)
Женился, родились дети, жизнь налаживалась.
Но тут началась война.
К этому времени ему было уже 42. Сразу после начала войны Алексей Ефремович записался в состав истребительного батальона, потом пошел добровольцем на фронт.
Свою документальную повесть «Где не было тыла» Алексей Рындин начинает с описания своего путешествия в Севастополь вместе с тысячей добровольцев.
На корабле
В декабре 1941 года от новороссийского причала отошел теплоход «Абхазия», на котором разместилась тысяча кубанских добровольцев, направлявшихся в помощь защитникам Севастополя. Рындину, как партийному работнику, было поручено сопровождать ополченцев, «сдать командованию и вернуться назад».
Корабль сопровождали эсминцы – транспортная охрана. Как оказалось, сопровождали не зря.
Из книги «Где не было тыла»: «…вдруг тишину ночи разорвала сирена “Абхазии”, объявили боевую тревогу. Вскоре показались фашистские бомбардировщики. Они шли прямо на корабль, и тут же с эсминцев заполыхали зенитки. И когда стервятники уже почти повисли над нашим судном, заговорили зенитки и крупнокалиберные пулеметы “Абхазии”.
Было видно, как от самолетов отделились черные сигары бомб. Казалось, каждая из них непременно упадет на палубу, неся с собой разрушение и смерть. Но корабль внезапно свернул в сторону, и черные бомбы упали в воду. По бокам, спереди и сзади корабля росли, как деревья, столбы воды. Все, кто был на палубе, напряженно следили за борьбой жизни и смерти. Снаряды наших зениток взрывались около пикирующих стервятников. Вдруг один из них задымил и, охваченный пламенем, резко пошел к воде. На ровной глади моря от него остался лишь дым».
Тот рискованный рейс «Абхазия» окончился благополучно. Корабль погиб через несколько дней, когда возвращался из Севастополя в Новороссийск[7].
Но Алексея Рындина (которому партийным руководством вообще-то было велено вернуться назад) на нем уже не было. Решил остаться на фронте.
Оборона Севастополя
Первую часть приказа он выполнил – доставил добровольцев на передовую.
«– Все кубанцы? – повернулся ко мне начальник штаба.
– Да. – Я рассказал о нескольких известных мне добровольцах.
– Ну, тогда мы еще повоюем, – повеселел он. – А вы из резерва? В армии служили?
Я подал свой воинский билет, но его перехватил командир полка.
– С Красной гвардии и до 1927-го? Так… По должности комиссар полка, звание старший батальонный комиссар. Гарно, – он сурово посмотрел на меня. – Так что же, остаетесь на фронте или вернетесь в Краснодар?
– Остаюсь на фронте, – ответил я. – Это тоже партийная работа…
– Вот это правильно! – воскликнул комиссар. – У нас нет комиссара во втором батальоне, пойдете? – с какой-то опаской спросил он.
– А я ехал на фронт не за званиями!»
Так в январе 1942 года Алексей Рындин был назначен комиссаром одного из батальонов 54-го Разинского полка 25-й Чапаевской дивизии Приморской армии.
28 февраля в неравном бою за высоту 157,5 в Мекензиевых горах погибло множество бойцов батальона, кончались боеприпасы. Комиссар Рындин принял решение – спасать оставшихся бойцов, вырываться из окружения.
«…Скомандовал: “За мной!” Бойцы снова бросились к окопам. Гитлеровцы уже заняли свои старые позиции и броска не ждали.
С разбега я не заметил вражеского автоматчика. Как назло, моя полуавтоматическая винтовка дала осечку. В это мгновение в глаза полыхнуло пламя. И вдруг между этой горячей трассой свинца и мной встал П. Г. Беда, мой земляк. Почти падая, он успел выстрелить в фашиста. Я почувствовал боль в плече…
– Зачем вы… – крикнул Беда, тяжело опускаясь на сухой и колкий валежник».
Снова уцелел чудом. А земляк погиб…
Тогда они все-таки выбрались из окружения. По пути уничтожили вражескую линию связи, нарвались на тыловое хозяйство неприятеля, дважды наталкивались на дзоты и, забросав их гранатами, шли дальше. Пока не попали на минное поле.
Но и после этого комиссар остался жив – ну, почти.
Справка: «Товарищ Рындин А. Е. получил множественные ранения лица и туловища, а также пулевое ранение правого плечевого пояса…»
«Бинты лежали у меня на плече, на правой руке, на пояснице, был забинтован правый глаз. Удивился, как же этих ран не почувствовал там, в минуты прорыва…
– Вас, говорят, принесли сюда мертвым, – словоохотливо сообщил один из санитаров. – А фрицы следом за нами шли, полк потеснили, потому вас здесь и оставили… Так что немцы вас тоже, видимо, за мертвого приняли».
В медсанбате в Инкерманских каменоломнях Алексей Рындин провел два месяца.
«Однажды из полка почтальон принес письма. Одно письмо-треугольник встревожило меня не менее, чем события на передовой. Письмо было от десятилетней дочки Беды. Она писала: “Дядя комиссар Рындин! Мой папа с вами выехал на фронт, но он почему-то долго на мои письма не отвечает…”
Меня охватило удушье, глаза заволокло слезой, строчки прыгали и расплывались. “Бабушка совсем старенькая, – продолжал я читать детские каракули, – я осталась одна… Дядя комиссар, напишите мне, скоро ли приедет мой папа?”»
К маю 1942 года обстановка у Севастополя сложилась настолько серьезная, что из числа выздоравливающих – больше было не из кого – сформировали батальон для усиления обескровленной на балаклавских высотах 388-й стрелковой дивизии.
Комиссаром подразделения назначили Рындина, который к этому времени уже извел отдел кадров просьбами отправить его в родной полк.
«– Едем к нам, вместе будем воевать! – решительно предложил Митогуз. – Майор, выписывай направление Рындину, – наступал он на кадровика.
Я начал возражать. Говорил о том, что хочу вернуться в родной полк, в котором получил первое боевое крещение и был ранен, что это один из полков легендарной Чапаевской дивизии.
Но кадровик стал на сторону моего “противника”, и я сдался. Через несколько минут в “газике” Митогуза мы мчались в сторону Херсонесского мыса».
В следующий раз – через несколько дней после нового назначения – Алексей Рындин чуть не погиб в бою на участке 778-го полка.
«Не везло мне с посещением этого полка. Однажды со старшим лейтенантом Н. Порохней мы возглавили группу бойцов, которая ночью на участке пересечения дорог Балаклава – Камары должна была сменить другое подразделение. И вот мы с Порохней первыми спрыгнули в окопы, не зная того, что они уже заняты немцами… Спасли нас неожиданность, с которой мы появились перед фашистами, ночная мгла и самообладание».
Снова попал в медсанбат.
«– Ну, как вы – лечите нашего комиссара?
– Лечим… Только вышел из госпиталя – и снова. Руку лечить будем после войны, а нога, думаем, здесь поправится, правда, контузия…
– Вот что, – перешел на официальный тон мой старый приятель, – мы с начальником санитарной службы решили: поскольку в медсанбате нет комиссара, им будешь ты.
Это решение меня обидело.
– В такие напряженные дни я буду здесь отсиживаться?»
«Отсиживаться» долго не пришлось, 30 июня медсанбат перестал быть тылом, 1 июля защитники Севастополя прекратили сопротивление. Остатки Приморской армии отошли на мыс Херсонес, где сопротивлялись еще три дня[8].
За эти три дня Алексей Рындин еще несколько раз упустил возможность умереть.
На побережье не было пресной воды. Обороняющихся несколько раз бомбили с самолетов. Попытались под обстрелом прорваться из окружения – попали на минное поле. Алексей снова был ранен.
И все равно они до последнего пытались прорвать осаду.
«К концу боя нас в живых оставалось девять человек. Из них пятеро были без оружия, а один тяжело ранен… Всех мучила жажда. Силы постепенно покидали меня, я припал к земле и… потерял сознание».
Очнулся уже в плену.
Плен
Строить планы побега они начали уже через несколько часов.
«Мысли прервал вышедший из колонны пленных Борис Хмара, командир заградбатальона нашей дивизии. После взаимных приветствий последовал главный вопрос:
– Что делать? Как будем жить под фашистской пятой?
Удивительное дело! Несколько минут назад мрачные мысли лезли в голову, а теперь стоило появиться Хмаре, задать практический вопрос – и я ожил, почувствовал себя не обреченным на смерть, а временно выведенным из строя. Именно временно!
– Нужно бежать. Куда? Ноги сами найдут дорогу».
Однако в тот момент Алексей Рындин действительно был обречен на смерть, как и другие комиссары и политработники. Именно их фильтрацией и уничтожением в первый же день занялись практичные немцы.
И снова произошло нечто необъяснимое – но наглядно демонстрирующее, что у мироздания были на Рындина свои планы.
«Между тем трость нацелилась на меня:
– Раус![9]
Я поднялся, ощущая на себе сочувствующие взгляды товарищей, увидел, как сжал кулаки, опустив голову на грудь, Мороз. Нас было уже восемь человек, поднялся еще один, девятый, когда к сараю подошел офицер в щегольском мундире, с холеным, сытым лицом. Эсэсовец и его подручные, как по команде, обернулись, вытянулись, вздернули подбородки. Тот, кто тыкал в нас тростью, выбросил руку вперед, гаркнул:
– Хайль Гитлер!
Офицер, по-видимому, из больших начальников, вяло отмахнулся рукой, что-то буркнул эсэсовцам, мельком, как на скотину, глянул на нас, повернулся и ушел.
Палач минуты три стоял молча, растерянно глядя то на нас, то на удалявшегося офицера, затем на ломаном русском языке скомандовал:
– О-ставит!
Нас опять загнали в сарай, кто-то позади меня заметил:
– Пронесло!»