— Почему?
— Как бы тебе объяснить… — протянула Сина, водя пальцем по стене, словно что-то рисуя. — Я просто есть, я здесь, тень той, кем была. Просто существую. Может нескончаемая злость и держит меня, а может боль, кто разберёт?
— Ну… ты? — предположил я.
— Какой умный. А сам-то можешь разобраться в себе? — задала она встречный вопрос с вызовом.
— Могу, — кивнул я уверенно.
— И чего же ты хочешь? — с усмешкой спросила Сина. — Давай, скажи мне, а я скажу, что вижу в тебе.
— Я хочу спокойной жизни, — без тени сомнения ответил я. — Жить серо, однообразно, со своими маленькими счастьями, и как можно меньше выделяться.
— И ты веришь в это? — скептически хмыкнула Сина.
— Абсолютно.
— А я вижу, что ты врёшь сам себе. Может даже не понимаешь этого, хотя чувствуешь в глубине души этот назойливый писк, который наверняка проявляется в твоих поступках.
— И в чём же? — спросил я без задней мысли.
— Тебе больно, и эта боль порождает агрессию. Ты питаешь иллюзию, что хочешь спокойствия, но это неправда. Самообман.
— Какой именно самообман?
— Ты думаешь, что хочешь подняться, но это ложь. О нет, ты хочешь низвергнуть всё на свой уровень и выплеснуть на них свою боль. Ты ненавидишь людей, которые живут сверху, по какой-то причине. И все твои оправдания, что тебе приходится это делать… это лишь оправдания. Ты хочешь это делать. Ты чувствуешь, что тебе становится легче.
— Бред… — покачал я головой.
— Да неужели? Скажешь, что ты здесь оказался случайно? Ты ведь мог выбрать и иной путь, но выбрал борьбу. Ты хотел показать, что тебе никто не указ. Что это ты будешь строить своё будущее на их костях, а не наоборот. Нет?
— Нет.
— Ты может даже не понимаешь этого. Ты отравлен, я вижу это. Потому ты борешься, не из-за характера, а из-за обиды. Проецируешь случившееся на окружение и пытаешься им отомстить.
— Тогда если всё так плохо, чего же ты говоришь, что я внутри человек?
— А что мешает оставаться человеком тому, кто хочет мести? — задала Сина встречный вопрос. — Как бы то ни было… теперь тебе есть над чем подумать. Хотя бы понять, кто ты есть на самом деле.
— Я знаю, кто я.
— Может потому ты и остаёшься человеком, что слепо веришь в то, что не изменился, — оскалилась она. — Надеюсь, что ты найдёшь себе якорь, чтоб не сорваться раньше, чем осознаешь свою сущность и пойдёшь во все тяжкие.
— Якорь?
— То, что напомнит тебе, что ты всё же человек. Иначе станешь как те, кто хотел тебя убить, — обаятельно улыбнулась она своими острыми зубами. — Идём, я провожу тебя. Кажется, все ваши преследователи наконец ушли.
Мне пришлось тащить Фиесту на себе вместе с чемоданом. Мог дождаться, пока она сама очнётся, но решил, что лучше здесь не задерживаться. И уже на выходе, когда Нижний город маячил за входными дверьми, я всё же приостановился.
— Я, кажется, понял, почему ты до сих пор здесь.
— И почему же? — поинтересовалась она.
— Тебе тоже больно. Больно, что с тобой так поступили, но ты не можешь это отпустить. Потому что никто так и не раскаялся в содеянном, а ты так и не сказала, что прощаешь их.
Глава 77
Мы вернули кокаин Бурому, хотя, по правде говоря, я считал, что даже для него это такая мелочь, что не стоила всех усилий, которые мы затратили. Три кило кокаина, которые теряются в тех объёмах, что он получает, едва не стоили нам жизни.
Но и другую сторону медали я понимал прекрасно — все должны знать, что его товар до последнего грамма принадлежит ему. Наказание как акт запугивания. Я мог лишь порадоваться, что акт запугивания состоялся на тех, кто ничем не лучше нас самих, а не на, к примеру, их семьях.
Что бы я сделал в таком случае? Скорее всего, ничего. Я бы просто не стал стрелять и напомнил бы об уговоре. А если бы при мне кто-нибудь решил пристрелить семью ради запугивания…
Не знаю. Даже задумываться не хочу, так как не представляю, как бы поступил в этой ситуации. Отвернулся бы и ушёл, стараясь не слушать, что происходит? Или попытался бы вмешаться? Одно я понял точно — когда наступают такие моменты, возможно абсолютно всё, и я проявлю себя во всей своей красе. Забьюсь ли в угол и сделаю вид, что ничего не видел, или же вступлюсь, не могу сказать.
Потому что сейчас рассуждать очень легко, и можно без проблем приписывать себе все благодетели. На словах мы все герои, безжалостные и милосердные, а на деле…
Я говорил, что никогда к этому не вернусь, но вот я здесь, убиваю, даже не моргнув и глазом, потому что мне плевать на своих оппонентов. Раньше я испытывал к ним жалость, а сейчас вижу лишь манекен, который надо убить быстрее, чем это сделает он со мной. Мне их уже не жалко, потому что душу греет отговорка, что они такие же, тоже заслуживают смерти, если не хуже. И я не дурак, когда придёт время, я вполне смогу найти тысячу причин, чтоб оправдать необходимость застрелить ребёнка.
Если ты падаешь в моральном плане, то ты падаешь очень быстро. Это как наркотик, от которого не отказаться, потому что будет постоянно последний раз, и каждый последний ты найдёшь причину это сделать. А потом оглянешься, понимая, что уже на дне, а сделать ничего не можешь.
Возможно, об этом и говорила Сина. Она старше меня и знает это лучше. Падая вниз, ты перестаёшь быть человеком.
Это сделали мои товарищи, это делаю и я. Мы пытаемся создать иллюзию, что мы люди, пытаемся доказать всем, что мы любим своих родных, близких и детей, но это ложь. То, что мы их любим — лишь безусловный рефлекс. Это не делает нас людьми. Человек — это тот, кто может простить, несмотря на боль и ненависть. Может протянуть руку, даже будучи сам в нуждающемся положении. Мы на такое не способны, мы будем думать в первую очередь только о себе.
Я стоял перед Бурым, когда возвращал чемодан. Фиеста выглядела никакой, будто изнасилованной и пустой, с трудом передвигаясь и кряхтя. Неудивительно, что я на собственном горбу её вытаскивал из Нижнего города, едва сам не померев от натуги.
Она не приходила в сознание около двух часов. Но у неё был телефон с номером Бурого, а у того была информация, как нам выбраться. А именно, как взломать машину, как её завести и где есть выезд из города, но с обратной стороны, чтоб вообще полностью объехать этот район. Я делал всё быстро и слаженно, объяснив ситуацию и упустив историю про призрака, которую знать им было не обязательно.
Я очень спешил. Не в последнюю очередь из-за того, чего не видел. Сина подтвердила, что здесь могут обитать и другие представители, что делят территорию иначе. Они хищники, и мы для них не более чем мелкие бандиты, которых можно прищучить. Может картель и сдюжит с ними побороться, но банды, со слов всё той же Сины, уже нет. А здесь и таких нет, что делает нас втройне уязвимыми.
Теперь я знал, как открывается любая машина. Нужна отвёртка или нечто похожее, что поместится в замочную скважину, после чего удар, и ты срываешь все штифты и можешь открыть дверь в машину. Или бьёшь стекло, как сделал я. Потом срываешь нижнюю панель и выдёргиваешь провода из замка зажигания. Два плюса, два минуса и один красный — это стартер. Определяешь провода с двумя плюсами, соединяешь с минусами, чтоб включит зажигание и габариты. После этого красным касаешься уже соединённого плюса, чтоб выбить искру и завести машину.
Готово.
Это было волнительно — вскрывать машину под чьим-то домом таким образом, ожидая, что в любую секунду тебя могут заметить. Не так волнительно, как в школе, но всё же. А потом неожиданное прохладное облегчение, когда ты трогаешься с места.
— Теперь точно война, — вздохнул он, подкинув пакет в руках. — Если эта крыса пыталась продать им товар, а потом их всех грохнули, пусть даже не мы, ясен пень, кого обвинят.
— Но почему он взял только наркотики? А не деньги, к примеру? — спросил я.
— Денег в тот момент не было. Да и товара тоже не было особо. Взял, что пришлось, видимо, — прожал он плечами.
— Что ж он не покинул город? Сбыл бы дороже.
— А ты поймёшь этих наркош? — хмыкнул Бурый.
Наркош? Вообще, логично, но… тот человек не выглядел наркоманом, если честно.
— Держи бабки, Шрам, — положил на стол он небольшую пачку. — Кстати, что с Фиестой? Она какая-то… странная и побитая.
— Без понятия. Но нам досталось, к тому же, мы немного разделились, когда уходили от погони. Я без понятия, на что она нарвалась. Мы договорились встретиться около школы, но когда…
— Я в норме, — холодно оповестила о своём состоянии Фиеста, перебив меня. — Дай денег, и я пойду.
Бурый спорить не стал, лишь проводив её взглядом.
— Надеюсь, что это не ты её так отмудохал, — сказал он мне, когда Фиеста ушла.
— Я? Боюсь, что я был бы покойником к этому моменту, — покачала я головой. — Она не говорит, что произошло, но мне кажется, что её как раз-таки и отмудохали.
Да, я тоже строил теории и предположения, чтоб выглядеть озадаченным. К тому же, Фиеста ничего про случившееся не сказала и вряд ли скажет. «Меня побил призрак девочки из школы», мне кажется, такое объяснение даже Бурому покажется странным, и она это понимала, потому просто сказала, что ничего не произошло.
Скорее всего Бурый подозревал меня, но, к моему счастью, Фиеста сразу сказала, что это не я. Конечно, поверить ей на слово он не поверил, однако и придраться ко мне не мог, ведь главный свидетель молчит.
— А война… — намекнул я на волнующую нас тему.
— Я тебе должен отчитаться? — с усмешкой ответил он, но, тем не менее, предупреждая меня быть аккуратнее на поворотах.
— Нет, я просто хочу понять, насколько мне надо быть осторожным. Что будет, что делать не стоит, куда не ходить, да и как это будет выглядеть, — миролюбиво попытался я объяснить.
— Они будут бить по точкам и устранять лейтенантов, то есть нас, — решил объяснить он. — Забудь всякую хуйню, что показывают по телевизору, Томми-Шрам. Никаких гангстерских перестрелок. Будут налёты, поджоги, убийства. Намного реже вооружённые налёты на территорию. Ты, кстати говоря, тоже в зоне риска, но пока о тебе толком никто не слышал, так что не так страшно. А вот Панк, — это тот хмурый мужик, который с длинными волосами, — например, может попасть под пулю. Он известен в узкий кругах.