— Я сам знаю, что делать, — отрезал он и дал газу больше, чем следовало, из-за чего мы пробуксовали на месте.
— Ты видел Толькова?
— Нет. Но если бы ты не кипятился чёрт знает где, мы бы, возможно, смогли его увидеть.
— Как? Он бы телепортировался к нам?
— Остришь? Смотри, поджарят тебя вместе со мной, — недовольно пробормотал он.
— Мы хотя бы знаем, где искать? — спросил я, поглядывая на улицы Нижнего города.
— В городе.
— Да ты молодец, — похвалил я. — Ты не пробовал стать шпионом?
— Нет, не думал, — грубо ответил Француз. — В Верхнем городе. Там есть несколько квартир, где он может быть. Они принадлежат Соломону, но он вполне мог заселить туда и Толькова. Увидим, хватаем его и увозим.
— Это Бурый сказал?
— Да, а что? — покосился он в мою сторону. — Проблемы?
— Проблемы, да. Могут быть у нас, если рядом с ним будет импульсник.
— Если что, мы справимся.
— Импульсники его уровня могут один на один при удаче уничтожить БМП, а БТР вообще не станет для них проблемой. К тому же, он способен выдерживать очереди из двадцатимиллиметровых пушек или остановить шестидесятимиллиметровый снаряд. Уверен, что мы справимся?
Промолчал. Потому что понял, что нас могут просто растоптать и даже не заметить.
— Мы должны найти этого кренделя. Вот и всё. Не будем лезть в печь, — наконец разрушил он тишину, возникшую между нами. В этот момент мы въезжали в Верхний город, который знаменовал себя чистотой и более светлыми улицами. — Главное — засечь, где он законсервировался.
— Так Бурый сказал его схватить или просто найти? — уточнил я.
— Просто найти, — слишком агрессивно ответил он. — Что допёкся до меня?
— Потому что чушь сказал, — холодно ответил я. — Схватить… сто раз, блин.
— Откуда вообще у тебя такая уверенность, что его кто-то припекать будет?
— Охранять? А ты бы не стал охранять человека, что хранит все твои бабки?
— Ну… — протянул он, — да, наверное, стал бы.
— Ну вот.
Люди вообще не думают. Даже элементарно, будто первый раз в этом деле.
Неудивительно, что они слепо верят Бурому, а он вертит ими как хочет.
— Считаешь себя умным, перец? — вновь пошёл в атаку Француз. То ли пытался меня поддеть, то ли уязвить.
— Я считаю себя догадливым, — поправил я его. — Догадливый, но никак не умный.
— А в чём разница?
— В том, что я смотрю на вещь и могу догадаться. Умные всё знают.
— Тогда догадливый лучше.
— Нет. Ты можешь смотреть на какую-то вещь и не знать, что это, зачем она и так далее. И ты никогда не догадаешься, что, зачем и как. Умный знает, что это, знает, зачем, как и для чего, потому он может сразу понять всё.
— И типа ты догадливый, а не умный? — хмыкнул он.
— Да.
— Хех… Ты гордишься этим, не так ли?
— Нет. Нечем гордиться.
— Нечем? Ты ведь знаешь, что умнее многих из нас, несмотря на возраст. Сидишь с самодовольным лицом, как свежеиспечённый пирог, и строишь из себя скромного парня, который считает себя неумным, но уверен в начинке в обратном.
— И? Чего ты добиваешься этим? Пытаешься меня поддеть? Доказать мне, что я тот ещё подонок? Да я это и так знаю. Не лучше, чем остальные.
— Постоянно говоришь, что такой же батон, как и все вокруг. Но это не так, — усмехнулся он недобро. — Ты хуже. Мы уроды, согласен, но ты… Ты гнилой ублюдок, который уничтожит всё на своём пути. Все мы пытаемся выжить, и ад горюет по нам, но мы не перешагивали через своих товарищей.
— Ну-ну, Ряба тебя не слышит, — напомнил я. — Хотя это же всё Бурый, можно и на него свалить.
— Может и была причина на это. Но он помог многим. Именно помог. Но ты… тебе плевать, ты поджаришь каждого из нас, чтоб добиться своей сладкой булки. Просто потому что мы оказались на твоём пути.
— Допустим такой вариант. Но получается, что я должен умереть тогда, так?
— А чем заслужили мы это? Да, мы бандиты, но мы тебя приняли и заслужили лишь удар в спину, так? Из-за того, что оказались на твоём пути? Тем, что благодарны тому, кто нам испёк будущее? Мы убийцы и редкостные ублюдки, но мы просто живём, как и ты.
— И что? Лучше умру я? Ты к этому клонишь?
— Ты сможешь убить тех, кто хорошо к тебе относится, Томас? — внимательно посмотрел он на меня. — Ты можешь уехать, но ты не делаешь этого. А знаешь почему?
Я махнул головой, говоря, давай.
— Потому что ты не лучше Бурого, что, возможно, использовал тебя. Ты так же будешь жарить людей, что тебе верят, как и он. Ты так же будешь идти по трупам. Ты готов заплатить за это свою цену?
— Я уже заплатил свою цену, — ответил я.
— И заплатишь снова. Бурый заплатил своё матерью за желание обогатиться убийством. Гребня заплатил товарищами за то, чтоб получить лёгкие деньги, и именно поэтому корит себя. Пуля знает, чем может заплатить он, и потому хочет спрятать Гильзу. Мы все заплатили теми, кто лежал с нами на противне.
— А чем заплатил ты, Француз? Матерью?
— Это было до этого, — покачал он головой. — Я заплатил своей девушкой, — и потом уже тише добавил. — Беременной.
Пытается убедить меня ничего не делать и сдаться? Давит на совесть и пытается напугать тем, что всегда приходится платить? Не сказать, что меня это впечатлило.
— Тогда останови меня, — тихо сказал я. — Ты знаешь, что нужно сделать, не так ли? Останови меня и расскажи Бурому о случившемся. Спаси всех.
Он ничего не ответил за те две минуты, что я ждал и пока за окнами плыл Верхний город.
— Что и требовалось доказать. Ты не лучше меня, не желая помирать ради других, и думаешь только о себе. Надеешься, что это пройдёт мимо тебя, что расплатится кто-то другой, а не ты. Нам гореть в соседних котлах, Француз, так как мы оба предатели, мы оба думаем только о себе и оба готовы жертвовать другими. Так что не тебе сейчас здесь петь об ударе в спину.
— Я никого не предавал.
— Уже предаёшь. Ты спрашиваешь, что же вы сделали такого, что можете стать гипотетической жертвой для меня? Тем, что вы убийцы. Вы пришли в этот бизнес и должны понимать, чем это грозит. Не всегда нам убивать и запугивать беззащитных. За большую власть большие требования, Француз. И я настолько же хорошо, как и вы, знаю, что даже за благие поступки надо платить.
— Сколько тебе лет, Томас? — угрюмо спросил он. — Только честно.
Видимо решил зайти с другой стороны. Ладно, попробуй.
— Семнадцать.
— Семнадцать… — повторил он, будто пробуя слово на вкус. — И что ты знаешь о жизни, Томас? Ничего. Ты лишь строишь из себя взрослого, но единственное чего добился, так это стал бандитом.
Смешно это слушать от того, кто сам повяз в криминале по уши.
— Я бы с радостью ответил, что мир меня сделал таким, но это лишь отчасти правда.
— А какова другая часть?
— Я позволил ему это сделать. Дал добровольное согласие.
— Продал душу дьяволу… — хмыкнул Француз. — Стоило это того?
— Да. Пусть я заплатил за это… всем, что у меня было и остался один, однако всё исправил, — пожал я плечами. Боли от этих слов уже не было. Практически. Я смирился.
— Поэтому ты так рвёшься к власти? Что больше никогда ничего не терять и иметь возможность отстоять своё право? Думаешь она тебе это даст? Что после этого всё плохое для тебя закончится?
— В будущем, если представится возможность, мы это и прверим.
И Француз лишь хмыкнул, бросив на меня насмешливый взгляд. Он знал, что я хочу занять место Бурого. Чувствовал это, но не спешил препятствовать. Почему? Потому что трус? Или потому, что боится вновь потерять кого-то? Можно ли винить человека, который думает о себе в эгоизме? Ведь своя рубашка всегда ближе к телу, и жертвовать жизнью ради друзей… так говорят только те, кто ни разу с этим не сталкивался. Друзья становятся чужими людьми, и первое место займут лишь ты и родные тебе люди.
— У тебя есть импульс, Француз? — спросил я.
— С чего ты взял это?
— Каждый раз, когда ты начинаешь разговаривать, лезешь едва ли не в душу, и появляется желание прямо раскрыться тебе. Какое-то полное доверие, будто тебе можно доверить всё что угодно. Даже сейчас, я слишком много сказал тебе и ловлю себя на мысли, что хочу рассказать ещё.
— Это дар.
— Дар?
— Дар Хранительницы Мира.
— Я видел её, — кивнул я. — Женщина со статуей.
— Она одарила людей даром и дала им сил воспротивиться всем невзгодам.
— Рак мы так и не победили.
— Может это наказание, — пожал Француз плечами. — Наказание за то, что мы стали теми, кем стали.
— Тогда кто создал рак, если она дала дар?
— Спроси тех, кто в этом смыслит больше. Например, у жриц Хранительницы Жизни. Их храмы везде есть, даже здесь.
— Не видел ни разу, если честно.
— Видел японские храмы, где складывают ладоши вместе, молятся, дёргают за верёвки, ударяя в колокола? Он выглядит примерно схоже. Только архитектура не японская, внутри дома стоит статуя, к ногам которой надо бросать деньги. Там же можно помолиться.
— Верующий? — покосился я на него.
— Жена. Она не верит ни в Священный свет, ни в Христа, ни в Будду. Только в Хранительницу Мира.
Я поймал себя на мысли, что вновь разговариваю с Французом обо всём, будто ничего между нами и не происходило. От него буквально исходило это тепло, создающее доверительные отношения, из-за которых хотелось говорить, раскрывать душу и даже раскаиваться.
— Много людей с этим даром?
— Не знаю. Вещь не частая, и многие не признают её существование. Так что даже если обладает им человек, он может даже не знать об этом.
— И как тогда понять наличие или отсутствие этого самого дара?
— Почувствуешь.
— У Фиесты был дар?
— У Фиесты? Не знаю, не замечал никогда. Ты можешь и не заметить, если он какой-нибудь неявный.
Например, раздевать людей взглядом.
Верил ли я в дар? Учитывая мой опыт, обстоятельства и то, что я испытывал, то… скорее да, чем нет. Хотя столкнулся с этим вообще в первый раз и никогда о подобном не слышал, влияние, довольно странное, всё же на себе ощущал и объяснить никак иначе логически просто не мог. Будь Француз импульсником, он бы хоть что-то умел, раз может пробивать естественные энергетические барьеры человека и влиять непосредственно на сознание. Для этого нужны силы. Но он ничего не умеет, а влиять может. К тому же, ведьмы говорили, что Фиеста тоже способна чувствовать, от чего я склонен поверить в дар.