицо перекосилось, глаза вращались, а зрачки расширились так, что радужка не видна была вовсе. Он подскочил сначала к Таньке, потом к Ольке, близко наклонившись, в упор разглядывал, тяжело дыша нестерпимой вонью. Олька попятилась, пока не уперлась в печь, отвернулась и зажмурила глаза, стараясь дышать через раз.
– Ну и жаба! – сказал обкуренный медленно и раздельно, потом так резко развернулся к своим, что чуть не упал: – Муха бачыв, як в дом молодка заскочыла! Дэ вона?
– Мухе одни бабы мерещаться! Курытэ всяку дрянь! – буркнул старший.
– Мужыкы, вы точно не гонытэ? Я не гордый! Я и в чэргу встану! – заканючил обкуренный.
– Можешь без очереди любу из цых мумий! – заржали солдаты.
Они давно уже разбрелись по дому, открывали шкафы, выдвигали ящики, содержимое бросали на пол и топтали грязными берцами. Женщины тоскливо смотрели на разгром. Добыча оказалась небогатой – несколько Олькиных золотых колечек да пара сережек, которые ее матери покупал когда-то отец. Деньги и документы Олька по совету Таньки всегда носила под одеждой, обернутые в целлофан.
Обшарив дом, солдаты выкатилась во двор. Не обнаружив и там ничего ценного, старший велел забрать кур. Двое завернули автоматы за спины, закатали рукава и пошли в сарай. Куры истошно вопили, взлетали над стенами сарая, оставшегося без крыши, некоторым удавалось перемахнуть через стены, и они разбегались по двору, теряя перья. Солдаты их ловили и сворачивали шеи.
Танька тоскливо слушала. Ей казалось, что все это уже было с ней в этой или другой жизни. А может, это ее дурной сон? Надо прервать! Надо остановить! Она велела Ольке не высовываться и, ковыляя, вышла на крыльцо. Перемазанные экскрементами и кровью, облепленные перьями «победители» держали в каждой руке по связке птиц. Те еще трепыхались. Танька заверещала, потрясая костлявым кулачком:
– Что ж вы понаделали, ироды! Пошто́ всех кур извели?! А нам что – с голоду подыхать?! – И Танька замахнулась на старшего палкой.
– Мовчы, старая кошелка! Воинам-гэроям тоже исты хочется. И щоб террорыстам не достались!
Он выхватил у Таньки палку и легко сломал о колено.
– Да где ж ты террористов-то увидел, немчура проклятая?! Я что ли, террористка?!
– Ты, карга, язык прыдержы! Швыдко в бубэн схлопочэшь! Скопытишься и не крякнэшь!
– Кишка тонка! Я еще простужусь на твоих похоронах! – процедила Танька и плюнула под ноги старшему.
Тот не успел ничего ответить. Обкуренный, который до этого сидел на лавке у бани, глядя в одну точку и мерно раскачиваясь, вдруг вскочил и ринулся на Таньку. Он бы снес ее, но из-за дома с визгом выбежал старший мальчик и бросился обкуренному под ноги. Тот споткнулся и растянулся в полный рост, пропахав носом землю. Да так и остался лежать. Другой солдат бросил кур, схватил мальчика за шиворот, приподнял и сильно тряхнул. Но тут сам дико заорал, бросил Саньку и начал вертеться, сдирая что-то со спины. Всеми своими когтями в него вцепилась шипящая и распушившаяся Мурка. Солдаты кинулись было на помощь, но схватить разъяренную тварь голыми руками никто не решился. Попытались сбить ее прикладами, но солдат вертелся, и несколько ударов пришлись по нему. Наконец, старший сообразил обмотать руку тряпкой, подловил момент, сгреб кошачий загривок и рванул. Кошка отцепилась с воем и извернулась, чтобы вкогтиться ему в руку. Старший размахнулся и шмякнул ее об угол дома. Хрустнуло, и Мурка замерла.
Мальчик подбежал к кошке, присел рядом, гладил ее, шептал что-то ласковое, кулаком растирая слезы по грязным щекам.
– Ну что, вояки, победили! И с курами справились, и со старухой, и с мальцом! Даже страшного зверя – кошку, и ту осилили! – Танька говорила тихо и смотрела прямо в глаза старшему. – Как же ты матери своей об этом расскажешь, сынок?!
Она тяжело вздохнула и устало опустилась на крыльцо.
Старший обвел взглядом отряд.
Обкуренный уже оклемался и сидел на земле, отирая кровавые сопли. У пострадавшего от кошки разорванный в клочья камуфляж на спине побурел. Остальные выглядели ненамного лучше.
Старший сжал губы и нахмурился, потом скомандовал осипшим голосом собирать кур и двигаться в расположение части.
Они ушли.
Из дома выглянула Олька. Она охнула, увидев фингал, расплывающийся под глазом сына. Побежала в дом, вынесла влажное хозяйственное мыло. Это средство Танька опробовала еще на своих братьях, потом на сыновьях, и оно никогда не подводило. Олька поставила сына перед собой и осторожно намылила место ушиба. Мальчик первым увидел, как у Мурки чуть дернулись задние лапы, потом ухо, хвост. Потом она приподнялась и совсем неграциозно уселась. Сын взвизгнул, вывернулся из рук матери и побежал к кошке. Бережно приподняв, он принес ее к крыльцу и положил между матерью и старой бабулей. Мурка сразу начала вылизываться. Было видно, что это доставляло ей боль. Она останавливалась, пережидала и вновь принималась приводить в порядок свою шерстку.
– Вы с Муркой настоящие герои! – сказала Танька, погладив правнука по голове.
Тот хитро глянул на нее:
– А как меня зовут?
– Петечка? – неуверенно сказала Танька.
Мальчик расхохотался.
– Петька – это средний! А я Санька! Санька! Какая же ты, бабуля, у нас беспамятная!
Олька было засмеялась, но тут же осеклась. Взглянула на бабулю – не обиделась ли она. Но Танька тоже хихикала, взвизгивая и мелко подрагивая щуплым телом.
Из погреба выбрались младшие мальчики. Они все проспали и теперь вертели головенками, переводя растерянный взгляд с матери на брата, на бабулю. Но им никто ничего не мог объяснить. Любая попытка заканчивалась новым приступом смеха. И тогда они просто присоединились к общему веселью.
Шли нерадостные летние дни. Завозы в магазин почти прекратились, запасы продуктов быстро таяли. Олька экономила: банку тушенки растягивала на четыре похлебки, в хлеб добавляла рубленую зелень. Картошку начали подкапывать с середины июля. Выручали ягоды. Мальчишки объедали недозрелые яблоки, чтобы заглушить постоянно мучивший их голод. В середине августа обстрелы снова усилились, но теперь автоматные очереди и удары пушек чаще доносились с востока.
Одной страшной ночью фронт в очередной раз перекатился через Танькин дом.
Весть об этом принес Андрюха. Он ворвался в погреб, сгреб мальчишек в охапку и вынес на свет. Андрюха целовал чумазые, исхудавшие личики, теребил отросшие, давно не мытые волосы.
Из погреба, щурясь на солнце, вышла Олька. Андрюха отпустил сыновей, подошел к ней и обнял. Олька не сопротивлялась. Все эти тяжелые дни она держала себя, иногда казалось, что слез в ней и нет больше. Но теперь Олька вдруг обмякла и разревелась глупо, по-бабски, с воем и причитаниями. Андрюха гладил ее плечи, руки, голову, целовал, говорил, что теперь все будет хорошо, что они турнули укров далеко на запад и теперь им не очухаться. Танька увела мальчишек в дом и первым делом велела натаскать воды. Новую жизнь следовало начинать с чистоты.
Несколько дней упорного труда привели дом и его обитателей в относительный порядок. Вставить выбитые окна пока было несбыточной мечтой. Электричество обещали дать на днях. Магазин открылся, но продукты в нем были только самые необходимые. В центре раздавали гуманитарную помощь из России.
Обстрелы периодически возобновлялись, но люди привыкли к ним, как привыкают к обыденному, и перестали обращать внимание.
Однажды в дом влетела Танькина дочка. Вместе с двумя безумцами, которые оказались на той стороне и потеряли связь с родными, она прорвалась через линию фронта. После слез, ахов, охов, обниманий они все сидели в зале. Олька рассказывала матери о пережитом. Та периодически вскрикивала, всплескивала руками, вскакивала, заново обнимала и целовала каждого. Танька устала и сказала, что пойдет, ляжет. Дочь проводила ее в комнату до кровати, помогла раздеться. Уложив Таньку, она села рядом, взяла сухую жилистую руку и прижала губам.
– Спасибо, мамочка, что сберегла детей!
Танька улыбнулась в ответ. Дочь встала, хотела задернуть занавеску, но Танька попросила оставить так. Она любила смотреть в окно. Мурка вспрыгнула на кровать, потопталась, покрутилась и устроилась в ногах у хозяйки.
Через пару часов Санька заглянул в комнату старенькой бабули. Дочь привезла полную сумку продуктов. Дали электричество, и женщины успели приготовить почти праздничный стол. Мальчик подошел к кровати. Танька лежала с закрытыми глазами, лицо ее было спокойным, губы сложились в легкую улыбку.
Санька позвал ее раз, другой, осторожно потеребил, подергал за рукав. Но бабуля не просыпалась. Мурка подняла голову и впервые зашипела на него. Санька попятился. Что-то было явно не так. Он повернулся и выбежал из комнаты. Мурка несколько раз лизнула, поправляя видимые только ей изъяны шерстки, и снова улеглась. Она должна была до конца выполнить свой долг, охраняя последний сон Таньки.
Нина Левина. ЗВЕЗДЫ – ГЛАЗА АНГЕЛОВ
– Все, девочки, закончили, – Зоя Сергеевна улыбнулась устало и радостно. – Мы молодцы! Успели в этом году… Завтра вечером вся партия отправится на передовую…
Зоя Сергеевна невольно посмотрела в черный прямоугольник окна, словно передовая находилась где-то там, на тихих вечерних улицах города, готовящегося к празднику. Среди зажженных фонарей и мигающих на елках гирлянд.