– Пустить они, может быть, и пустили бы, а вот на обратном пути ограбили, это точно. Я бы мог пробраться, тут все ходы-выходы знаю, не случайно два месяца в театре обретался, своими архаровцами-слесарями командовал. Так что, если не жалко заначки, давайте ключи, я попробую ее забрать, – предложил Кузьмич.
– Ну что вы, какое там жалко! И сама поем и людей поддержу. Вот ключи, это от кабинета, а эти от кладовки, – протянула ему ключи Алла.
Когда за окнами окончательно стемнело, Кузьмич отправился в путь. Вернулся он часа через два, хотя до магазина было максимум пять минут ходьбы, но зато принес в двух полиэтиленовых мешках продукты из заначки Аллы и, что особенно обрадовало всех, шестилитровую бутыль воды, которая тоже была в кладовке у завмага.
– Ну что, какое-то время протянем, – сказал Кузьмич, – ешьте экономно, больше не пойду. Возле театра азовцев минимум рота, они в подвале театра окопались. Заходят с черного хода с другой стороны, оттуда лестница ведет в подвал. Я пытался оттуда в театр зайти, но там стоит охрана, пришлось долго ждать, пока постовой от входа отлить пойдет, потом в темноте и проскочил. Так что берегите, что принес. Ах да, вот – в зале магазина нашел упаковку пластмассовых стаканчиков, культурно будем пить. На разлив воды и раздачу продуктов посадим хозяйку продуктов Аллу, с нею, похоже, не забалуешь, будет по норме все отпускать.
Перекусив бутербродами, сделанными умелыми рукам Аллы, запив их соком, решили устраиваться спать. Однако спать сидя получилось только у Кузьмича, остальные, как ни пристраивались, уснуть не могли. Особенно страдал Борис, не привыкший к дискомфорту.
– Я даже в самолете только в бизнес-классе летаю, чтобы можно было ноги вытянуть, а здесь не удается заснуть даже на минуту, ноги млеют, голова мотается, как неприкаянная, – жаловался он.
– Ну, барин, чистый барин, – проснувшись, заворчал Кузьмич и, поднявшись, вышел из ложи.
Через некоторое время он вернулся, неся под мышками два узла тряпья – списанного реквизита, который он нашел за кулисами. Пристроив стулья на парапет ложи и развалив тряпье на ее полу, предложил:
– Ложитесь, баре, если сидя спать не нравится.
– Ну, Костян, откуда ты такой ловкий взялся? Вроде мой ровесник, а такой заводной, – удивился Борис, укладываясь на пол рядом с Аллой прямо в своем роскошном полупальто.
– А ты поезди в командировки на стройки страны, тоже ловким станешь.
Спать на полу было жестко, пах пылью и прелостью старый реквизит, а звуки стрельбы усиливались и звучали уже по всему периметру города, приближаясь к центру, не давая успокоиться душе, но все же выдавались минуты, когда удавалось расслабиться и передремать в ожидании следующего дня и надежды на разрешение проблем. Наступивший день компания провела, сидя на стульях и слушая Бориса и Кузьмича, которые были хорошими рассказчиками. Борис все больше вспоминал свои любовные приключения, которых было множество, рассказывал о них с большим юмором, пересыпая анекдотами.
Рассказы Кузьмича касались его строительно-монтажных приключений, произошедших по всей территории бывшего Союза. Женщинам это было не очень интересно, но познавательно.
Так за разговорами прошло несколько дней вплоть до той ночи, когда ближе к утру они одновременно проснулись от взрывов снарядов, раздававшихся практически рядом с театром. Лежавший с краю у двери Кузьмич подхватился и побежал в холл, чтобы посмотреть, что происходит. Не сумев разобраться в ситуации в холле первого этажа, он пробрался наверх к окнам, выходящим в сторону сквера. Картина, открывшаяся оттуда, была ужасна и прекрасна одновременно. Черное небо, не подсвеченное уличными фонарями, было расчерчено белыми шлейфами снарядов, которые заканчивались яркими снопами взрывов, разлетом искр и кусков разбиваемых зданий, стоящих по ту и другую сторону проспекта Мира.
– Сволочи, что они делают! Там же люди живут и никаких военных объектов, – воскликнул Кузьмич. – Вот тебе и Россия-матушка!
– Это не русские стреляют, а наши, вернее, азовцы, – услыхал Кузьмич за спиной мужской голос. – Лупят с улицы Краснофлотской из трех орудий, которые поставили в пятидесяти метрах от моего дома. Я подходил к воякам, просил уйти с орудиями на пустырь, но они меня послали. Понимая, что там оставаться небезопасно, явно ответка прилетит, я загрузил семью в машину и решил прорываться на восток в сторону Новоазовска. На Нахимова меня тормознули и отправили в театр, мол, там сборный пункт для эвакуации, езжай, иначе колеса прострелим.
– А с чего ты взял, что стреляют с Краснофлотской? Тот расчет, может быть, в другую сторону лупит; зачем им центр обстреливать, здесь же ни ополчения, ни русских нет.
– С той стороны театра видно, откуда летят снаряды, да и по звуку слышно – от нас бьют, а ответка не прилетает, потому что здесь отстреливаться некому: центр пустой, – ответил голос из темноты. – Разбивают его, во-первых, для того, чтобы запугать людей и выгнать их из домов, чтобы заснять эту картину и показать Западу, какие русские варвары – по мирным стреляют, а во-вторых, с той целью, чтобы противник, войдя в город, не создал тут укрепрайон.
– Ироды, через час таких обстрелов от нашей самой красивой улицы ничего не останется, – с горечью произнес Кузьмич.
– А оно им надо? – ответил мужчина. – Эти твари мне сказали, что мы – сучьи ждуны, но счастливой жизни при русских нам не дождаться. Все решено смести нафиг в нашем вражьем городе и никого не жалеть. Я едва убежал от этих защитничков, в спину, суки, стреляли.
– А теперь ты куда? – спросил Кузьмич.
– К своим пойду, в нижний холл, надо думать, как отсюда выбираться, тут тоже опасно, не ровен час по театру из орудий зарядят.
Вернувшись в ложу, Кузьмич не стал передавать разговор с неизвестным, а сказал только, что обстрел идет со стороны Портовского района, по той части проспекта Мира, которая идет от театрального сквера вниз к знанию ДОСААФ.
– А по кому там стрелять? В этой части проспекта только мирные живут, жилых домов мало, в основном, банки, кинотеатр, магазины. Под казарму азовцев заняли только первую школу, сам видел. По ней бы и лупили, зачем им жилые дома? – удивлялся Кузьмич.
– Как это по школе бить, что вы такое говорите? Я там училась одиннадцать лет, – загоревала Алла. – Зачем войска располагать в школах, другого места нет?
– А что, новые казармы строить? Этих захистныкив здесь тысячи! На Левом берегу у них была огромная база в школе 61 и в соседних с нею общежитиях, которые когда-то строили для завербованных на комсомольские стройки. За последние восемь лет там всю территорию под азовцев зачистили, разместили стрельбища и спортивные площадки. Здесь в центре их располагой и штабом стала первая школа, откуда детей по другим школам раскидали. Похоже, что подвал театра тоже для их размещения приспособили, – изложил свои соображения Кузьмич.
– Зачем же тогда сюда мирных направляют? – удивилась Соня. – Каждый день подвозят, да они и сами приходят. Ведь явно азовцев отсюда будут выбивать.
– Прикрываются нами, что тут неясного. Пустили по сети инфу, что театр полный мирняка, кто же решится по нему стрелять? Вот и прячутся здесь, – ответил Кузьмич.
– Нет, я не понимаю, почему надо воевать в городе? Сколько смотрела военных фильмов, там везде сражения проходят в чистом поле, где окопы нарыты, солдаты бегут и стреляют друг в друга, а здесь что? Город, самый центр, неужели это место для сражений? – возмущалась Алла. – Это все довбосяки придумали. Свой Донецк развалили, теперь за нас принялись, твари.
– Вы что же, Алла, верите, что мы, донецкие, сами себя обстреливали, убивали друг друга, разрушали дома? – спросила Соня.
– А кто же? Украинская армия не позволила бы себе такого!
– Вы знаете, если бы такое говорила тетка из украинского села, я бы еще поняла, но, когда говорит просвещенная дама, жившая все это время рядом с Донбассом, где восемь лет шла гражданская война между бандеровским государством Украина и народным ополчением, это странно.
– Дамы, не ссорьтесь. Не до того, в любую минуту к нам сейчас что-то прилетит, и споры закончатся, – призвал к миру Кузьмич.
– Это просто американский метод ведения войны, – внес свои разъяснения Борис. – Мы никогда не воевали на своей территории, всегда в других странах, а, значит, нам мирных не жалко, не наши они люди и живут в чужих городах, которые можно превращать в крепости, а потом нещадно разрушать. Я вам уже говорил: Америка очень циничная страна, у нее есть неприкосновенное свое и чужое, которое жалеть ради победы не приходится. Они и ваших солдат этому учат.
– Но ведь их, этих американских солдат, тут нет, воюют одни украинцы, наверняка в Азове много мариупольцев, им-то что – своих не жаль? – удивилась Соня.
– А мы для них не свои, а сепары, вата, колорады, москали, ты что, не поняла? – ответил ей Кузьмич. – Нам же с тобой прямым текстом так и сказали, когда из подвала гнали.
Уснуть больше не удалось, так как с каждой минутой стрельбы и взрывов становилось все больше, и, если раньше их звуки доносились с восточной стороны города, то теперь они звучали со всех сторон практически единой канонадой, но больше всего пугало усиление стрельбы рядом со стенами театра.
– Мне кажется, нам надо отсюда уходить, пока не накрыло снарядами или бомбами; слышите, как гудит небо? Уверен, это бомбардировщики заходят на бомбометание, – мрачно произнес Борис.
– Куда ты пойдешь, так хоть какое-то укрытие есть, у кого рука поднимется государственное учреждение бомбить – да к тому же театр? – остановил его Кузьмич.
– Не знаю, как вы, а я пойду, сердце не выдерживает здесь сидеть и ждать смерти. Алла, вы со мной? – сказал Зильберберг и направился к выходу, вслед за ним вышла и Алла.
– Скоро вернутся, куда они денутся? – прокомментировал их уход Кузьмич. – Куда в такой момент убежишь? Надо как минимум затишья ждать.
Действительно, через некоторое время Борис и Алла вернулись в подавленном настроении.