Чувствовать, чувствовать…
Деревянный дом, конечно, не каменный замок с необхватной кладкой, где мыслеформы могут сохраняться столетиями. Хотя старые бревенчатые дома в этом смысле вполне себя оправдывают, хранят достаточно долго.
«Зачем нам столетия? – думал я, сидя в кресле и рассеянно постукивая пальцами по обшарпанной ручке. – Не нужны нам столетия, совсем не нужны, столетиями нас не удивишь, сами с усами… Речь идет всего о каких-то днях, смешно сказать… Итак, милейший Николай Николаевич, рассказывайте… Подробно, внятно, с обстоятельностью покойника, которому некуда торопиться…»
Мыслеформы, кстати, не имеют ничего общего с привидениями, хотя их часто путают. Это, как явствует из названия, лишь энергия былых мыслей, которые тоже оставляют после себя вполне отчетливые следы. Нужно только научиться их видеть. Но этой науке меня когда-то учили с пристрастием, вколачивая ее в спину молодого жреца гибкой бамбуковой палкой. Действенный метод, по себе знаю, хотя современная педагогика его категорически не одобряет.
Стоп!.. Скворцов, Скворцов… Ну конечно же! – я наконец ухватил неуловимое. Действительно, простенько и со вкусом! Можно сказать, с ехидной улыбочкой из-под крышки гроба…
Дальнейшее уже было делом пяти минут. Выйти во двор, найти среди хлама в сарае проржавевший топор, в несколько ударов отбить от столба забора жердину с закрепленным на ней скворечником.
Дно у птичьего домика оказалось двойное. Между досками – узкая щель, где вполне поместилась плоская флешка, тщательно запакованная в целлофан и для верности многослойно обмотанная скотчем.
Вернувшись в дом, я достал из сумки свой ноутбук. Распаковал, вставил флешку, все еще усмехаясь.
Скворцов – скворечник! Можно догадаться без всякой экстрасенсорики. А покойничек-то шутник у нас. Был.
На флешке оказался единственный файл. Я ткнул в клавишу, компьютер послушно развернул текст. Н.Н. Скворцов «Ступени реинкарнации». Большой текст, по объему не меньше иного романа.
Я пробежал глазами первые строчки. Решил, что название и начало вполне себе литературные. Как и сама ситуация – одиночество, тишина, старый скрипучий дом, запах яблок и подгнившего дерева. И рукопись умершего человека, в которой содержится разгадка тайны.
Ох, уж эта вечная, неизменная тяга людей к таинственному! Страшная сказка, где, затаив дыхание, все-таки ждешь счастливый конец…
Усмехнувшись, я вышел на кухню, покопался в ящиках, нашел в нехитром хозяйстве Скворцова чай и сахар. Спасибо наследодателю от наследовзятеля!
Вода быстро закипела, я заварил чай прямо в кружке, покрепче, вернулся в комнату. Ладно, поиграем в тайны, раз обстановка соответствует. На какие-то вопросы шутник-покойник просто обязан ответить. С этими мыслями я подсел к компьютеру и начал читать уже основательно…
9
Кондиционер то работал совсем бесшумно, то вдруг начинал тонко, с присвистом, всхлипывать. Словно жаловался на солнце, безжалостно перегревшее за день стекло и бетон офисного здания. Это раздражало. Отвлекало. Поневоле начинаешь прислушиваться в ожидании очередного посвиста. «Вот всегда у нас так, – вяло думал Бабай. – Сверху – понты, пафос, евроремонт за евроденьги… А на деле какой-нибудь Вася Пензенский с похмелья гайки не докрутил, вот и свистит кондишка».
– Нет, куда они подевались-то? – говорил Леха Федоров, набирая номер.
Ни один из его оперативников, оставленных в Скальске, на вызов не отвечал. Странно. По меньшей мере.
– Коньяку выпьешь? – спросил Бабай.
– Ну его… Слушай, их там трое – ребята крепкие, подготовленные, хоть к черту в зубы посылай… Чё с ними могло случиться?!
– Ничё.
– Вот и я говорю… – Леха мрачно глянул на свой смартфон, зловеще подкинув его на ладони, словно собираясь запустить в стену. Он может. Предыдущую трубку постигла именно эта участь.
– Но случилось, – сказал Бабай.
– Чё?!
– Это я тебя должен спрашивать – чё? – Бабай сильно хлопнул ладонью по столу. – А ты должен мне отвечать – что и как. И где, и каким макаром, и по какому месту! – Он хлебнул коньяку из объемистого пузатого фужера, причмокнул со вкусом. – Коньяку выпьешь?
Федоров покосился на него, но не ответил. Быстро, пружинисто ходил от окна до двери, поигрывая телефоном. Что тут говорить – его люди, с него и спрос.
– Сядь, Леха. Не маячь, как педофил перед детским садом.
Тот усмехнулся. Сел. Выпрямился на кресле, как на жестком стуле, не откидываясь на спинку. Расправил туго накачанные плечи, помял ладонью широкое лицо с маленькими темными глазками и развалистым славянским носом. Бабай видел – Леха всерьез озабочен и начинает злиться…
В агентстве «Нас рать!» Федоров числился заместителем генерального директора. На деле отвечал за тайные операции. Единственный, кроме самого директора, кто по-настоящему посвящен во все их дела-делишки. Если Бабай кому-то и доверял, то ему. Слишком многим повязаны с давних времен бесшабашного гопничества, когда бывший прапорщик ВВС Алексей Федоров примкнул к криминальной бригаде бывшего старшего сержанта пограничных войск Антона Бабайцева. Если вспоминать, так Леха, Вано да еще пара человек – все, кто уцелел с тех лихих времен. Остальных или постреляли, или сидят, как гвозди, по самую шляпку.
Бабай помнил, Федоров тогда упрямо не хотел брать себе кличку, так и остался Лехой, что сильно удивляло правильных пацанов. Почему – не объяснял, отделываясь невразумительным: «Не нравится». Еще больше настораживало, что бывший прапор аэродромной обслуги – технарь, в сущности, гайки-винтики, – метко стреляет с обеих рук и классно дерется. Смелый, безжалостный, но и отступить умеет, когда паленым потянет. Значит, не только руки-ноги, мозги тоже есть. Хорош кадр, уж слишком хорош… Пьет редко, в зюзю не надирается, выкуривает несколько сигарет в месяц. Единственная слабость – бабы, увидит смазливую мордашку – слюной капает. И ведь клюют же привередливые московские девки на эту картофельную тамбовскую рожу, и даже не все за деньги…
Задуматься – самая позволительная слабость для опера под прикрытием: и слишком правильным не выглядит среди отморозков, и голова остается ясной, можно смотреть-стучать. Да, первое время Бабай сильно сомневался на его счет – не засланный ли казачок? Всерьез собирался прижмурить малого, чтоб не думалось нехорошего… Да, повезло тогда Лехе, чудом в ямку не сковырнули. Начался очередной передел, и отставной прапорщик налил столько крови, что Бабай, наконец, перестал сомневаться. При Лехиной любви к сицилийской удавке – какой уж тут опер, просто псих отмороженный.
Когда чуть позже они под настроение зацепились языками за пузырем, Леха неожиданно разот-кровенничался. Рассказал, что с десяти лет мечтал служить в десантуре, готовился – кроссы, тир, турник, рукопашка. В итоге от перенапряжения лопнул какой-то сосуд в глазу, так что на медкомиссии в училище ВДВ его забраковали по зрению. В военкомате он тоже просился в десант, но военком ухмыльнулся и законопатил в обслугу секретного аэродрома. Пошутил, сука, сделаем тебе небо, только снизу… Нет, ничего, в армии ему нравилось, не зря после срочной остался прапором. Но через пару лет почувствовал – все, край! Вроде и служба не пыльная, тащили кое-что со складов, бабло шелестело, и спирт всегда дармовой, но вместо драйва – полный штиль в жизни. Еще немного, и загудит он до черных соплей или повесится. Вот и уволился. Думал податься куда-нибудь в наемники или в секьюрити, а тут бабаевская бригада подвернулась. В бандитах, конечно, движуха. Нравится.
«Широк русский человек, никогда мимо петли не пройдет, чтоб голову туда не сунуть!» – про себя усмехался Бабай, слушая эту исповедь. С того вечера он окончательно поверил Лехе. Знал, встречаются такие – бойцы от природы, которым для полного счастья в жизни нужно семь бед – один ответ. Очень скоро Леха Федоров стал вторым человеком в их криминальной бригаде…
– Ты нотариусу звонил? – спросил Бабай, обрывая воспоминания. Подумал, что-то в последнее время стал слишком часто вспоминать прошлое. Или устал, или постарел. А скорее – всё вместе.
– А то! Нотариус сказал – от нашего предложения Обрезков отказался, понес какую-то пургу про миллион евро, мол, столько хочет. Еще нотариус говорил – я свое дело сделал, теперь умываю руки. Вы, говорит, Алексей Иванович, понимаете, что ввиду своего положения я не могу быть замешан во что-либо противозаконное.
– Вот сволочь! Как бабки получать – он знает, как до дела дошло – обратку крутит.
– Говно мужик, – коротко подтвердил Леха.
– Значит, размажем! – Бабай хлебнул еще коньяка. Потряс головой, шумно выдохнул. – Миллион евро, значит…
– Охамел.
– Правильно говорят, хочешь сделать хорошо – делай сам. Надо ехать в Скальск, Леха, самим ехать. Возьми четверых-пятерых из проверенных – и айда.
– Когда тронемся? Завтра?
– Как только – так сразу, твою дивизию!.. Сейчас, Леха, сейчас! Вызывай пацанов.
Зам невозмутимо кивнул и взялся за телефон.
– Надо ехать в городок… – задумчиво начал Бабай.
– Путь туда не так далек, – закончил Леха, не прекращая набирать номер.
Это их старая игра. Бабай начинает фразу, Леха придумывает рифму. Потому что поэт.
Когда Бабай первый раз узнал, что его крутой зам ко всему прочему стишки кропает, то ржал до икоты: «Я поэт, зовусь Кукушкин, я почти как Саша Пушкин…» Леха оставался невозмутим. Объяснил, что на большую поэзию он не претендует, поэзия, которая в книгах, – это ведь рассуждения ни о чем. А ему нравится писать конкретно, по делу – к юбилеям, дням рождения, свадьбам, похоронам. Просто нравится складывать слова так, чтоб звучали. Мол, обычные вроде слова, а сложишь, в них как будто смысл другой появляется. Именно тогда Бабай начал: «А срифмуй-ка мне, поэт Леха…»
Нравится ему… Вот тоже, рифмоплет-душитель…
Бабай вздохнул и долил в бокал остатки коньяка из бутылки. Ехать все-таки не хотелось. Гнилая какая-то ситуация. Пойди туда – не знаю куда, за тем – не знаю зачем… Понять хотя бы, что за тайны Земли и Неба в этой чертовой книге?!